немели, как под обезболивающим. Когда он наконец мог открыть рот, то выплевывал кусок мяса и потом на коленях в темноте искал его. Отыскав и тщательно ощупав, обнаруживал, что это пенис. Встревожившись, он тут же хватался за мошонку — а ну как там его нет? — но нет, член был на месте, а значит — тот пенис, что он держал в руках, принадлежал другому человеку. Кому же? — задумывался он, а по губам все еще текла кровь. Затем его смаривал сон, и Клаус сворачивался клубочком на краю пропасти и засыпал. Тогда ему снились другие сны.
Насиловать женщин и потом убивать их казалось ему привлекательней, более, так сказать, секси, чем пихать член в гнойную дырку Фарфана или полную говна дырку Гомеса. Если они продолжат потрахивать друг друга, я их убью. Так он временами думал. Сначала убью Фарфана, потом убью Гомеса, а ТТТ мне помогут: подкинут оружие и обеспечат алиби и логистику, а я выкину трупы в пропасть, и никто больше о них никогда не вспомнит.
Через две недели пребывания в тюрьме Санта-Тереса, Хаас выступил с тем, что можно было назвать его первой пресс-конференцией: на ней присутствовали четыре журналиста из столицы и представители практически всех газет штата Сонора. Во время интервью Хаас настаивал на своей невиновности и сказал, что во время допроса находился под действием психоактивных веществ, которые его силой заставили принять, чтобы сломить волю к сопротивлению. Он не помнил, как что-то подписывал, и уж точно не подписывал никакое чистосердечное признание, и указал, что если оно имеется, то было вырвано силой через четыре дня физических, психологических и «медицинских» пыток. Он предупредил журналистов, что вскоре в Санта-Тереса случится «нечто», и это докажет — он никого не убивал. В тюрьму, заметил Клаус, время от времени приходят очень интересные новости. Среди столичных журналистов сидел и Серхио Гонсалес. В этот раз он приехал не потому, что ему нужны были деньги и халтурка на стороне. Когда он узнал, что Хааса задержали, то поговорил с начальником отдела криминальной хроники и попросил в качестве личного одолжения разрешить ему осветить дело. Начальник не стал возражать и, когда выяснилось, что Хаас хочет поговорить с журналистами, позвонил Серхио в культурный отдел и сказал: хочешь ехать — езжай. Дело закрыто, сказал он ему, не очень понимаю, что тебя так в нем интересует. Серхио Гонсалес сам этого как следует не понимал. Чистая патология или уверенность, что в Мексике никогда ничего навсегда не закрывается? Когда импровизированная пресс-конференция завершилась, адвокат Хааса попрощалась со всеми, пожимая журналистам руки. Когда настала очередь Серхио, тот заметил, что она неприметно оставила в его руке бумажку. Он положил ее в карман. Выйдя из тюрьмы и ожидая такси, он ее рассмотрел. Там был только номер телефона.
Пресс-конференция Хааса вызвала в городе небольшой скандал. В некоторых газетах поинтересовались, с каких это пор заключенный может вызвать к себе прессу и говорить с ней из тюрьмы, словно бы это был его собственный дом, а не место, куда его определило государство и суд, дабы убийца заплатил за преступление или, как было сказано в материалах дела, отбыл наказание. Говорили, что мэр получил за это от Хааса деньги. Говорили, что Хаас — наследник, причем единственный, очень богатой европейской фамилии. Добавляли к этому, что у Хааса денег просто немерено и вся тюрьма Санта-Тереса к его услугам.
