Вышеупоминаемая политическая резолюция Пироговского съезда редактирована в следующих словах: «Заслушав ряд докладов и сообщений по различным вопросам общественно-врачебно-санитарной жизни, Пироговский съезд врачей констатирует, что, несмотря на грозные и великие задачи, поставленные ныне войной перед русским народом, правительственная власть ведет прежнюю политику произвола и репрессий, национальных и иных ограничений и преследований, экономической разрухи и неустройства. Все попытки общественных сил и широких народных масс к самоорганизации и самодеятельности по-прежнему встречают тот же отпор и запрещение со стороны правительственной власти, преследующей лишь свои узкие, корыстные интересы самосохранения и незыблемости своих прав и привилегий.
Пироговский съезд врачей считает своим гражданским долгом в этот тяжелый момент в жизни русского народа перед новыми и великими надвигающимися историческими событиями выразить свой горячий протест против всей системы правительственной политики, ведущей, по глубокому его убеждению, к гибели страны.
Вместе с тем съезд считает, что никакие частичные реформы государственного строя страны, никакие частичные обновления власти, указанные предшествующими съездами общественных организаций, не дадут должного результата в деле переустройства русской жизни, пришедшей в столь глубокое расстройство. Лишь полная реорганизация государственного строя, приемов и навыков государственного управления, центральных и местных государственных учреждений может быть достойным ответом страны на переживаемые ею события. Переустройство государственных законодательных учреждений на основе всеобщего избирательного права, без различия пола, осуществление гражданских свобод, равноправие всех национальностей, политическая амнистия, рабочее и кооперативное законодательство и соответствующие права организаций и коалиций – вот те пути, по которым должна идти народная жизнь в настоящее время и немедленное осуществление которых одно лишь может спасти страну.
Чрезвычайные обстоятельства требуют чрезвычайных мер. Съезд не может не высказать своего глубокого убеждения, что во имя спасения страны выполнение всех указанных условий неотложно. Необходима активная решимость населения путем организованной широкой самодеятельности изменить нетерпимые условия внутренней жизни страны. В этот грозный момент государственного существования России в полном сознании его ответственности съезд обращается ко всем сознательным элементам страны, ко всем ее гражданам, ко всем ее общественным организациям с горячим призывом сплотиться и объединить свои силы для работы на будущее страны».
Сводя воедино все выводы, которые естественно вытекают из характеристики описанного в настоящем обзоре общественного движения, нельзя не признать, что весьма энергичные и планомерные действия руководителей и главных участников этого движения, направленного, под предлогом обороны и спасения России от гибели, к изменению существующего в ней строя, приняли угрожающие для государственного порядка размеры, почему и представляется настоятельно необходимым принятие соответствующих целесообразных мер предупреждения и пресечения дальнейшего развития общеопасной их деятельности.
16 апреля 1916 г.
Слепой только не видит, как в стране кипит грозящий взрывом котел, и на этот раз Департамент полиции не преувеличивает опасности для Николая, скорее – уменьшает ее. Здесь, конечно, этого никто не понимает и все убеждены, что все это – большие глаза у страха из-за пустяков.
Среди массы остро больных вопросов стоит и вопрос о радикальной реформе всего Генерального штаба, начиная с академии и кончая всей его службой. По остроумному замечанию пессимиста Пустовойтенко, ее нельзя будет, однако, осуществить за отсутствием в России лица, которое можно было бы назначить начальником Генерального штаба… Да, этот недостаток людей ужасен. Сколько зла происходит только потому, что ничего не стоящих людей некем заменить. Здесь, в Ставке, это особенно ощущается, и сознание такого безлюдия просто давит и до боли сжимает сердце; начинаешь впадать в какую-то ужасающую пессимистическую полосу.
Да, тысячу раз правы те, кто верит в истину, отлично известную швейцарам и дворникам: лестницу метут сверху… Без этого ничего, ничего, ничего нельзя сделать. Здесь это бьет в глаза.
В вопросе войны каста «моментов» совершенно забывает о стране, о народе. Эти категории для них просто странны, чужды и совершенно непонятны. Они никак не могут понять, что воюет страна; она начинает и кончает войну, предоставляя самое выполнение ее армии, как определенному ремесленнику. А они думают, что эти вопросы решаются также ими, что они должны решать самый вопрос о войне и мире. Это все есть следствие полного отсутствия гражданского элемента в их скудном образовании и кастовых чувствах…
Когда вы наблюдаете этих людей сотнями, а близко изучаете десятками, вам делается до очевидности ясно, что они – враги родины и армии, что они в шорах, не знают азбуки; что их образование – кастовая задрессированность, полное уничтожение в личности всего человеческого; для них нет России, она им чужда, они шарлатаны и жрецы, враги ее…
И в значительной мере благодаря этим людям и создавшим их условиям Россия переживает все то, что творится теперь в ее глубоком тылу, потому что в академии их учили о тыле в 25–40 верст; все позади него, отданное под их безапелляционное управление, им совершенно непонятно и неизвестно. Кто создал голодовки, дороговизну, полное расстройство промышленности, кто заставил железные дороги работать по идиотскому военному графику, самоубийственно прекратившему транспорт? Все это они, все это академики!.. Кто создал беженцев, кто создал ежедневно миллионные убытки на том, что сегодня покупается, а завтра бросается или портится и дохнет (как скот в армии)?
