икогда не имела. Путешествовать с животными по узким горным тропинкам — здорово, продавать их на рынке или на бойне — ужас. Поэтому Флорита вскоре забросила это дело и продолжила путешествовать в компании собаки покойного мужа и своего револьвера, а иногда и со своими животными, которые старились вместе с ней; правда, в этот раз она путешествовала как бродячая знахарка, одна из многих в благословенном штате Сонора, а во время поездок искала нужные травы или записывала мысли, пока животные ее паслись — прямо как Бенито Хуарес[23], когда был пастушком, ах, Бенито Хуарес, какой человек — честный, здравомыслящий, и в то же время какой милый мальчик, — впрочем, об этой части его жизни говорили мало, отчасти потому, что о ней известно мало, а отчасти из-за того, что хорошо знают все мексиканцы: стоит заговорить о детях, как сразу начинаешь сыпать глупостями или пошлостями. Но, разумеется, Флорите было что сказать по этому поводу. В тысяче прочитанных ею книг — а среди них попадались книги по истории Мексики, истории Испании, истории Колумбии, истории религий, истории римских пап, о достижениях НАСА — во всех этих книгах она обнаружила лишь пару страниц, которые вернейшим образом, или даже наивернейшим образом отображали то, что мог бы чувствовать — именно чувствовать, а не знать, — мальчик Бенито Хуарес, когда ему нередко приходилось днями и ночами искать новые пастбища для своего стада. На страницах этой книги в желтой обложке все было сказано с такой ясностью, что иногда Флорита Альмада думала: уж не был ли автор другом Бенито Хуареса и уж не нашептал ли сам Бенито ему на ушко нужные слова про свое детство. А ведь это вполне возможно. Да, очень даже возможно рассказать о том, что чувствуешь, когда смеркается и высыпают звезды, и ты остаешься один на один с огромным миром, и истины жизни (ночной жизни) проходят перед тобой одна за другой, прозрачно-призрачные, а может, это сидящий под открытым небом понемногу теряет сознание, а может, это неизвестная науке болезнь циркулирует в крови, а мы и не догадываемся. Луна, что ты делаешь на небе? — спрашивает пастушок в поэме. Что делаешь, молчаливая луна? Ты еще не устала обегать дороги неба? Похожа ли твоя жизнь на жизнь пастуха, что выходит на рассвете и ведет стадо по полю? А потом, усталый, засыпает ночью. И ничего другого не ждет. Для чего пастуху дана жизнь? А тебе для чего? Скажи мне, говорит пастух, — экстатически декламировала стихи Флорита Альмада, — куда ведет меня дорога наугад, такая краткая? Куда ведет тебя бессмертный путь? Человек рождается для боли и, уже рождаясь, может умереть — так говорилось в поэме. И вот еще: но зачем освещать путь, зачем поддерживать жизнь в том, кого нужно утешать с рождения? И еще: если жизнь несчастна, зачем мы ее длим? И еще: белейшая луна — таков удел смертного. Но ты не смертна и вряд ли поймешь меня. И еще, противореча предыдущему: ты, одинокая вечная странница, так задумчива, возможно, ты поймешь, что есть земной удел, поймешь нашу боль и наши страдания; возможно, ты узнаешь, что такое умирание, эта совершенная бледность лица, поймешь, что значит уйти и отдалиться от привычного и милого окружения. И еще: что делают бесконечное небо и глубочайшее спокойствие? Что значит это огромное одиночество? А я — кто я? И еще: я лишь знаю и понимаю, что из вечного кружения и моей хрупкой жизни кто-то извлечет благо. И еще: моя жизнь всего лишь плоха. И еще: старый, седой, больной, босой и почти раздетый, с тяжелой ношей на плечах, по улицам и горам, по скалам и песку и по летним пастбищам, открытый ветру и буре, когда разливается дневной свет и когда морозит, бежит, бежит, жаждая, перелетает через пруды и потоки, падает, встает и всегда спешит, не зная отдыха, раненый, окровавленный, — и приходит туда, где всякая дорога и всякое желание находят свой конец: к ужасной, огромной пропасти — туда он падает и все забывает. И еще: о девица-луна, такова смертная жизнь. И еще: о стадо мое, ты отдыхаешь и не знаешь, как ты жалко, о стадо мое, как я тебе завидую! Не только потому, что ты свободно от желаний и всякое страдание, всякий вред и всякий страх быстро забываешь — возможно, потому, что никогда не унываешь. И еще: когда ты отдыхаешь в тени на траве, то счастливо и умиротворенно, и бо`льшую часть года не тоскуешь. И еще: я сажусь в тени на траву, и уныние затопляет мой разум и жалит меня. И еще: ничего я не желаю, и причины для плача нет у меня. Дойдя до этого пункта, Флорита Альмада глубоко вздыхала и говорила, что отсюда можно сделать несколько выводов. 1. Мысли, что мучают пастуха, могут вполне себе размножиться, ибо это часть человеческой природы. 2. Посмотреть в глаза скуке — действие, требующее немалой храбрости, и Бенито Хуарес сделал это, и она также сделала это, и оба они увидели в лице уныния нечто ужасное, и лучше о нем не рассказывать. 3. Поэма, как она теперь вспомнила, была не про мексиканского пастуха, а азиатского, но, по сути, это не имеет значения — пастухи везде одинаковы. 