те. В убийстве Сильваны он признался и сожалел только о том, что ее поджег. Душенька моя, красавица, сказал он, она не заслуживала такого обращения.
В те же дни в Соноре показали по телевидению ясновидящую по имени Флорита Альмада, которую ее последователи — немногочисленные, надо признать, — называли Святой. Флорите Альмаде было семьдесят, и относительно недавно, десять лет назад, на нее снизошло просветление. Она видела то, чего не видел больше никто. Слышала то, чего не слышал никто другой. И она могла дать связное объяснение тому, что происходило. До того, как стать ясновидящей, она была травницей, и вот это ее настоящее ремесло, как она говорила: мол, ясновидящая — это та, что хорошо видит, а она временами ничего не видит, только смутную картинку и прерывистый звук, словно бы антенну, которая вдруг выросла у нее в мозгу, неправильно установили, или продырявили в перестрелке, или она была из фольги и ветер трепал ее, как заблагорассудится. Так что, хотя Флорита признавала за собой дар и позволяла своим последователям звать ее ясновидящей, она больше полагалась на травы и цветы, на здоровую пищу и молитву. Людям с высоким артериальным давлением рекомендовала перестать употреблять в пищу яйца, сыр и белый хлеб, например, потому, что это все еда с большим количеством натрия, а натрий притягивает воду, отчего увеличивается количество крови и поднимается артериальное давление. Это же абсолютно ясно, говорила Флорита Альмада. Да, понятное дело, кому-то очень нравится есть на завтрак свежие яички или яйца по-мексикански, но ничего не поделаешь, если высокое давление, лучше эти яйца не есть. А завязав с яйцами, можно также прекратить есть мясо и рыбу и употреблять в пищу только рис и фрукты. Они ведь, в смысле, рис и фрукты, очень хороши для здоровья, особенно если человеку уже за сорок. Также Флорита высказывалась против употребления жирной пищи. Максимальная доля жиров в пище за день — двадцать пять процентов. А идеально было бы, если бы потребление жиров ограничилось пятнадцатью или двенадцатью процентами. Но люди, у которых есть работа, могут потреблять восемьдесят, да что там, девяносто процентов жиров, а если работа более или менее постоянная, то потребление жиров возрастает до ста процентов, а это мерзко, говорила ясновидящая. И, наоборот, потребление жиров среди тех, кто не имеет работы, колеблется между тридцатью и пятьюдесятью процентами, а ведь, если подумать, это тоже безобразие: ведь эти бедняги не только недоедают, так и то, что они едят, — гадость, если вы понимаете, о чем я толкую, говорила Флорита Альмада, на самом деле, недоедать — это уже само по себе безобразие, а если такой человек ест нездоровую пищу, тут мало что можно прибавить или убавить от этого безобразия, наверное, я неправильно сказала, на самом деле я хочу сказать, что для здоровья лучше съесть лепешку с чили, чем пережаренное мясо собаки, или кошки, или крысы, говорила она таким тоном, словно просила прощения. С другой стороны, она была против сект, знахарей и прочих негодяев, что обманывали простой народ. Ботаномантия, или искусство предсказания будущего с помощью овощей, казалась ей сущей ерундой. Тем не менее она знала, о чем говорила, и однажды объяснила одному знахарю все от начала и до конца о разных типах, на которые подразделяется искусство предсказания, а именно: ботаноскопия, которая основывается на формах, движениях и реакциях растений и в свою очередь подразделяется на хромиомантию и ликномантию, в основе которых лежит наблюдение за луковицей, или бутоном цветка, которая либо прорастет, либо распустится; а также дендромантия — она связана с деревьями, филомантия — искусство гадания по листьям, и ксиломантия, которая является также частью ботаноскопии, это гадание по древесине и ветвям деревьев, что, конечно, красиво и даже поэтично, но не для предсказания будущего, а для того, чтобы примириться с какими-то событиями прошлого и чтобы напитать и успокоить настоящее. Затем идет клеромантическая ботаномантия, разделяющаяся в свою очередь на кьямоболию, то есть гадание по белым и одному черному бобу, на рабдомантию и паломантию, для которых используются палочки, и вот против них она ничего не имеет и о них она поэтому ничего не может сказать. А затем идет растительная фармакология, то есть использование галлюциногенных и содержащих алкалоиды растений, о которой Флорите также нечего сказать. Тут уж кому что подходит. Есть люди, которым помогает, и есть люди, в особенности бездельничающая и ведущая порочный образ жизни молодежь, которым не идет на пользу. И ясновидящая предпочитала воздерживаться от окончательного суждения. Потом идет метеорологическая ботаномантия — о, вот она действительно очень интересна, жаль только, людей, ей владеющих, можно пересчитать по пальцам одной руки — такое гадание основано на наблюдении за реакциями растений. Например: если мак поднимает листья — будет хорошая погода. Например: если тополь начинает дрожать — что-то неожиданное должно случиться. Или вот: этот маленький, с белыми листиками и желтым венчиком, цветок под названием пихули, склоняет головку — быть жаре. Или вот еще: если вот этот цветочек с желтоватыми, а иногда розовыми листиками — который в Соноре, уж не знаю почему, называют камфорой, а в Синалоа вороньим клювом, потому что он похож издали на козодоя, — закрывает лепестки, пойдет дождь. А затем наконец идет радиэстезия, для которой раньше использовали ветку миндаля, но сейчас ее заменили на маятник, — это дисциплина, о которой ей, Флорите Альмаде, нечего сказать. Когда знаешь — знаешь, а если не знаешь — то иди и поучись. А пока учишься — молчи, если только, конечно, у тебя нет