Обзор действий французской армии дает основание считать нашу союзницу верным товарищем. Не успокаиваясь, Франция все время была занята изысканием средств к разгрому противника и содействия нам, и если до сих пор усилия ее не венчались успехом и если иногда самые действия ее не координировались с нашими, то причина тому в силе противника и в существовавшей доселе малой связи между союзными армиями.
«Общее впечатление от знакомства с командным составом, стоящим во главе французской армии в данный момент, чрезвычайно благоприятное».
«Мобилизация застала во главе многих крупных единиц генералов устаревших или не храбрых, и французской главной квартире пришлось применять ряд решительных мер для удаления мало соответствующего элемента. Так, например, за один август было удалено до 80 генералов, из которых один командующий армией, 4 командира корпуса, и смещения продолжались еще в сентябре».
«Командный состав французской армии в настоящем его виде чрезвычайно одноличен».
«Всякий окружающий французского начальника его штаб не только не делит с ним моральной ответственности, но вообще представляется в глазах всех как орган исключительно исполнительный, не участвующий лично в управлении боем. Следствием же такого сосредоточения в лице начальника всей оперативной мысли явилось чрезвычайно повышенное представление об ответственности и ответственном участии всякого французского начальника во всякой операции, где его войска ведут бой. Желание видеть ответственных лиц в центре событий, ими руководимых, является поэтому исключительным следствием французского взгляда на начальника вообще. Поэтому начальники всегда в середине боевого порядка своих корпусов, дивизий и т. д. Все французские начальники, начиная с главнокомандующего группой армий, встают в 6 ч утра, все они почти ежедневно появляются среди своих войск в самых передовых траншеях, и так как большинство этих передвижений возможно лишь по ходам сообщений, то огромное большинство этих начальников ежедневно двигается пешком не менее 5–6 часов».
«Решительность, личная храбрость и физическая выносливость, как следствие единоличной ответственности за действия войск, сосредоточивающейся в лице начальника, – вот типичные особенности французского командного состава в эту войну».
«Особую характерность придает командному составу французской армии строгость к себе, выдвинутая как принцип генералом Жоффром и его ближайшими помощниками».
«Ни один французский генерал не пользуется исключением из общего правила об отпусках, и таковой выпадает на него в размере 6-дневного отпуска раз в год, как и для всех прочих чинов армии».
«Собственно офицерский состав французской армии всецело слит своими интересами и жизнью с массами нижних чинов. Особенностью его является обостренный интерес к техническим средствам борьбы и новшествам в этой области. Разговоры французских офицеров чрезвычайно однообразны: военные темы являются почти постоянным их предметом».
Обо всем этом вкратце Ермолаев доложил начальнику штаба. Тот слушал его, слушал и, когда дошли до конца, спросил, считает ли полковник возможным атаковать немецкие укрепленные позиции.
– Никак нет, ваше высокопревосходительство; надо подготовить артиллерией так, как мы этого не делаем и не умеем.
– Ну а привилегией нашей армии считается бой грудью, – ответил Алексеев таким тоном, что видна была вся глубина трагедии, внутренно переживавшейся им в тот момент в сознании, что выучка армии совершенно извращена в мирное время.
Когда Ермолаев доложил, что купил по расчету на корпус особые приспособления для перехвата всех телефонных переговоров противника, действующих за 4 версты от его проводов, и, мало того – привез с этим грузом солдата французской службы, нашего подданного, эмигранта, как одного из изобретателей этого важного военного открытия, Алексеев сказал: «Да, это интересно» – и ничего больше. Так все привезенное и лежит, а солдата, видя, что он… не нужен, Ермолаев отпустил к родным…
По-моему, именно во время беседы с такими людьми, как Ермолаев, Алексеев видит, что самому всего не сделать, поручить некому, и понимает всю трагичность положения своего и русской армии, сознает неизбежную гибель, но молчит, страшась своих мыслей.
Когда Пустовойтенко выслушал Ермолаева, то нашелся только заметить: «Да что же у них техника? А разве у нас нет людей для этого?» Как будто дело только в людях, которые будут делать, а не в тех, которые будут им приказывать, и не в общем нашем военном, политическом и социальном строе. Все, все задушено петлей самодержца, могущего хохотать и паясничать через пять минут после доклада о бесплодной гибели десятков тысяч людей. Так все задушено, что сидишь иногда и ждешь, вот-вот позовут тебя и скажут: «Надо арестовать этого олуха. Вы готовы?»
► Я был так потрясен рассказом и документами Ермолаева, что по его уходе побежал в штаб, чтобы получить возможность устроить в печать первую главу доклада Кривенко и открыть наконец глаза России на своего союзника. Но достаточно было войти в комнату Ассановича, чтобы понять то, что уже поняли все приехавшие члены комиссии, – не нам мечтать о деле… «Да, конечно, это интересно, но для чего? Что нам, собственно, беспокоиться? Пусть об этом хлопочет генерал По…» – вот ответ Ассановича и его товарищей по Генеральному штабу. Я пробовал доказывать, но вспомнил, что мне час назад сказал о себе и товарищах Ермолаев: «Мы только теперь, приехав в Ставку, понимаем, что вся наша поездка была совершенно бесполезна для армии; все, что мы написали, напечатают, чтобы внешне оправдать казенный расход, даже разошлют кое-кому, но все это никому не интересно». С снисходительностью взрослого к шалостям ребенка указал мне полковник Кудрявцев на лежавшие перед ним доклады Баклунда и Веденяпина и сказал: «Вот они понаписали, да что толку-то? Напечатаем…»
► Кстати еще к «полевению». Все члены Ермолаевской миссии были если не правыми, то очень к ним близкими; теперь Ермолаев говорит уже о том, что он далек от своих точек зрения, что понимает, как после этой войны должна восторжествовать мировая демократия и понять отрицательную роль империализма, ведущего нации на преступный убой… Веденяпин сказал ему как-то, что теперь его рота или батальон не будет расстреливать народ, за это он ручается своим честным словом… О неизбежности революции говорят очень многие; она ясна, как близкий факт, формы которого пока совершенно неясны.
