Фейт обошел здание и наткнулся на женщину, которая с трудом катила тележку со свежевыжатыми соками. У нее были длинные черные волосы, а черные юбки доставали до самых лодыжек. Из-за бидонов с водой и ведер со льдом высовывались головки двоих детей. На перекрестке женщина остановилась и принялась собирать из металлических труб что-то вроде зонтика от солнца. Дети тут же спрыгнули с тележки и сели на тротуар, опершись спиной о стену дома. Некоторое время Фейт стоял неподвижно, глядя то на них, то на полностью безлюдную улицу. Потом снова пошел вокруг здания, обнаружил на перекрестке еще одну тележку и опять застыл на месте. Тележку катил какой-то чувак, он поднял руку и поприветствовал женщину. Та едва заметно кивнула — мол, да, я тебя помню — и принялась вынимать из боковой части огромные стеклянные кувшины и расставлять их на передвижной витринке. Появившийся следом чувак продавал кукурузу, и над его тележкой стоял пар. Фейт тем временем отыскал заднюю дверь и попытался нащупать звонок. Никакого звонка не обнаружил, и пришлось постучать. Дети подбежали к тележке с кукурузой, хозяин вытащил два початка, обмазал их сметаной, посыпал тертым сыром и перцем-чили и выдал их ребятне. Пока Фейт ждал, ему пришла в голову мысль: а что, если дядька с кукурузой — отец этих детей, а отношения с матерью детей, женщиной с соками, у него неважные, возможно, они разведены и видятся, только когда по работе оказываются в одном месте. Но это все фантазии, конечно. Потом Фейт снова постучал, и снова ему никто не ответил.
В баре «Сонора Резорт» он нашел практически всех журналистов, которые должны были писать о поединке. Он увидел Кэмпбелла — тот стоял и разговаривал с каким-то чуваком мексиканской внешности, Фейт подошел было к ним, но тут же понял, что Кэмпбелл работает, и не стал ему мешать. У стойки он увидел Чучо Флореса и помахал ему. Чучо стоял с тремя мужиками, явно бывшими боксерами, и помахал в ответ безо всякого энтузиазма. Фейт посмотрел, нет ли незанятых столиков на террасе, и сел там. Некоторое время наблюдал за людьми, которые вставали из-за столов и приветствовали других, обнимаясь или крича от одного края террасы к другому, увидел фотографов — те выпивали, щелкали камерами, то собираясь в группу, то расходясь в разные стороны; еще там паслись все важные персоны Санта-Тереса: в лицо он не знал никого, только смотрел, как ходят туда-сюда молодые и хорошо одетые женщины, высокие мужики в ковбойских сапогах и в костюмах от Армани, молодые люди с блестящими глазами и волевыми подбородками, которые не говорили, а ограничивались кивками: мол, да — да или нет — нет; а потом Фейту надоело ждать, пока официант принесет ему выпить, и он ушел, пропихиваясь локтями через толпу и не оглядываясь назад: пару раз его крепко послали по-испански, но ему было плевать, а кроме того, он все равно ничего не понял, а если бы и понял, то все равно не остался бы разбираться.
Поел он в ресторане на востоке города в чистом и свежем внутреннем дворике, укрытом виноградными лозами. В глубине дворика, рядом с проволочной оградой на земляном полу, стояли три стола с игрушечным футболом. Несколько минут он смотрел в меню, ничего не понимая. Потом решил объясниться знаками, но обслуживавшая его женщина только улыбалась и пожимала плечами. Потом подошел мужчина, но его английский, к несчастью, также было невозможно разобрать. Понял он только слово «хлеб». И «пиво».
Потом мужчина куда-то подевался, и Фейт остался один. Он поднялся и пошел в ту сторону дворика, где стояли столы с футболом. На игроках одной команды были белые футболки и зеленые шорты, волосы были черные, а кожа светло-кремовая. Вторая команда была одета в красное с черными шортами, и у всех игроков росла густая борода. Но самое интересное заключалось в том, что у игроков красной команды на лбу красовались маленькие рожки. Остальные два стола оказались точно такими же.
На горизонте он увидел холм, темно-желтый с черным. Наверное, там уже начиналась пустыня. Ему вдруг захотелось выйти и пойти к этому холму, но когда он вернулся за стол, то женщина уже принесла пиво и какой-то очень толстый сэндвич. Он надкусил его — сэндвич оказался очень даже ничего. Вкус был какой-то странный, с остринкой. Из любопытства он приподнял один из слоев хлеба: чего там только не было. Он сделал большой глоток пива и потянулся на стуле. Между виноградных листьев разглядел неподвижную пчелу. Два тонких лучика солнца вертикально падали на земляной пол. Когда мужчина снова возник рядом, Фейт спросил, как дойти до холма. Мужчина рассмеялся. Проговорил несколько непонятных слов, а потом сказал: «нет красиво», причем несколько раз.
— Нет красиво?
— Нет красиво, — подтвердил мужчина и снова рассмеялся.
Потом взял его за локоть и потащил в комнату, в которой готовили еду (Фейту, кстати, она показалась очень чистой, каждая вещь стояла на своем месте, на белой плитке стен ни капельки жира), и показал ему ведро с мусором.
— Холм нет красиво? — спросил Фейт.
Мужчина опять засмеялся.
— Холм — это мусор?
А мужчина все смеялся и смеялся. На левом предплечье у него была татуировка — птица. Не птица в полете, как обычно делают такие татуировки, а птица на ветке, маленькая, возможно воробей.
— Холм — это мусорная свалка?
