сь в школу, рассказал кухарке о том, что произошло. Мальчишка-помощник в это время мыл кастрюлю, и консьерж говорил тихо, чтобы тот не услышал. Из кабинета позвонил директору, но тот уже выехал из дома. Консьерж нашел одеяло и пошел прикрыть тело. И только тогда осознал: женщину насадили на кол. Он шел обратно в школу и заливался слезами. Кухарка сидела во дворике и курила. Махнула ему рукой: мол, что там? Консьерж неопределенно дернул рукой и отправился к главному входу ждать директора. Когда тот приехал, они вдвоем пошли на пустырь. Со своего места во дворике кухарка видела, как директор приподнял одеяло и принялся рассматривать с разных углов то, что издалека казалось едва видимым свертком. К ним тут же присоединились учителя, а в десяти метрах от них сгрудились ученики. В двенадцать приехали две полицейские машины, еще одна машина без опознавательных знаков и скорая. Они и увезли женщину. Имя ее так и не удалось узнать. Эксперт-криминалист установил, что она умерла несколько — но непонятно сколько — дней назад. Возможная причина смерти — ножевые удары в грудь, но также в отчете фигурировал перелом костей черепа, который тоже можно было классифицировать как возможную причину смерти. Возраст погибшей — от двадцати трех до тридцати пяти лет. Рост — метр семьдесят два сантиметра.
Последнюю женщину, погибшую в июне 1993 года, звали Маргарита Лопес Сантос. Она пропала больше сорока дней тому назад. На второй день в полицейский участок номер два мать девушки подала заявление о том, что ее дочь пропала без вести. Маргарита Лопес работала на сборочной фабрике К&T, что на индустриальном полигоне Эль-Прогресо, поблизости от шоссе, идущего в Ногалес, и последних домов района Гуадалупе Виктория. В день, когда она пропала, Маргарита трудилась на фабрике в третью смену, с девяти вечера до пяти утра. Подруги рассказали, что на работу она пришла вовремя, впрочем, как и всегда, — Маргарита была девушкой старательной и ответственной; исчезла она по окончании смены и на выходе из фабрики. Правда, в это время никто ничего не видел, в том числе и потому, что в пять и в полшестого еще темно, а уличное освещение практически отсутствует. В большей части домов на северной стороне района Гуадалупе Виктория нет света. Выходы из индустриального парка — за исключением того, что ведет к шоссе в Ногалес, — тоже недостаточно освещены, дурно заасфальтированы, да и канализация там оставляет желать лучшего: все отходы сливаются в район Лас-Роситас и образуют озеро грязи, которая белеет под солнцем. Так вот, Маргарита Лопес вышла с работы в половину шестого. Это удалось установить с точностью. А потом пошла по темным улицам индустриального парка. Наверное, заметила фургончик, который каждый вечер парковался на пустой площади рядом с паркингом фабрики WS-Inc., — там продавали кофе с молоком и прохладительные напитки и пирожные всех видов: всё для рабочих, которые шли на фабрику или выходили с работы. В основном это были женщины. Но есть Маргарита не хотела или знала, что дома ее ждет ужин, — и не остановилась там. Индустриальный парк, свет фонарей и окон сборочных фабрик остались у нее за спиной. Она перешла дорогу в Ногалес и углубилась в прилегающие к шоссе улицы района Гуадалупе Виктория. Через полчаса должна была пересечь его и выйти к своему району Сан-Бартоломе. В общем, пятьдесят минут ходу. Но в какой-то точке ее пути что-то случилось, что-то пошло необратимо не так, а ее матери потом сказали, что она, вполне возможно, сбежала с каким-нибудь парнем. Ей всего-то шестнадцать, сказала мать, и она хорошая девочка. Сорок дней спустя дети нашли ее труп рядом с халупой в районе Майторена. Правая рука опиралась на несколько листьев микании. Состояние трупа было таково, что эксперт не сумел установить причину смерти. Один из полицейских, что приехали за телом, подсказал, что это за растение. Листья хорошо к укусам москитов прикладывать, сказал он, наклоняясь и подбирая зелененькие остроконечные и твердые листочки.
В июле не было убийств. В августе тоже.