► По мнению Ермолаева, наша последняя Буковинская операция показала, что, дав немцам укрепиться, нам надо забыть о своей «груди»; так мы с весны уложим все 6 000 000 без всякого успеха…
► Сегодня прибыло управление полевого генерал-инспектора артиллерии в числе 8 офицеров и 3 генералов, а на днях прибудет и великий князь Сергей Михайлович.
► Прапорщик Орлов (наш следователь) получил сегодня от начальника штаба предписание для производства трех серьезных следствий: по Новогеоргиевской крепости, об австрийском полковнике Редле и по разработке «вопросов», обнаруженных на Юго-Западном фронте в области шпионажа.
► Сегодня Ассанович заявил мне, что решил просить Пустовойтенко освободить его от Бюро печати, так как все равно делать нечего, а какая-то ответственность все-таки лежит. Он даже просил меня, в личное ему одолжение, пожаловаться на него и доказать его неумение вести это дело. Итак, я опять буду кому-нибудь передан… Нет, теперь я буду молчать как рыба и сам ничего не буду создавать. Мое дело наблюдать, как офицеры Генерального штаба понимают роль печати в настоящее время. До чего все это беспросветно, бестолково и безумно! О бесчестии говорить уж вовсе не приходится: понятия народной, коллективной чести у этих людей нет совсем, они понимают ее максимально в виде чести мундира, которая не мешает воровать, продавать, лакействовать.
26-е, вторник
Жилинский телеграфирует, что в Дураццо сейчас 12 000 сербов, в Валоне – 35 000, на Корфу перевезено до 6 февраля (нового стиля) включительно 78 000, в пути в море 7000. Королевич Александр прибыл в Корфу 6 февраля. Перевозится ежедневно по 13 ООО. «Состояние духа нижних чинов хорошее, а офицеров удрученное».
► Н.П. Иванов телеграфировал, что, согласно постановлению совещания в Ставке 25 ноября, с 1 по 23 января включительно в магазины его фронта должно было поступить, а вместо того поступило (вагонов):
► Алексеев просил сегодня по прямому проводу дежурного флигель-адъютанта спросить царя, может ли он поехать на два дня в Смоленск на свадьбу сына. Царю «благоугодно было» ответить: «Пусть едет, конечно».
► Начальник дворцовой полиции Герарди не любит Распутина и потому не двигается в чинах и должностях, имея помощника старше себя по чину. Вообще же все служащие при дворе с посторонними о Распутине просто молчат как убитые.
Алексеев уехал в Смоленск. Связь установлена.
27-е, среда
Телеграммы дипломатического содержания, получаемые начальником штаба от министра иностранных дел и других чинов министерства, согласно инструкции для дежурных офицеров, должны передаваться для сведения в копии князю Кудашеву. Однако установилась сноровка, наивно объясненная Ассановичем, по которой передача делается всегда попозднее, «чтобы дипломаты узнавали не так скоро, а то что-нибудь намудрят»…
► Интендант, заведующий покупкой и гоньбой скота на одном из фронтов, недавно купил у Фаберже колье.
– Дайте мне порядочную вещь, – сказал он, придя в магазин.
– В рассрочку?
– Зачем? На наличные.
– Так тысяч на пятнадцать?
– Нет, подороже.
Купил в 100 000 и оставил какую-то карточку с адресом – словом, попался. Теперь производится следствие.
► Кстати приведу письменный рассказ одного земца: «С августа по ноябрь 1914 г. мне была поручена организация поставки киевскому интендантству около полумиллиона пудов хлеба для армии. Несколько раз пришлось побывать в интендантстве, и дело было налажено, но интенданты все же, несмотря на тяжелое для России время, оказались интендантами. Начали чинить всевозможные преграды, умышленно задержали присылку в наше распоряжение мешков вовремя и предложили мне купить мешки у частного торговца, причем обещали, что если я устрою от имени земства покупку мешков у рекомендуемого ими жида, то я на этом деле мог бы „заработать“ 3000 р. Получив такое предложение от интенданта, я сделал вид, что не понимаю, в чем дело, как это можно заработать, и получил простое арифметическое разъяснение: „Мешков для вашего земства нужно 35 000 штук; за каждый мешок земство будет платить деньгами интендантства по 45 коп. жиду, у которого будут куплены мешки, а жид согласен возвратить комиссионных интендантам по 10 коп. с мешка. Полученная таким путем комиссия – по карманам“. Вот какие ужасы на святой Руси творятся. Вот где солдатские деньги. Об этом предложении мною сейчас же было доведено до сведения кого следует. Наш председатель – большой патриот. Он потребовал немедленно интенданта к себе в кабинет и при мне чуть-чуть его не побил, выгнав в шею. Интендант очень извинялся, подтвердив в моем же присутствии, что он предлагал мне „комбинацию “, старался объяснить, что это была с его стороны шутка, но потерпел полное поражение. Ему было сделано соответствующее внушение, и затем он был благородно вытолкан из кабинета. После этого случая интенданты, видя, что с нами каши не сваришь, вскоре прислали казенные мешки, но пост