Мужчина захохотал еще громче и утвердительно покивал.
В семь вечера Фейт показал свое аккредитационное удостоверение журналиста и вошел в павильон «Арена-дель-Норте». На улице толпились люди, тут же сновали продавцы еды, прохладительных напитков, сувениров с боксерской символикой. Внутри уже пошли поединки «разогрева». Легчайшего веса мексиканец встретился с другим мексиканцем легчайшего веса, но на их схватку практически никто не смотрел. Люди покупали напитки, болтали, здоровались. В первом ряду Фейт увидел двоих телевизионщиков. Один, похоже, снимал то, что происходило в центральном проходе. Другой уселся на скамью и пытался извлечь карамельку из обертки. Фейт прошел внутрь по боковому крытому проходу. Люди заключали пари, на глаза ему попалась высокая женщина в облегающем платье в обнимку с двумя мужчинами ниже ее ростом, кто-то курил и пил пиво, другие, ослабив галстуки, жестикулировали, словно играли в какую-то детскую игру. Над навесом, прикрывавшим проход, располагались дешевые места — там кипела жизнь. Фейт решил пройтись по раздевалкам и зайти в зал для прессы. Там обнаружил лишь двоих мексиканских журналистов, которые одарили его исполненными муки взглядами. Оба сидели, рубашки их вымокли от пота. На входе в раздевалку Меролино Фернандеса он увидел Омара Абдула. Фейт его поприветствовал, но спарринг-партнер прикинулся, что они не знакомы, и продолжил разговор с какими-то мексиканцами. Те, кто стоял рядом с дверью, говорили о крови — во всяком случае, так показалось Фейту.
— О чем речь? — спросил он.
— О корриде, — ответил ему на английском один из мексиканцев.
Он уже уходил, когда его догнал чей-то голос: «Сеньор Фейт!» Он обернулся и увидел широченную улыбку Омара Абдула.
— Мужик, ты чего, с друзьями уже не здороваешься?
Вблизи Фейт тут же заметил: у Абдула подбиты обе скулы.
— Я смотрю, Меролино хорошо потренировался.
— Профессиональный риск, — ответил Омар Абдул.
— Могу я увидеть твоего шефа?
Омар посмотрел назад, на дверь раздевалки, а потом помотал головой и сказал: «Нет».
— Он тебе, братан, даст зайти, так потом же придется всех этих пидоров запустить.
— Это журналисты?
— Кто-то да, братан, но большинству нужно фотку с Меролино запилить, ручкой ручку потрогать и яйца потеребить.
— А у тебя как жизнь?
— Не жалуюсь, как-то все ничего пока.
— А куда пойдешь после боя?
— Наверное, выпить за победу.
— Нет, я не про этот вечер, я в общем спрашиваю: куда пойдешь после всего этого? — спросил Фейт.
Омар Абдул улыбнулся. Самоуверенно и вызывающе. То была улыбка Чеширского кота, только здесь Чеширский кот не сидел на ветке, а стоял посреди пустоши под надвигающейся грозой. Улыбка молодого чернокожего, но и очень, очень американская улыбка.
— Не знаю, поищу работу, посижу пару месяцев в Синалоа рядом с морем. Посмотрим, короче.
— Удачи, — сказал Фейт.
Уже отходя, он услышал слова Омара: мол, удача этим вечером понадобится как раз Каунту Пикетту. Фейт вернулся к рингу: там сошлась уже другая пара боксеров, и свободных мест практически не осталось. Он пошел по главному проходу к ряду, предназначенному для прессы. На его месте сидел какой-то толстяк — и он ничего не понимал из того, что говорил ему Фейт. Тогда тот показал ему свой билет, а толстяк порылся в карманах и извлек оттуда свой. На обоих билетах был указан тот же номер сиденья. Фейт улыбнулся, и толстяк улыбнулся. В этот момент один из боксеров уложил противника хуком, и публика вскочила и заорала.
— Что делать будем? — спросил Фейт толстяка.
Тот лишь пожал плечами и отвернулся к начавшему отсчет арбитру. Упавший боксер поднялся, и публика опять заорала.
Фейт поднял руку ладонью к толстяку и отошел. Вернувшись в главный проход, услышал, как кто-то его позвал. Он огляделся по сторонам, но никого не увидел. «Фейт, Оскар Фейт», — кричал кто-то. Поднявшийся боксер сжал противника в объятиях. Тот попытался выйти из клинча серией ударов по животу и продолжил медленно отступать. Фейт, сюда, Фейт, кричали ему. Арбитр развел боксеров. Тот, что вставал, попытался атаковать, но медленно отошел, ожидая удара колокола. Противник тоже отступил. На первом красовались белые шорты, и у него все лицо было в крови. На втором были штаны в черную, фиолетовую и красную полоску, и парень явно удивлялся: как это так, его противник еще держится и не падает. «Оскар, Оскар, мы здесь», — кричали Фейту. Прозвенел колокол, арбитр зашел в угол, где стоял боксер в белых шортах, и жестами подозвал к себе врача. Врач — или кто это был — осмотрел бровь и сказал, что бой может продолжиться.
Фейт развернулся и попытался найти взглядом тех, кто его звал. Бо`льшая часть зрителей повскакивала с сидений — попробуй разгляди тут кого-нибудь. С началом второго раунда боксер в полосатых штанах бросился в бой, готовясь отправить противника в нокаут. Но тот в первые же секунды нанес ему удар по лицу, а потом снова повис на противнике. Арбитр их пару раз разводил. На плече у боксе