соображений, полезных для учебы. Она говорила: всю мою жизнь я только и делала, что училась. Только в двадцать лет — округлим для ясности — научилась читать и писать. Ясновидящая родилась в Накори-Гранде и не пошла в школу как обычная девочка, потому что ее мать была слепой и ей выпало ухаживать за ней. О своих братьях она сохраняла смутные, но полные нежности воспоминания, но ничего не знала об их судьбе. Их закрутило вихрем жизни и протащило по всей Мексике, так что они наверняка уже где-то упокоились. Детство ее, несмотря на трудности и бедность обычной крестьянской семьи, было счастливым. Я обожала поля, говорила она, только вот теперь мне немного мешает, что я отвыкла от насекомых. Жизнь в Накори-Гранде, пусть это и может показаться невероятным, временами была наполнена событиями. Я ухаживала за слепой матерью — и мне было весело. Я кормила кур — и мне было весело. Стирала — и мне было весело. Готовила — и веселилась. Единственно, в школу не ходила — вот это было грустно. Потом, по причинам, которые тут неуместно приводить, они переехали в Вилья-Пескейра; там умерла ее мать, а Флорита, как прошло восемь месяцев со дня ее кончины, вышла замуж за человека, которого практически не знала — работящего, порядочного, вежливого, человека гораздо старше ее, кстати, когда они венчались, ему было тридцать восемь, а ей только семнадцать, то есть этот человек был на двадцать один год старше ее! Он занимался покупкой и продажей скота, в основном коз и овец, хотя время от времени также продавал и покупал коров и даже свиней, так что то и дело уезжал из дому, наведываясь в окрестные городки и деревни: Сан-Хосе-де-Батук, Сан-Педро-де-ла-Куэва, Уэпари, Тепаче, Лампасос, Дивисадерос, Накори Чико, Эль-Чорро и Напопа — и ездил по грунтовым дорогам и по протоптанным скотом тропинкам и по дорожкам у подножия труднопроходимых гор. Дела у него шли неплохо. Время от времени она сопровождала его в поездках, но не часто — считалось, что торговец скотом не должен путешествовать с женой, и тем более со своей женой, — но время от времени он, да, брал ее с собой. Это была уникальная возможность посмотреть на мир. Посмотреть на другие пейзажи — и хотя они казались такими же, присмотревшись, взглянув открытыми глазами, ты понимал: нет, они другие, они отличаются от пейзажей в Вилья-Пескейра. Каждые сто метров мир меняется, говорила Флорита Альмада. Говорят, все везде одинаковое — врут. Мир — он такой, по нему всегда рябь идет. Естественно, ей бы хотелось иметь детей, но природа (природа в целом или природа ее мужа, как говорила она, посмеиваясь) лишила ее подобной ответственности. Время, которое она уделила бы малышу, ясновидящая потратила на учебу. Кто ее научил читать? Меня научили дети, утверждала Флорита Альмада, они самые лучшие учителя. Дети с букварями, которые приходили к ней домой, чтобы получить пиноле. Такова жизнь: она-то думала, что развеялись прахом возможности учиться или продолжить обучение (тщетные надежды, в Вилья-Пескейре думали, что вечерняя школа — это название борделя в окрестностях Сан-Хосе-де-Пимас), а тут раз — и научилась, причем без особого труда, писать и читать. С этого момента она читала все, что попадалось ей в руки. И записывала в тетрадочку впечатления и мысли о прочитанном. Флорита читала старые журналы и газеты, читала политические программы, которые время от времени разбрасывали усатые молодые люди на микроавтобусах, читала свежие газеты, читала те немногие книги, что нашла, и ее муж, после каждой поездки по своим делам скотопромышленника, стал привозить ей книги, которые он время от времени покупал не по одной, а на вес. Пять кило книг. Десять кило книг. Однажды привез двадцать килограммов. И она прочла все, и из каждой, абсолютно каждой, извлекла что-то полезное. Иногда читала журналы, которые привозили из Мехико, а иногда читала книги по истории, иногда читала книги по религии, иногда читала бесстыдные книги, от которых заливалась краской, сидела одна за столом при свете керосиновой лампы, чей свет, казалось, пританцовывал или принимал демонические формы, иногда читала профессиональные руководства по выращиванию, к примеру, виноградников или возведению сборных домов, иногда читала романы-ужастики про призраков — одним словом, читала все, что божественное провидение посылало в ее руки, и из всех что-нибудь извлекала, иногда, правда, очень немногое, но все равно что-то оставалось — такое золотое зернышко в куче мусора, или, уточняя метафору, говорила Флорита, словно кукла, которую потеряли, а потом нашли в куче чужого мусора. В конце концов, она была женщина без образования, во всяком случае, того, что называется классическим образованием, у нее не было, за что она просила прощения, но также и не стыдилась быть самой собой, ибо где Бог отнимет, там Пресвятая Дева добавит, а когда такое случается, нужно жить в мире со всеми. Так шли годы. Муж ее, по таинственному закону, который многие называют законом симметрии, однажды ослеп. К счастью, у нее уже был опыт ухаживания за слепцом, и последние годы скотопромышленника протекли спокойно — ибо жена ухаживала за ним эффективно и с нежностью. Потом она осталась одна — в возрасте сорока четырех лет. Повторно замуж не вышла — и не потому, что женихов не достало, а потому, что распробовала вкус одиночества. Купила себе револьвер 38-го калибра — ружье мужа, полученное по наследству, показалось ей крайне неудобным в обращении, — и продолжила заниматься покупкой и продажей скота. Но проблема в том, объясняла она, что для покупки и в особенности для продажи скота необходима особая чувствительность, определенное воспитание, некоторая склонность к слепоте — и всего этого она н