18-е, понедельник
Вечером, после сборов и окончательного устройства дел, выехал по Николаевской дороге на станцию Званка, чтобы оттуда отправиться на лошадях в неведомый городишко. Прощание с женой и детьми было тяжело: материальное их положение очень меня беспокоит. Морально вся семья солидарна со мной, мы все, как один.
19-е, вторник
Прибыл в Новую Ладогу. Маленький захудалый провинциальный городок, где куры на счету у местного городового. Явился в уже начинавшую формироваться дружину; в канцелярии застал двух офицеров за раздачей ротам, которыми они командовали по две, шинелей и прочего. Вскоре пришел командир дружины Константин Иванович Педашенко, бывший правитель дел Геологического комитета. Я назначен командиром 3-й роты; сразу принялся за дело. Познакомился с дружинным адъютантом, прапорщиком А.В. Винбергом, небезызвестным петербургским присяжным поверенным, в недавнем прошлом не утвержденным градоначальником в должности члена городской управы.
22-е, пятница
Выступили в направлении на Петербург; куда – неизвестно; можно думать, что в Тапс по Балтийской железной дороге.
24-е, воскресенье
Прибыли в Ревель и расположились в казармах Беломорского полка, где пока и обосновываемся. Ничего не устроено, все надо создавать самим.
Подробности службы в дружине не могут быть интересны для широкого общества, значительная часть которого сама прошла всю подобную будничную жизнь, а потому я и не буду останавливаться на них, точно так же, как на характеристике товарищей офицеров. Заурядное служебное положение не делает их ответственными за службу в ополчении, о котором в военных верхах ровно никто не подумал еще в мирное время. По-видимому, и органы Военного министерства склонны были разделять общее убеждение всех числившихся в ополчении, что они пойдут в дело одновременно с бабами, вооруженными вилами и косами. Ровно ничего не было подготовлено, ровно ни о чем никто не позаботился, и экстренный, небывалый призыв ополчения был еще одним экзаменом для наших военных бюрократов и их канцелярий. Каждый из нас, призванных отставных офицеров, был творцом своей роты, своей дружины, учился сам у себя, редко – у товарища, делал, что и как мог, и, повторяю, не ответствен ни за один промах и дефект, – все это дело рук мирных кабинетов военного министра и начальника Генерального штаба.
О наших нижних чинах надо сказать прежде всего со стороны их общего взгляда на свою внезапную военную службу. Убеждение, что перечисление из запаса в ополчение есть уже, в сущности, чистая отставка, царило в народе всегда, и никто никогда не позаботился разрушить эту прочную, перешедшую десятками лет в нечто реальное иллюзию.
Прежде всего народ был удивлен призывом ополчения, и удивлен глубоко. Так с вопросом на лице он и явился не только к воинскому начальнику, но и в воинские части. Если спрашиваешь «крестоносца»: «Ты рядовой?», он неизменно отвечает: «Никак нет, ратник». – «Ну да, рядовой или унтер-офицер?» – «Никак нет, ратник…»
И это ратничество глубоко запало в его сознание. Офицеры тоже разделяли его, но значительно слабее и поэтому скорее отделались от прежнего предрассудка.
Самые исполнительные и надежные люди, которые являлись действительными помощниками офицеров по организации рот в дружинах ополчения, были всегда убеждены в том, что так фигурально выражал мой приятель фельдфебель Иван Александров: «Какие мы солдаты, ваше высокоблагородие! Разве только для тылу, – бревна носить да хлеб печь».
Борьба с этим сознанием стоила нам немало нервов, энергии и упорства. А она и морально была совершенно обязательна, потому что каждый из нас знал, что некоторые ополченские части пошли в бой сейчас же после своего сформирования, больше того – иногда в период формирования. Надо было подготовить людей к возможному близкому боевому будущему, ободрить их, вселить в них совершенно другое убеждение.
Молодой элемент ополчения, то есть зачисленные в него по льготам и семейному положению, в понимании своей роли не отставал от «стариков». Они считали себя освобожденными от всякой военной службы навсегда. И «старики» и молодые сначала думали, что их призвали только на несколько месяцев… Месяцы проходили, их не распускали по домам, работа в дружинах шла, известия о больших потерях давали основание предполагать, что роспуска вовсе не будет. Но никто из них не был еще способен на боевое дело.
Наш народ, как известно, своеобразно толкует бороду и семью. Кто оброс бородой или обзавелся детьми, тот уже «старик», человек, которому дай бог справиться с своим личным хозяйством, – что, разумеется, и фактически верно. Солдаты – молодежь лет 21–27, не старше. Страх за жизнь жены, детей покрывает в «старике» сознание долга перед родиной в пролитии последней капли крови.
И жизнь во многом оправдывает это убеждение, – каждый из них знает, что такое нужда, что такое оставленная семья.
В этом отношении по прошествии нескольких месяцев войны большую услугу оказал паек. Получение его на местах успокоило ополченцев, они с большей верой относились к будущему своих семей.