Все это – дело их рук, их ужасающего невежества и тупоумия! Не Сухомлиновы виноваты, вина на всей этой аристократии армии, на всей системе, этой же аристократией созданной. Хотели создать касту и создали крах армии и страны, конечно, при благосклонном участии судьбы, стремящейся сбросить авторитет коронованного идиота.
Генеральный штаб поражает своим бессердечием и сухостью в отношении к нуждам и жизни своих подчиненных и товарищей не этой касты. Вы ясно видите, что вы нужны, когда им надо поручить вам их собственную работу, а раз она сделана – вас уже не видят и не знают. Никакое ваше личное дело никто из них не принимает близко к сердцу. Какой-то вопиющий эгоизм, которого нельзя встретить ни в одной строевой части, даже в ополченской, где все сошлись ненадолго и из разных слоев и обстановок. Эта черствость – лишь наружное проявление выработанного всей кастой правила: «Пользуйся всеми и всем, чтобы облегчить себя, и иди мимо чужой жизни, да не коснется она тебя, чтобы ты вдруг не вздумал расчувствоваться и стать хоть на секунду истинным человеком».
За сравнительно короткое время я много раз был свидетелем, как черной кости офицеры управления просили свое кастовое начальство о той или другой любезности для своей, например, жены или о чем-нибудь подобном. Ответ всегда один: «Нет, что вы! Этого нельзя». А завтра для своей жены офицер белой кости сделает не только это, а втрое больше, и притом у всех на глазах. Беременную последнее время женщину сегодня нельзя посадить в поезд с офицером-мужем черной кости, а завтра свою «красавицу» не только можно, но и в особое купе. Женам черной кости ни под каким видом нельзя жить в гостинице, отведенной для чинов штаба, а их женам, конечно, можно. И так во всем. Вполне понимаю, почему строевые офицеры так ненавидят Генеральный штаб. Мне, человеку совершенно самостоятельному, материально обеспеченному да еще в роли протеже генерал-квартирмейстера, конечно, никто из них не показал себя с этой стороны, но ведь это еще гаже, отвратительнее…
Об отношении белой кости к нижним чинам я уж не говорю. Оно не грубо, нет, но возмутительно холодно и эгоистично; для них не существует обеда, ужина, сна солдата или писаря – это все забыто гениями Генерального штаба, раз им «надо», чтоб он торчал около них для какого-нибудь пустяка. Исключения есть, но их так мало, что общая скобка вовсе не будет ошибкой.
В 1913 г. у начальника разведывательного отделения Генерального штаба полковника Самойло была выкрадена масса секретных бумаг и продана немцам. Тогда это опровергалось ложным заявлением, что пропали бумаги несерьезного содержания. И это – результат общего поведения офицеров Генерального штаба: они мечутся в Петрограде по урокам (главным образом по подготовке «с ручательством» в военные училища) и частным делам, а дело за них делают писаря, включительно до составления и прочтения секретных бумаг, на что у господ офицеров не хватает времени: они являются на службу только вечером, когда идут какие-нибудь заседания комиссий и пр.
► История секретной телеграфной аппаратной Ставки отражает в себе, как в зеркале, всю негодность этой касты для управления и организации армии. Когда была объявлена война, в штате Ставки никакой телеграфной аппаратной не предвиделось. В Барановичах стояли тогда 2-й, 3-й и 6-й железнодорожные батальоны. Штаб прибыл туда окончательно 4 августа 1914 г. (а в Могилев – 9 августа 1915 г.). Заведовавший службой его связи полковник Генерального штаба Костяев обратился за помощью к командиру 3-го батальона; тот дал ему поручика Лемешинского, и от каждого из трех батальонов было взято по два нижних чина, умевших работать на аппарате Морзе. Механики были присланы из Минска.
6 августа поставили один Морзе для связи с Северо-Западным фронтом, штаб которого был в Белостоке; 7 августа – другой – для Юго-Западного фронта (штаб в Ровно). Недели две работали на Морзе, пока наконец не увидели того, что должны были предвидеть задолго до войны: эти аппараты не гарантируют тайну передачи, не дают возможности применять цифровой шифр и почти исключают шифр буквенный, потому что очень трудно принимать бессвязные буквы. Тогда для Белостока поставили аппарат Юза, а еще через две недели – и другой, для Ровно… Через полгода связались с Одессой, но уже сразу Юзом. Мало того, когда поставили Юза, поняли, что к нему нужны специалисты, которые есть только среди чиновников телеграфного ведомства и вовсе отсутствуют в армии. Экспедитора для учета и записи депеш вовсе не было, все делали два офицера: Лемешинский и прикомандированный позже Алферов, которые полгода несли на себе каторжный труд суточного дежурства через сутки. Аппаратная была помещена в какой-то лачуге, бывшей прачечной без печей, без пола, тесной, вонючей, словом, так, как ни у одного офицера штаба буквально не жили собаки. Когда Данилов говорил по аппарату часа два-три подряд, все, кроме одного телеграфиста, должны были выходить на воздух и мокнуть под дождем или мерзнуть в ожидании, пока его высокопревосходительство кончит свою глубокомысленную с