В это время столичная газета «Ла-Расон» отправила Серхио Гонсалеса писать репортаж о Грешнике. Серхио Гонсалесу было тридцать пять, он только что развелся и был готов писать о чем угодно, лишь бы за деньги. В обычном случае он не взялся бы за такой заказ — Серхио специализировался не на полицейской хронике, а на культурных событиях: писал рецензии на книги по философии, которые, с другой стороны, никто не читал — ни книг, ни рецензий; а еще пописывал про музыку и выставки живописи. Вот уже четыре года, как его зачислили в штат «Ла-Расон», и его материальное положение не было хорошим, но неплохим — вполне; а потом случился развод, и денег не осталось буквально ни на что. Так как в своем отделе ловить ему было нечего (он даже временами подписывался псевдонимом, чтобы читатели не догадались, что все эти страницы написал он один), Серхио принялся осаждать просьбами начальников других отделов, выпрашивая дополнительные заказы, которые помогли бы ему удержаться на плаву. Так и возникла командировка в Санта-Тереса — написать о деле Грешника и вернуться. Работу ему предложил главред воскресного журнала-приложения к газете: тот высоко ценил Гонсалеса и думал таким образом убить двух зайцев: с одной стороны, командировка позволит Гонсалесу заработать какие-то деньги, а с другой — он проветрится и позабудет о своей жене, проведя три или четыре дня на севере, где легко дышится и вкусно едят. Так что в июле 1993 года Серхио Гонсалес сел на самолет до Эрмосильо, а оттуда поехал автобусом до Санта-Тереса. По правде говоря, смена обстановки подействовала на него отлично. Небо Эрмосильо — ярко-голубое со стальным отливом, подсвеченное снизу небо, — тут же подняло ему настроение. Люди в аэропорту и на улицах города казались ему довольно милыми и беззаботными, словно бы он приехал в другую страну и на глаза ему попадались только хорошие ее обитатели. В Санта-Тереса — город произвел на него впечатление индустриально развитого и потому практически не имеющего проблем с безработицей — Серхио заселился в дешевую гостиницу в центре под названием «Эль-Оасис» на улице, что еще могла похвастаться мостовой времен Войны за Реформу; а потом заглянул в редакции «Вестника Севера» и «Голоса Соноры», где долго разговаривал с журналистами, которые занимались делом Грешника: те рассказали, как найти четыре оскверненные церкви; Серхио осмотрел их все в течение одного дня — его возил таксист, который во время визита оставался ждать у дверей. Он также сумел переговорить с двумя священниками из церкви Святого Фаддея и Святой Каталины, но те не рассказали ничего нового; впрочем, священник из Святой Каталины посоветовал ему открыть пошире глаза: осквернитель церквей и убийца — не самые страшные язвы Санта-Тереса. В полиции ему любезно предоставили копию фоторобота, и он сумел договориться о встрече с Хуаном де Дьос Мартинесом — судейским, который вел дело. Вечером встретился с начальником городского муниципалитета, который пригласил его в ресторан рядом с работой; там были стены из камня, они тщетно пытались придать заведению сходство со зданием колониальных времен. Впрочем, еда оказалась весьма хорошей, а начальник и несколько чиновников пониже рангом развлекали гостя как могли, пересказывая ему местные сплетни и сальные анекдоты. На следующий день Серхио безрезультатно пытался взять интервью у начальника полиции, но на встречу пришел чиновник, явным образом ответственный за связи полиции с прессой — молодой человек, только что окончивший юридический факультет; парень вручил ему досье, содержащее все данные, что могли бы понадобиться для статьи о деле Грешника. Парнишку звали Самудио, и у него не было особых планов на вечер, поэтому он присоединился к Серхио. Они вместе поужинали. Затем пошли на дискотеку. Серхио Гонсалес не бывал в таких заведениях с тех пор, как ему исполнилось семнадцать. Он сказал это Самудио, и тот рассмеялся. Они пригласили пару девушек выпить с ними. Обе приехали из Синалоа, а одежда тут же выдавала в них работниц фабрики. Серхио Гонсалес спросил ту, что ему досталась, нравится ли ей танцевать, и она ответила, что любит танцевать больше всего в жизни. Ответ показался ему, непонятно почему, ясным-понятным, но также и отчаянно грустным. Девушка в свою очередь спросила, что в Санта-Тереса делает эдакий столичный житель, а Гонсалес ответил, что он журналист и пишет статью о Грешнике. Девушку сказанное не слишком впечатлило. «Ла-Расон» она вообще никогда не читала — Гонсалес даже ей не поверил сначала. В какой-то момент Самудио сказал, что девицы не против оказаться с ними в постели. Лицо Самудио, причудливо искажавшееся во вспышках стробоскопа, казалось безумным. Гонсалес пожал плечами.
На следующий день он проснулся в своей гостинице в одиночестве, с сильным ощущением, что накануне увидел или услышал что-то запрещенное. В любом случае, что-то глубоко неадекватное и неправильное. Он попытался взять интервью у Хуана де Дьос Мартинеса. В кабинете, где сидела судебная полиция, он нашел только двоих мужиков — те резались в кости, а третий смотрел за игрой. Все трое оказались судейскими. Серхио представился и сел на стул подождать: ему сказали, что Хуан де Дьос Мартинес вот-вот приедет. Судейские все как один были в куртках и спортивных штанах. У каждого игрока стояла чашка с бобами, и с каждым броском костей несколько фасолин вынималось и выкладывалось в центр стола. Гонсалесу показалось странным: такие видные мужики и на фасоль играют, но тут дело пошло еще страннее — некоторые фасолины в центре стола подскакивали. Серхио пригляделся: точно, время от времени одна или две фасолины подпрыгивали — невысоко, сантиметра на четыре или на два вверх, — но это же все равно засчитывалось за прыжок! Игроки на поведение фасоли не обращали никакого внимания. Они клали кости, числом пять штук, в специальный стаканчик, трясли его и тут же выбрасывали кости на стол. И приговаривали: чтоб у меня рука занемела или в пыль сотру, или голяк, или двойной замот, или косоглазый, или шар пинбольный, или дебил криворукий, или не выбрасывай — да так, словно это были имена богов или обрядовые слова, которые никто не понимал, но был обязан им подчиняться. Судейский, который не играл, согласно кивал. Серхио Гонсалес спросил: это и есть прыгучие бобы? Судейский посмотрел на него и кивнул: да, мол. Я столько за всю жизнь не видел, сказал Серхио. На самом деле ни одного еще не видел. Когда Хуан де Дьос Мартинес пришел, коллеги все еще играли. На Хуане де Дьос Мартинесе красовался серый, немного помятый костюм и темно-зеленый галстук. Они сели за самый прибранный — Гонсалес это мог бы подтвердить — стол и стали говорить о Грешнике. Судейский попросил не включать его слова в статью, но сказал: похоже, Грешник — просто больной человек. А что у него за болезнь? — прошептал Гонсалес, сообразив, что Хуан де Дьос Мартинес не хотел, чтобы его слышали коллеги. Сакрофобия. А это что такое? Страх и отвращение к священным предметам, ответил судейский. Он считал, что Грешник оскверняет церкви, но убийства — непредумышленные. Они все случайны, а Грешник просто хотел выпустить свой гнев по отношению к статуям святых.