Тем вечером после пресс-конференции Серхио Гонсалес позвонил на номер, который ему оставила адвокат. Ему ответил Хаас. От неожиданности журналист не нашелся с ответом. Ну? — услышал он голос Хааса. У вас — телефон, проговорил Серхио Гонсалес. С кем я разговариваю? — спросил Хаас. Я один из журналистов, с которыми вы сегодня говорили. Из столицы, — уточнил Хаас. Да. А с кем вы думали поговорить? — спросил Хаас. С вашим адвокатом, признался Серхио. Ах вот оно что, отозвался Хаас. Некоторое время оба молчали. А знаете, я вам сейчас кое-что расскажу, сказал Хаас. Здесь, в тюрьме, в первые дни я боялся. Думал, другие заключенные увидят меня и бросятся мстить за этих бедных девочек. Для меня находиться в тюрьме было то же самое, что оказаться одному днем в полдень субботы в одном из этих районов — Кино, Сан-Дамиан, Лас-Флорес. Меня бы там линчевали. Кожу содрали живьем. Понимаете? Толпа, которая сначала оплюет, потом забьет ногами, а потом и кожу снимет. А я ничего даже сказать не смогу. А потом я вдруг понял — в тюрьме с меня никто не собирается снимать кожу. Во всяком случае, за то, в чем меня обвиняли. Интересно, почему бы это? — спросил я себя. Эти мужики что, такие бесчувственные, что на убийства им плевать? Нет. Здесь, кто-то в большей степени, а кто-то в меньшей, все очень чувствительны к тому, что происходит на воле, к тому, что можно назвать пульсом города. Что же происходит тогда? Я спросил у одного заключенного. Спросил, что он думает по поводу мертвых женщин, мертвых девочек. Тот посмотрел на меня и сказал: они же шлюхи. То есть они заслужили смерть? — спросил я. Нет, ответил заключенный. Они заслужили, чтобы их оттрахали столько раз, сколько захочет мужчина, но не смерть. Тогда я его спросил, считает ли он, что это я их убил, и козел этот сказал: нет, нет, ты точно их не убивал, гринго, словно бы я — какой-то ебаный гринго, нет, может, конечно, я в глубине души и гринго, но его во мне становится все меньше и меньше. Что вы хотите этим сказать? — спросил Серхио Гонсалес. Что в тюрьме знают: я невиновен. А откуда им это знать? — сам себя спросил Хаас. Узнать это уже не было так просто. Это как шум, который слышишь во сне. А сон — как всякий сон в закрытом пространстве, — он заразен. Приснилось одному — а потом глядь, а он уже половине заключенных снится. Но шумок, который кто-то слышал, это не сон, это самая что ни на есть реальность. Шум — он из другого порядка вещей. Вы меня понимаете? Кто-то, а потом все слышали шум во сне, но шум-то — он не из сна, он из реальности, он реален. Вы меня понимаете? Это ясно для вас, сеньор журналист? Думаю, да, ответил Серхио Гонсалес. Думаю, я начинаю понимать вас. Да, да, правда? — усмехнулся Хаас. Вы хотите сказать, в тюрьме кто-то должным образом информирован, что вы не могли совершить эти убийства, сказал Серхио. Точно, отозвался Хаас. А вы знаете, кто это? У меня есть свои предположения, сказал Хаас, но мне нужно время, — что в моем случае это прямо парадоксально, вам не кажется? Почему? — спросил Серхио. Потому что здесь у меня чего-чего, а времени навалом. Но мне нужно еще больше времени, намного больше. Потом Серхио хотел спросить Хааса насчет его признания, про дату суда, про то, как с ним обращались полицейские, но тот сказал: об этом мы поговорим в другой раз.
Тем же вечером судебный полицейский Хосе Маркес по секрету рассказал судебному полицейскому Хуану де Дьос Мартинесу содержание беседы, которую нечаянно подслушал в одной из комнат полицейского участка Санта-Тереса. Разговаривали Педро Негрете, судейский Ортис Ребольедо, судейский Анхель Фернандес и телохранитель Негрете, Эпифанио Галиндо (хотя, по правде говоря, Эпифанио за время беседы ни разу не открыл рта). Беседовали о пресс-конференции, которую устроил подозреваемый Клаус Хаас. Ортис Ребольедо говорил, что во всем виноват мэр. Хаас точно закинул ему денежек. Анхель Фернандес был с ним согласен. Педро Негрете сказал, что, возможно, тут еще кто-то замешан. Замешан тот, кто мог склонить волю мэра в нужную сторону. И вот тогда всплыло имя Энрике Эрнандеса. Я думаю, это Энрикито убедил мэра, сказал Негрете. Вполне возможно, ответил Ортис Ребольедо. Сраный сучий сын, сказал Анхель Фернандес. На этом беседа и завершилась. Потом Хосе Маркес зашел в комнату, где все сидели, поздоровался, хотел сесть, но Ортис Ребольедо жестом показал: типа, вали отсюда, а когда тот ушел, Ортис Ребольедо самолично закрыл дверь на замок, чтобы их больше никто не потревожил.
