– Ну, заболтался я с вами, надо работать, – сказал Алексеев и пошел к себе.
Я вспомнил всех чертей по адресу не вовремя явившегося жандарма; мне так хотелось довести разговор до более реального конца.
– Вы думаете, – спросил меня Пустовойтенко, – что начальник штаба будет сейчас работать? Нет, после таких бесед у него всегда только одно желание: помолиться.
– А ваше мнение, Михаил Саввич, тоже такое же?
– Я по складу своего мышления мало гадаю о будущем, а пристально всматриваюсь в настоящее.
– И каким же находите его в пределах нашего прерванного разговора?
– Откровенно говоря, самым безотрадным.
– Ну а Верховный?
– Он смотрит с глаз своих приближенных, которым, конечно, не пристало рисовать ему какую-нибудь мрачность. Она невыгодна для них. Каждый, особенно нацелившийся на какое-нибудь жизненное благо, старается уверить его, что все идет хорошо и вполне благополучно под его высокой рукой. Разве он понимает что-нибудь из происходящего в стране?! Разве он верит хоть одному мрачному слову Михаила Васильевича? Разве он не боится поэтому его ежедневных докладов, как урод боится зеркала?.. Мы указываем ему на полный развал армии и страны в тылу ежедневными фактами, не делая особых подчеркиваний, доказываем правоту своей позиции, а он в это время думает о том, что слышал за пять минут во дворце, и, вероятно, посылает нас ко всем чертям. Как может он что-нибудь видеть и знать в такой обстановке? Ведь при выборе любого человека на любое ответственное место видно, до какой степени он не понимает ничего происходящего в России.
– Да, тяжело в такой обстановке. Не завидую вам.
– Зато я завидую вам. Какое счастье знать, что ни за что не ответствуешь в настоящее время. Знаете ли вы, что приходится испытывать ежедневно?.. Ведь ни один шельма министр не дает теперь окончательного мнения ни по одному вопросу, не сославшись на Алексеева – как он-де полагает. Все умывают руки, но делают это незаметно, тонко. Один Штюрмер чего стоит! Ведь набитый болван, но болван со злой волей, со злыми намерениями. Вы посмотрите на армию. За парадами да объездами ее отсюда не видят, а в ней сапога целого нет, окопа порядочного нет, все опустилось, изгадилось. Да и в тылу не лучше. Там такой хаос, такой кавардак, что сил человеческих нет, чтобы привести в порядок.
– А государь заговаривает когда-нибудь на общие темы?
– Никогда. В этом особенность его беседы с начальником штаба и со мной: только очередные дела.
– Какой же выход, Михаил Саввич?
– Выход? По-моему, куропаткинское терпение…
На этом наш разговор закончился: меня позвали к телефону.
► Сегодня был здесь благочестиво улыбающийся генерал Артамонов. Напялил все ордена, обвесился медалями, как министерский курьер, во всю грудь, – вид довольно глупый. Приехал «наниматься». Эта фигура стоит отметки. Командуя корпусом в мирное время, он обращал особенное внимание на знание каждым солдатом дня своих именин, престольного праздника их деревенского храма и жития святых, изображения которых висели в казарме и на кроватях. Приезжая в часть, он прежде всего шел в церковь, молился там на полу, в поклонах, потом шел на опрос указанных сведений, а о военном деле иногда не было и полуслова. Так его и прозвали «фарисеем» и, конечно, при его приезде убирали все образа с кроватей и назубривали со священником всю духовную «словесность»… Его 1-й корпус входил в армию Самсонова. Артамонов был жалок не менее командира 13-го корпуса Клюева, до того он был не на своем месте. Корпус спасся совершенно случайно. Впрочем, надо отдать справедливость, он не лишен личной храбрости. Вот рассказ офицера лейб-гвардии Литовского полка, лично командовавшего ротой, прикрывавшей последний мост под Сольдау. Артамонов перешел мост и остался с ротой, сидя на валу ее окопа, поливаемого артиллерией. Уже выбыла треть роты, а он сидел спокойно; потом посмотрел на часы, сказал, что время, мост взорвали, и рота стала отходить. Может быть, этим он думал загладить неудачу своего корпуса, сознавая, что его карьера кончена. Впоследствии он был реабилитирован. Николай Николаевич поцеловал его, сказав: «Очень рад, что ты оправдался». Немного спустя он втерся в XI армию Селиванова, осаждавшую Перемышль. Как только крепость была занята нами, Селиванов подал рапорт о возвращении своем в Государственный совет по усталости и болезненному состоянию, Иванов же назначил комендантом Перемышля Артамонова. Первое, что он сделал, это просил американского корреспондента Вашбурна снять его в такой позе: в комнате висит большой, в рост, портрет Франца Иосифа; впереди него и немного в стороне стоит Артамонов, положа руку на спинку стула… Понимайте, дескать, о русском герое-генерале, который попирает монархию австрийского императора… Полагаю, что все это свидетельствует о большом уме генерала…
Первый же его приказ по крепости очень возмутил гарнизон: там очень много воздавалось австрийцам, сохранялось оружие их офицерам, признавалось, что к ним нужна особая любезность и пр. Приказ был на двух языках: на русском и немецком. Хотя Артамонов не подписал немецкого, дав это сделать своему начальнику штаба, но он его просмотрел и одобрил. Николай Николаевич был очень возмущен этим и хотел немедленно удалить Артамонова, но за него вступился Иванов, и великий князь уступил. Этот приказ подшит в особое дело, находящееся у нас в дежурстве. Немного спустя он упустил 20 000 пленных, которых вдруг не стало к поверочному со стороны штаба фронта подсчету. За это он главным образом и был отставлен.
