Оклады начальников во Франции не такие, как у нас; там жалованье небольшое, а полевые порционные рассчитываются исходя из ставки ежедневного солдатского пайка, или рациона; так, обер-офицер получает 3 рациона, ротный командир – 4, штаб-офицер – 6, генерал – 8 или 10 и сам знаменитый Жоффр – всего 16 рационов. Это и все: здесь для него и все расходы на несуществующее «представительство» и пр.
Мы все не имеем понятия о роли французской армии в эту войну; наша армия, штабы и общество твердо убеждены, что «мерзавцы» (или без этого) французы топчутся на месте, предоставляя нам честь разбивать лоб о мощь германцев; что они, сидя в окопах, ведут бутафорскую войну и т. п.; что англичане также мало делают и пр. и пр. Все это – сплошная и гнусная ложь, вопиющая несправедливость. Только Франция и ведет войну действительно по-настоящему, только она и Англия понимают свои обязанности в Четверном согласии. Правда, оно ими-то и создано, ими-то и подвигнуто на войну, но, во всяком случае, надо говорить правду о том, что происходит, а не баюкать себя баснями. При постоянном, как нам кажется, сидении на одном месте франко-англо-бельгийский фронт все время движется, живет, у немцев пространство отбирается по саженям, но упорно, и дело не в саженях, а в том, что укрепленная позиция немцев все время разрушается, и потому они несут большие потери. На 750 километрах своего фронта французы с аккуратностью и изяществом француза-бухгалтера ежемесячно с начала войны уничтожают по 150 000 немцев. Они будут истреблять их армию упорно, систематически, вдумчиво. Жалея солдат вообще, они не жалеют, когда надо; начало войны, с августа по ноябрь 1914 г., стоило Франции 500 000 человек, а одна Шампань – 150 000. Во время Шампаньской операции у них ни одно орудие не было забыто, все были на фронте, из всех музеев и со всех площадей, – все было забрано, и наполеоновские пушки 1800-х гг. работали рядом с орудиями 1914 г. Там ничего не пропадает, там все умеют и хотят использовать. Стоит, например, домик. Вдруг стены его опускаются, скрытые в нем орудия дают залп, получается дымовая завеса, стены поднимаются, а когда дым исчез – снова стоит одинокий домик. Или днем на позиции видно большое толстое дерево; ночью оно заменяется бронированной постройкой с пулеметами, а утром немцы видят то же самое дерево по внешней форме, но из него по их войскам открывается губительный огонь. Автомобили все замаскированы, как движущиеся кусты. Словом, техника и техника, нисколько не уступающая немецкой и во многом ее превосходящая, превосходящая постольку, поскольку живой французский ум ярче, красочнее и быстрее тяжелого немецкого.
Французские окопы в некоторых местах подходят к немецким на 3½ сажени и очень часто на 7—10 саженей; видны не только люди, но каждая гримаса их лиц, каждая пуговица – тогда работают ручными гранатами. При таком расположении немцы, конечно, не могут ослабить свой фронт, и вот почему они держат на франко-англо-бельгийском фронте до двух третей всей своей армии и только одну треть, и то не лучшую, держат на нашем. Вот где правда.
Армия французов сейчас – 3 600 000 человек, англичан 4 000 000 (из них два пока обучаются дома и будут готовы к весне). Приехав туда, Жилинский на первом же совещании всех представителей союзных армий сбрехнул, что у нас 2 500 000 штыков, но ему сейчас же и доказали, что осенью 1915 г. мы имели только 1 200 000 штыков (к весне мы рассчитываем иметь 2 500 000, а всю нашу армию довести до 6 000 000).
Отход к Парижу был обдуманной операцией, а вовсе не вынужденным немцами отступлением. Во время этого «отступления» немцы получили такие потери, каких не давали десятки наступлений.
Английская армия нуждается в знающих офицерах, во Франции они есть в достаточном количестве, подготовленные вовремя, – не по-нашему. Каждый законченный бой немедленно разбирается при участии начальников частей и штабов, выясняются техника боя, ошибки, удачные решения, тактика противника – словом, все, что может дать указания на завтрашний день. Каждый начальник чувствует свою ответственность перед страной в лице парламента, который потребует отчета. Ошибки, являющиеся результатом преступного по должности незнания, неспособность и пр. строго караются. В случаях криминальных со стороны не только офицеров, но и генералов их расстреливают тут же, после разбора операции. Ермолаев сам видел расстрел генерала, нескольких офицеров и солдат. Зато в плен французы отдали только 250 000 человек, а о сданных нами 2 000 000 они говорят как о явлении, в котором повинно исключительно одно командование.
Там не идут в бой без долгой, упорной и верной подготовки его артиллерией. Там солдат так воспитан, что, если видит бессмысленность приказания идти в неподготовленную по непониманию начальника атаку, он отказывается, между тем дисциплина гораздо строже нашей. Там не режут проволоку ножницами под пулями противника, там ее секут гранатами. Там не посылают людей на убой на уру.