Положение отставных офицеров было крайне трудно. Каждый из нас понимал, к чему нас обязывал долг, но никто ни от кого не мог получить указаний о современных приемах обучения и тактике боя, хотя бы чисто пехотного. Все, что теоретически проходилось нами 10–20 лет назад и было так же годно к переносу в дружины, как обучение во времена Крымской кампании. Военное дело 1905–1914 гг. круто свернуло с прежнего пути, далеко ушло вперед, и мы все остались с растерянным видом. Работали дома ночами, днем непременно учились, но все это была теория, все это было непрочно, наносно, неглубоко. И ни от кого никакой помощи, руководства, совета.
Наша дружина стояла в Ревеле до 5 марта 1915 г., и за полгода никто не дал нам не только никаких указаний по плану занятий и по размерам необходимой для этого программы, но никто даже не выяснил, хотя бы кратко, к чему именно надо было готовиться.
Начальник нашей 58-й бригады государственного ополчения генерал-майор Осипов был совершенно не на месте, ровно ничего не знал, кроме ряда хозяйственных вопросов в пределах крючкотворства с интендантством. Грубое существо, преисполненное петушиной важности своего звания, ушедший в мелочи старых уставов, совершенно незнакомый с уставами последнего времени, крайне мало развитой, надменный – таков был наш гроза-начальник, от которого мы должны были ждать направления.
Комендант ревельской морской крепости императора Петра Великого вице-адмирал Александр Михайлович Герасимов, занятый постройкой крепости и гражданским управлением района, не обращал на нас никакого внимания и тоже не знал, что и когда мы должны будем делать в будущем. Командиры дружин ревельского гарнизона буквально терялись от его странных вопросов, видели, что он ровно ничего не понимал, старались уяснить себе хотя бы ближайшее будущее Ревеля, но возвращались от него ни с чем…
1915 год
В марте нас перевели из Ревеля на охрану Балтийской железной дороги от Ревеля до Нарвы и от Тапса до Юрьева. Тогда мы познали всю хаотичность организации штаба VI армии и его отдела военных сообщений в частности. Ровно никто ничего не обдумал, никаких инструкций, никакого наблюдения, еще меньше – руководства. Все и тогда опять приходилось высасывать из своих отставных пальцев.
Еще 7 августа 1914 г. главнокомандующий VI армией приказал: «Начальникам ополченских бригад, немедленно по их сформировании, организовать их применительно к полевым войскам. Каждую ополченскую бригаду составить из трех полков, образовав каждый из двух дружин. О назначенных командирами полков донести в штаб округа»… Но мы узнали об этом приказе год спустя; ни округ, никто не потрудился проверить исполнение приказа, и в Ревеле стояли дружины, о которых в бестолковом штабе VI армии просто забыли.
В июне 58-ю и 68-ю ополченские бригады свели в трехбатальонные полки; наша дружина вместе с 320-й образовала 436-й пехотный полк, вскоре получивший название Новоладожского. Это слияние нас очень опечалило, так как, благодаря командиру 320-й дружины подполковнику Тромповскому и заведующему ее хозяйством бывшему полицейскому капитану Задарновскому, дух дружины был очень несимпатичен, а моральная распущенность нижних чинов превосходила все возможное в этом отношении даже в ополчении.
Заключительный пункт последнего приказа по нашей 312-й дружине от 9 июня, написанный мною и по моему совету, был, в сущности, замаскированным протестом по адресу начальника бригады, соединившего нас в такой конкубинат.
«В заключение последнего приказа моего считаю своим долгом выразить чинам 312-й пешей Петроградской дружины мою сердечную благодарность: офицерам, врачам и чиновникам за труды, понесенные ими по формированию дружины, за умелое и отличное воспитание нижних чинов и за командование и управление вверенными им частями, а нижним чинам – за примерное отношение к службе и за добросовестное исполнение своего долга, которое всегда ценилось мною и создало славное имя 312-й пешей Петроградской дружине.
Тверд надеждой, что, влитая в 436-й пехотный полк, дружина сумеет внести в эту новую часть сложившиеся традиции доброй службы и поможет создать полк, который покажет себя истинно славным в ратном деле».
В мае 1915 г., при преследовании появившегося около Тапса, в охраняемом моей ротой участке, шпионского аэроплана, я упал с лошади на сквозном железнодорожном мосту, ударился поясницей о рельс и тогда не обратил на это особенного внимания. Вскоре, однако, я заболел острым воспалением почек. Не подавая рапорта о болезни, я исполнял службу, пользуясь помощью своих младших офицеров. Вдруг приказом по полку 2 июля я был назначен начальником полковой учебной команды. Хорошо понимая смысл этого лестного назначения, я, однако, очень боялся, что почки не дадут мне возможности исполнить свой ответственный перед полком долг. Полковник очень просил не отказываться. 6 июля я переехал в Ревель и приступил к формированию команды, которое было по плечу только очень опытному офицеру действительной службы.