ьячи, а другого — Вороном, и вот они часто оставались у нее ночевать или заезжали за ней сами чуть ли не каждый день, а потом вдруг пропадали, словно никогда и не существовали в действительности. Возможно, дружки Коровы были музыкантами — не только из-за клички первого, но и потому, что однажды их видели в переулке с большими такими гитарами. Пока Эпифанио кружил по центру Санта-Тереса и по Мадеро-Норте, обходя заведения, где была заявлена живая музыка, судейский Хуан де Дьос Мартинес продолжил расследование, расспрашивая жителей переулка Лас-Анимас. В итоге он сделал следующие выводы. 1. Корова была хорошим человеком — так показало большинство опрошенных женщин. 2. Корова не работала, но у нее всегда было полно денег. 3. Корова могла от злости прибить кого-то едва ли не до смерти, и у нее было понятие — пусть и примитивное, но все же понятие — того, что такое хорошо и что такое плохо. 4. Кто-то ей давал денег в обмен на что-то. Четыре дня спустя они задержали Марьячи и Ворона, которые оказались музыкантами Густаво Домингесом и Ренато Эрнандес Сальданьей, и после допроса в третьем участке оба признались в убийстве, совершенном в переулке Лас-Анимас. Мотив преступления: Корова хотела посмотреть фильм, а ее друзья, хохоча — все трое к этому времени успели набраться — не давали ей это сделать. Корова все и начала — врезала кулаком Марьячи. Ворон поначалу не захотел вмешиваться в драку, но, когда Корова пошла с кулаками на него, пришлось защищаться. Драка была долгой и чистой, сказал Марьячи. Корова попросила их выйти на улицу, чтобы не ломать мебель, и они ее послушались. Уже на улице Корова предупредила, что драка будет чистой, только на кулаках, и они согласились, хотя и знали, как сильна их подруга — не зря же она весила практически восемьдесят килограмм. Но не жира, а мускулов, сказал Ворон. А потом они принялись меситься на улице в темноте. Так дрались с полчаса, то давая по морде, то получая — безо всякого отдыха, заметьте. Когда драка завершилась, у Марьячи был сломан нос и кровоточили оба века, а у Ворона болело, похоже, сломанное ребро. Корова лежала на земле. Они попытались ее утащить домой, но поняли, что она мертва. Дело было закрыто.
Тем не менее потом судейский Хуан де Дьос Мартинес поехал в тюрьму Санта-Тереса, чтобы переговорить с музыкантами. Он привез им сигареты и пару журналов и спросил, как у них тут дела. Жаловаться не на что, патрон, сказал Марьячи. Судейский сказал, что у него есть связи в тюряге и что, если они захотят, он им поможет. А что мы должны будем сделать взамен? — спросил Марьячи. Только снабдить меня кой-какой информацией, сказал судейский. А что за информация? Да элементарная. Вы же были друзьями Коровы, близкими друзьями. Я задам вам вопросы, а вы мне ответите — вот и все. Давайте начнем с вопросов, сказал Марьячи. Вы спали с Коровой? Нет, ответил Марьячи. А ты? Я тем более, сказал Ворон. Ну, блин, сказал судейский. И как это у вас получилось? Корове не нравились здоровенные мужики, она сама была мужиком, сказал Марьячи. А вы знаете ее полное имя? Не-а, ответил Марьячи, мы называли ее Коровой — и всё. Хреновые из вас близкие друзья, резюмировал судейский. Но это же чистая правда, патрон, сказал Марьячи. А вы знаете, откуда она деньги брала? Это мы сами у нее спрашивали, патрон, сказал Ворон, очень уж хотелось тоже чего-нибудь заработать, но Корова об этом никогда не говорила. А с кем она еще дружила, в смысле, помимо вас и придурков из переулка? А вот, кстати, да, однажды мы ехали в моей машине, и она нам показала на свою подружку, сказал Марьячи, девчушку, что работала в кафе в центре, ничего особенного, тощенькую, но Корова мне на нее указала и спросила: мол, ты когда-нибудь видел женщину такой красоты? Я сказал, что нет, не видел — только чтобы не злить, но на самом деле там ничего особенного не было. Как ее звать? — спросил судейский. Она мне имя не сказала, проговорил Марьячи, и с ней не познакомила.