Зато там умеют и наградить с французской красотой. Один рядовой из интеллигентов, побывав в разных боях, написал брошюру, где изложил главные принципы ведения войны и ее способы, и послал рукопись Жоффру. Тот пришел в восторг, написал теплое и властное предисловие, сказал, что указанное таким-то рядовым надо признать до последней степени логичным и целесообразным. Брошюру напечатали, разослали по всей армии с предписанием проникнуться ее мыслями, а теперь автор-рядовой уже капитан и состоит при Жоффре. Там пошедшие на войну капитанами командуют теперь армиями в чине генерал-лейтенантов. Личный состав двигается быстро, потому что неспособные устраняются немедленно, без всякого сожаления к ним и с полным сожалением к их подчиненным. Там не смотрят на чин, а только на знания и талант. Все штабы молодые – полковники и младше, генералов почти не видно – они все в строю, недаром же они опытны. Работа в штабах начинается в 8 утра и идет до 8 вечера с перерывом для завтрака и обеда по полчаса, но зато, что бы ни было, завтрак и обед всегда аккуратно в свое время. Там отпуск дается раз в год на шесть дней. Работа идет напряженная, веселая, оживленная, каждый знает свое дело и не допускает мысли, что за него может сделать другой. Когда приехала наша миссия и представилась Жоффру, он вызвал кого надо, и все специалисты, каждый по своей части, сделали им сообщения об общем положении дел, да такие сообщения, что наши сразу были ошеломлены: логично, ясно, с полным знанием всех деталей, и каждый подчеркивал те общие мысли, которые объединяют всю работу армии и страны. И это не было подготовлено – потом все время замечалось то же самое. Нашим офицерам давали все сведения, ничего не считали секретом, не давали только готовых копий с документов: сам снимет не все, а дать копию – может потерять, и документ сделается известным противнику.
Больше всего там следят за весельем и бодростью духа. «Уныние – первый враг, противник – второй», – говорят французы и, когда замечают, что кто-нибудь начинает впадать в апатию, его посылают в отпуск, хоть на три месяца, и, если по возвращении он все-таки не расстанется с подавленностью и унынием, просто увольняют в отставку. Печать и художники там организованы, чтобы поддерживать бодрость в обществе.
На все, могущее послужить делу, бросаются с жадностью, не ожидая понуканий.
Там штабы не живут в комфортабельных домах и замках или в прелестных вилах, а расположены около них в простых домиках, приезжих же иностранцев помещают в комфорте; там боятся уюта, его ретроградности, способности усыплять энергию; там все считаются с психологией солдата и строевого офицера, там понимают громадное значение военной педагогии. И Жоффр во всем первый подает пример, которому нельзя не следовать.
Французы не укрепляют глубокого тыла, у них есть полоса в 8 верст, на которой созданы три-четыре линии укрепленных позиций, и больше ничего. Там не надеются на возможность глубокого отступления и потому напрягают все силы сохранить за собой все эти 8 верст. Там все обдумано, обобщено, объединено, там каждый день учитывается опыт предыдущего дня и все понимают свой долг перед нежно, горячо, горделиво, беззаветно любимой Францией. Там господствует ум и логичность, логичность во всем.
Положение Германии и Австрии станет трагичным с апреля, – к этому времени у них не останется людского запаса, но французы понимают, что немцы будут драться как львы и, что самое важное – укрепляться, как броненосцы. В апреле и во Франции людской запас исчезнет…
Ермолаев своевременно знал о миссии к нам Поля Думмера; прежде всего тот должен был просить, чтобы мы отправили им рабочих, а они поставили бы тогда своих в ряды армии; но, когда мы в этом отказали, ему пришлось просить дать людей в строй. Разумеется, посылаемая отдельная бригада ничему не поможет.
Франция не очень-то доверчиво относится к помощи Англии до конца и предпочитает нашу помощь. Поэтому английские войска и расположены не скученно, а вперемежку с французскими и бельгийскими.
Многое из рассказанного Ермолаевым, особенно в той части, где отмечается роль Франции в этой войне, развито в докладе Кривенко, привезенном сюда Ермолаевым и сданном Пустовойтенко. Приведу лишь несколько выдержек.
«Фактическая сила французов огромная, так как французская армия с самого начала войны приковывает к себе наибольшие силы главного из наших противников – две трети немцев, что, несомненно, возводит Францию в ранг фактора если не главенствующего, то равного с нами по значению в текущей войне».
Так, на 3/16 августа 1914 г. против нас было 144 батальона германцев, а против Франции – 480; затем эти цифры менялись:
23 ноября ⁄ 4 декабря 1914 г. – 528 и 1272 батальона;
9/21 марта 1915 г. – 620 и 1488 батальонов;
23 мая ⁄ 5 июня 1915 г. – 698 и 1128 батальонов;
1 декабря 1915 г. – 575 и 1296 батальонов.
Качественность этих войск германцев также не плоха: полевых против нас 20 %, против французов 44,5 %, резервных 30 % и 32 %, ландверных 23 % и 14,6 %, эрзац 18 % и 8 % и ландштурма 9 % и 0,96 %.