► Вчера в Париже в министерстве иностранных дел происходило первое заседание военного совета представителей всех союзных держав.
Англию представляют премьер Асквит, Эдуард Грэй, лорд Китченер, Ллойд Джордж и главнокомандующий английской армией на Западном фронте Дуглас Хег. Россию – наш посол в Париже А.П. Извольский и генерал Жилинский. Представители Италии: премьер Саландра, министр иностранных дел Соннино, главнокомандующий итальянской армией генерал Кадорна и товарищ военного министра, заведующий делом снабжения армии генерал Дальолио. Бельгия представлена премьером, занимающим и пост военного министра, бароном де Броквилем и министром иностранных дел бароном Бейенсом. Сербия – Николой Пашичем и Иованом Иовановичем, бывшим посланником в Вене. Япония – послом в Париже Матсуи. Францию представляют премьер Бриан, военный министр генерал Рок и главнокомандующий Жоффр.
Конференция выработала меры к увеличению общих ресурсов союзников, как экономических и финансовых, так и особенно военных.
Этому большому военному совету предшествовал целый ряд предварительных совещаний, на которых совершена была подготовительная работа, и теперь союзникам придется только торжественно подтвердить уже состоявшиеся частичные соглашения, подтверждающие полную их солидарность как в войне, так и при будущем мире. Как жаль, что от нас там Жилинский…
17-е, четверг
Сегодня военный министр, дождавшись опубликования указа о своем назначении, выехал отсюда в Петербург. Алексеев, Пустовойтенко и другие провожали его, как покидающего здешнюю свою жизнь. На поздравление Тихобразова по случаю назначения Шуваев ответил ему, как хорошо знакомому товарищу сына: «Что теперь поздравлять! Вы вот поздравьте-ка через год!..»
► Клембовский просил Брусилова не назначать его командующим VIII армией, ссылаясь на то, что он лишен боевого счастья, как его аттестовал командующий IV армией Рагоза. Брусилов сообщил об этом Алексееву и добавил, что такого несчастливца он не хотел бы иметь и начальником штаба. Алексеев написал Брусилову, что все знают, что Клембовский этого места не добивался, что и в штаб фронта попал помимо своего желания, но стоит выдвижения, а насчет счастья фарисействовать не надо. Брусилов ответил, что царь повелел Клембовскому остаться в штабе до ознакомления Брусилова с фронтом.
► Командующим VIII армией назначен Каледин. Воин хороший, но, как и все они, лишенный всякого понятия о России, ее страданиях, чаяниях, настроениях и нуждах. А ведь у армии своя территория, свое население.
► 15 марта в петербургских кругах уже знали о назначении Шуваева.
► Оказывается, Жоффр относится очень сдержанно к нашей помощи Франции особыми войсками. Это – затея его политических врагов, Галлиени и Думмера. И он, конечно, прав; не придается значения этой помощи и здесь; просьба Думмера, по заключению По, произвела в Ставке неприятное впечатление, о чем По было сказано и им сообщено тотчас же своему правительству.
► Сегодня Алексеев отправил Жилинскому сообщение о ходе операции за 12–15 марта. Вот его заключение: «Наступающая весна, разлив рек, болот, заболоченность почвы вынуждают на время задержать дальнейшее развитие операции; подвоз стал труден до крайности». Да, все это должно было предвидеть; все это было ясно с самого начала разговоров об операции.
Итак, это была вторая операция при Алексееве, и она тоже не удалась.
► Третьего дня вернулся адмирал Филлимор. Он ездил в Александровск (севернее Колы) на Кольском полуострове. Война подвинула вопрос о скорейшем проведении дороги в незамерзающий порт в Екатерининском заливе на мурманском берегу. Надо связать станцию Званку Северной железной дороги с Петрозаводском, последний с Кандалакшей и Александровском и таким образом получить зимний путь в Белое море. Дорога, связывающая Александровск с Кандалакшей, длиной 300 верст; половину от Александровска должны были построить англичане, половину от Кандалакши – мы. Мы свое сделали, а они построили всего 15 верст. По мнению англичан, мы не выполнили всех обязательств в смысле довольствия их рабочих и пр. Разобраться в этом конфликте и наметить способы для скорейшей смычки пути и было задачей, порученной английским правительством своему адмиралу. Филлимор признал, что англичане прислали очень плохих инженеров, а рабочие канадцы оказались вообще малопригодными. Мы бесчеловечны к пленным славянам: там на работах в болотах и тайге их тысячи, 85 % болеют цингой, а немцев и венгерцев нет – их не смеют туда послать. Эти же сдавшиеся нам из принципа люди гибнут. Александровск охраняется английским броненосцем и несколькими мелкими судами. Адъютант Филлимора простудился в дороге и остался выздоравливать на броненосце.