Энрике Эрнандесу было тридцать шесть лет. Некоторое время он работал на Педро Ренхифо, а потом на Эстанислао Кампусано. Он родился в Кананеа, а заработав денег, купил себе ранчо в окрестностях города, где разводил крупный рогатый скот, и дом — самый лучший, который мог найти, — в центре города, в двух шагах от рыночной площади. Все его доверенные люди тоже были родом из Кананеа. Считалось, что он отвечает за переправку наркотиков, которые привозили в Сонору морем в каком-то пункте между Гуаймасом и Кабо-Тепока, на пяти грузовиках и трех «шевроле-субурбанах». Его задачей было обеспечить безопасность груза в Санта-Тереса, а затем другой человек занимался перевозкой контрабанды в Соединенные Штаты. Но однажды Энрикито Эрнандес познакомился с одним сальвадорцем, который занимался тем же бизнесом, но, как и он, хотел работать сам по себе, и сальвадорец познакомился с одним колумбийцем, и так вышло, что — бах! — Эстанислао Кампусано остался без ответственного за транспорт в Мексике, а Энрикито превратился в его конкурента. Однако объемы перевозки, конечно, были несравнимы. Где Энрикито переправлял килограмм, Кампусано переправлял двадцать, но злопамятство не признает биржевых разногласий, так что Кампусано терпеливо и никуда не спеша ожидал своего часа. Естественно, ему не нужно было сдавать Энрикито по делу о торговле наркотиками, ему нужно было просто убрать его из бизнеса, причем легальным образом, а затем тихонько подгрести под себя его контрабандные маршруты. Когда пришел нужный момент (Энрикито влип в историю с какой-то бабой, ему сорвало крышу и он убил четырех человек из одной и той же семьи), Кампусано хорошо зарядил прокуратуру Соноры, раздавая деньги и наводки, и Энрикито в конце концов угодил в тюрягу. В первые две недели не происходило ничего, зато на третьей четверо мужиков при оружии зашли на склад в окрестностях Сан-Блас, что на севере штата Синалоа, убили двоих охранников и увезли груз в сто килограммов кокаина. Склад принадлежал какому-то фермеру в Гуаймасе, что на юге штата Сонора, причем этот фермер был уже пять лет как мертв. Кампусано отправил разобраться с этим делом одно свое доверенное лицо, некоего Серхио Кансино (известного также как Серхио Карлос, Серхио Камарго, Серхио Каррисо), который, порасспросив народ на заправке и в окрестностях склада, в сухом остатке выяснил, что во время ограбления много людей видели в окрестностях черный «шевроле-субурбан», похожий на те, что использовали люди Энрикито Эрнандеса. Затем Серхио принялся за поиски — мало ли, вдруг удастся найти хозяина — на местных ранчо, и в поисках своих добрался аж до Эль-Фуэрте, но там никто — даже малое число тамошних ранчеро — не имел денег, чтобы купить такую машину. Данные неутешительные, но, как подумал Эстанислао Кампусано, это те самые данные, которые нужно сравнить с другими. «Субурбан» мог вполне принадлежать какому-то американцу, что потерялся в тамошней пылище, это мог быть какой-нибудь забредший туда судейский или высокопоставленный чиновник с семьей на отдыхе. Некоторое время спустя напали на автобус, который ехал по грунтовой дороге из Ла-Дискордии в Эль-Сасабе, что на границе с Соединенными Штатами, — забрали груз (двадцать килограммов кокаина, принадлежавшего Эстанислао Кампусано), убили шофера и сопровождающего, те, естественно, ехали невооруженными, потому что хотели вечер