Пока полиция занималась расследованием убийства Коровы, Гарри Маганья нашел дом, где жил Мигель Монтес. В субботу вечером он установил наблюдение за домом, но уже через два часа не выдержал, взломал дверь и вошел. В доме была только одна комната, а еще кухня и ванная. На стенах висели фотографии голливудских актеров и актрис. На полке стояли две фотографии в рамочках — на них был запечатлен сам Мигель, без сомнения, милый, изящный мальчик из тех, что так нравятся женщинам. Гарри обыскал все ящики стола, в одном нашел чековую книжку и нож. Заглянув под матрас на кровати, обнаружил несколько журналов и писем. Перелистал все журналы. В кухне под шкафчиком нашел конверт с четырьмя поляроидными снимками. На одном был дом посреди пустыни, сложенный из необожженного кирпича и в целом очень скромного вида — крохотное крыльцо и два окошка. Рядом с домом стоял полноприводный пикап. На другом две девочки обнимали друг друга за плечи и, склонив головы влево, смотрели в фотоаппарат с каким-то феерическим спокойствием и уверенностью, словно бы только что прилетели на эту планету или, наоборот, уже собрали чемоданы перед отлетом. Эту фотографию сделали на оживленной улице, возможно, в центре Санта-Тереса. На третьем можно было разглядеть небольшой самолет рядом с земляной взлетно-посадочной полосой. За самолетиком возвышался одинокий холм. А вокруг простиралась пустыня — плоская, песчаная, заросшая кустарником. А на последнем стояли два чувака, которые не смотрели в камеру и, возможно, были пьяны или под наркотиками, на обоих красовались белые рубашки, на одном — шляпа, и они пожимали друг другу руки, словно старые друзья. Гарри искал «поляроид» по всему дому — безрезультатно. Тогда положил фотографии, письма и нож в карман, еще раз обыскал дом и сел на стул — ждать. Мигель Монтес не вернулся ни этим вечером, ни следующим. Возможно, ему пришлось бежать, возможно, его уже убили. Гарри пал духом. К счастью, с того вечера, как он познакомился с Деметрио Агила, Маганья проживал не в пансионе, не в гостинице, не бродя бессонными ночами, выпивая, — нет, он уходил спать в домик на улице Лусьернага, что в районе Рубен Дарио, домик, принадлежащий другу, который вручил ему ключи. Против ожиданий, там поддерживалась чистота, но эта чистота, эта обстановка сразу выдавали отсутствие женской руки: внутри царил дух стоической аскезы — никакого изящества, подобную чистоту можно увидеть в тюремных камерах и монастырских кельях — там она свидетельствует скорее о нехватке, чем об изобилии. Иногда, вернувшись, Гарри заставал Деметрио, тот готовил кофе в кухонной кастрюле, и тогда мужчины переходили в гостиную, садились и начинали разговаривать. Беседы с мексиканцем успокаивали. Тот рассказывал о времени, когда был пастухом на ранчо «Три Т» и о десяти способах объездить дикую лошадь. Время от времени Гарри спрашивал, почему Деметрио не желает уехать с ним в Аризону, а мексиканец отвечал, что там то же самое: Аризона, Сонора, Новая Мексика, Чиуауа — везде одно и то же, и Гарри задумывался, но все равно не мог принять такую точку зрения, и ему было жаль Агила, и не хотелось с ним спорить, — поэтому он и не спорил. Иногда они отправлялись потусоваться вместе, и тогда мексиканец присутствовал при том, как Гарри добывал информацию с помощью своих особых методов, и методы эти Деметрио поначалу не нравились, но он также считал, что жестокость в данном случае оправдана. Там вечером, вернувшись в домик на улице Лусьернага, Гарри обнаружил, что друг не спит, и, готовя себе кофе, сказал: похоже, моя последняя зацепка испарилась. Деметрио ничего ему не ответил. Он и сделал кофе и пожарил яичницу с салом. Оба сели и стали есть — в молчании. Думаю, что ничего не может так вот взять и испариться, сказал наконец мексиканец. Есть такие люди, да что там, есть животные и даже вещи — посмотришь на них, а они вроде как хотят испариться, хотят исчезнуть. Можешь мне не верить, Гарри, но иногда и камни желают исчезнуть — я такое видел. Но Бог не разрешает. Не разрешает, потому что не может разрешить. Ты веришь в Бога, Гарри? Да, сеньор Деметрио, ответил Гарри Маганья. Тогда положись на Бога, он не разрешает ничему испаряться.
В то время Хуан де Дьос Мартинес продолжал встречаться раз в две недели с доктором Эльвирой Кампос. Временами ему казалось это все чудом — в смысле, то, что они пока не расстались. Бывали трудные моменты, недопонимания, — но все равно они оставались вместе. В постели, как ему казалось, их тянуло друг к другу. Никогда прежде ему не приходилось так желать женщину, как он желал Эльвиру. Если бы это от него зависело, он бы не раздумывая женился на ней. Временами, когда проходило много дней с последнего свидания, он задумывался еще вот о чем: о культурной разнице, которая их разделяла; и в том, что между ними еще есть препятствия, он винил именно ее. Директрисе нравилось искусство, и она могла посмотреть на картину и сказать, кто ее написал. Она читала книги, о которых он слыхом не слыхивал. Она слушала музыку, которая навевала на него приятные сны, ему хотелось прилечь и отдохнуть, — впрочем, он был достаточно осторожен и не дремал у нее в гостях. Даже еда, которая нравилась ей, ему совершенно не нравилась. Он попытался адаптироваться к ситуации: временами приходил в музыкальный магазин, покупал диски Моцарта и Бетховена, а потом слушал их дома. Обычно под них хорошо спалось. Сны он видил спокойные и счастливые. Ему снилось, что они с Эльвирой Кампос живут вместе в какой-то горной хижине. Там не было электричества, водопровода— словом, ничего напоминающего о цивилизации. Они спали на шкуре медведя, укрывшись шкурой волка. А Эльвира Кампос иногда очень хохотала, когда выходила на пробежку по лесу, а он ее не видел.
Давай почитаем письма, Гарри, сказал Деметрио Агила. Я тебе буду их читать всякий раз, когда понадобится. Первым шло письмо от старинного друга Мигеля, который жил в Тихуане: на конверте не было обратного адреса, а состояло оно сплошь из воспоминаний о том, как они счастливо жили вместе. Там говорилось о бейсболе, о девушках, об угнанных машинах, драках, спиртном, и вскользь упоминалось о по крайней мере пяти преступлениях, за которые Мигель Монтес и его друг вполне заслужили тюремный срок. Второе письмо было от женщины. Почтовый штемпель местный, из Санта-Тереса. Женщина требовала денег и хотела, чтобы он тут же их выслал. Не вышлешь — будут последствия, говорила она. Третье письмо, судя по почерку — ибо оно не было подписано — пришло от той же женщины, которой Мигель так и не выплатил долг, и там говорилось следующее: у тебя три дня сроку, приходи на известное тебе место с деньгами, в противном случае — и в этих словах Деметрио Агила и Гарри Маганья почувствовали толику симпатии, той самой женской симпатии, которой Мигелю, даже в худшие моменты, всегда доставалось с избытком, — так вот, женщина рекомендовала валить из города как можно быстрее, не поставив никого в известность. Четвертое письмо пришло от другого приятеля, наверное — штемпель не читался — из Мехико. Друг, северянин, недавно приехавший в столицу, рассказывал о своих впечатлениях от огромного города: он писал о метро, похожем на братскую могилу, о холодном равнодушии местных жителей, которые жили развернувшись ко всем спиной, о трудностях с передвижением — действительно, в столице на фиг не нужна красивая машина из-за постоянных пробок, — о загрязн