4. Если это правда, если действительно всякое стремление ведет к огромной пропасти, она все-таки посоветует, для начала, держаться вот чего: не обманывать людей и обращаться с ними учтиво. Учтя это, можно продолжать разговор. А ведь она именно это и делала — слушала и разговаривала, и так все шло, пока Рейнальдо не явился к ней домой за советом (от него ушла любимая), а вышел с предписанием держаться диеты и кое-какими травами для заваривания (они успокаивали нервы) и другими ароматическими травами, которые он рассовал по углам своей квартиры: они наполнили ее запахами церкви и одновременно космического корабля, так что Рейнальдо говорил друзьям, которые хотели зайти в гости: божественный аромат, запах, что расслабляет и веселит душу, мне даже захотелось слушать классическую музыку, представляете? А друзья Рейнальдо настаивали: познакомь да познакомь нас с Флоритой, ах, Рейнальдо, мне так нужна помощь Флориты Альмады, и так говорил сначала один, потом другой, и они были подобны покаянному шествию — кто-то в фиолетовом капюшоне, кто-то в капюшоне обалденного цвета киновари, а кто-то в клетчатом, и Рейнальдо размышлял, к добру ли это все или нет, и потом такой — ладно, ребята, вы меня убедили, я вас познакомлю с Флоритой, и когда Флорита их увидела субботним вечером в квартире Рейнальдо, а тот расстарался по такому случаю и даже зачем-то приготовил на террасе пиньяту, — так вот, она не рассердилась и не выразила никакого неудовольствия, а, наоборот, сказала: ах, зачем же было так беспокоиться ради меня, какие вкусные канапе, кто вам их приготовил, я хочу его поздравить, и пирожное потрясающее, в жизни такого не едала, оно ведь с ананасом, правда? — а напитки все из натуральных ингредиентов и недавно приготовлены, а стол и вовсе великолепен, какие вы милые мальчики, какие тактичные, даже подарки мне принесли, словно у меня сегодня день рождения, а потом она пошла в комнату Рейнальдо, и молодые люди заходили по одному и рассказывали ей о своих горестях, и тот, кто входил в скорбях, выходил обнадеженный: эта женщина — она настоящее сокровище, Рейнальдо, она реально святая, я расплакался, а она расплакалась со мной, я не находил подходящих слов, а она угадала, что меня печалит, а мне она рекомендовала пропить сернистые глюкозиды — они ведь диуретики и стимулируют мочеточники, а мне она сказала продолжать гидроколонотерапию, и я видел ее кровавый пот, видел ее лоб в рубиновых капельках, а меня она прижала к груди и спела колыбельную, а когда я проснулся, то, казалось, вышел из сауны, Святая как никто понимает несчастных в Эрмосильо, Святая проникалась чувствами раненых, чувствительных и обиженных детей, была с теми, кого изнасиловали и унизили, с теми, кто стал объектом насмешек и издевок, для всех у нее находилось доброе слово, практический совет, посмешища чувствовали себя теледивами, когда она с ними говорила, а безумцы — воплощением разумности, толстые худели, больные СПИДом улыбались. Так что Флорита Альмада, которую так все любили, вскорости появилась на телеэкране. Когда Рейнальдо пригласил ее на телевидение в первый раз, она отказалась: нет, мол, мне это все не интересно, у меня нет времени, и в худшем случае кто-нибудь спросит, откуда денежки берешь, а она, между прочим, не будет платить налоги ни в коем разе, так что лучше вернуться в этому вопросу потом, да и вообще, кто она такая — никто. Но несколько месяцев спустя, когда Рейнальдо уже не настаивал на этом, он сама позвонила ему по телефону и сказала, что хочет выступить в его программе — ей нужно предать гласности одно сообщение. Рейнальдо спросил, что это за сообщение, а она начала говорить что-то такое про видения, луну, рисунки на песке, о том, что читала дома на кухне за кухонным столом после того, как уходили все посетители, о газете, газетах, о том, что она вычитала, о тенях, что наблюдали за ней за оконным стеклом, а ведь они не тени и вовсе не наблюдают — это ночь, а ночь иногда кажется безумной, — в общем, Рейнальдо ничего не понял, но, поскольку искренне любил ее, выгадал небольшое время в следующей своей программе. Телестудия располагалась в Эрмосильо, и временами сигнал хорошо принимался в Санта-Тереса, а временами — нет, на экранах что-то мелькало, затуманивалось и шипело. Когда Флорита Альмада выступила в первый раз, изображение как раз оказалось очень плохим и практически никто в городе программу не посмотрел — и это притом, что «Час с Рейнальдо» был в Соноре очень популярен. Она вышла сразу после чревовещателя из Гуаймаса, самоучки, что триумфально выступил в Мехико, Акапулько, Тихуане и Сан-Диего и верил в то, что его кукла — живое существо. И как он думал, так и говорил. Кукла моя сраная — живая. Пару раз пыталась сбежать. Еще пару раз пыталась меня убить. Но у нее ручки слабенькие — ни пистолета, ни ножа не удержит. Не говоря уж про то, чтобы меня задушить. Рейнальдо, глядя прямо в камеру со своей фирменной озорной улыбкой, сказал, что во многих фильмах про чревовещателей происходит то же самое: кукла восстает против своего хозяина-артиста, на что чревовещатель из Гуаймаса надломленным голосом человека, которого абсолютно никто не понимает, ответил: мол, он это уже знает, он видел все эти фильмы, а возможно, и множество других фильмов, о которых ни Рейнальдо, ни зрители этой идущей в прямом эфире программы и слыхом не слыхивали, и единственный вывод, который он смог сделать, такой: если снято столько фильмов, значит, восстание кукол чревовещателей куда шире, чем он думал, и, по-видимому, распространилось на весь мир. В глубине души все чревовещатели так или иначе приходят к пониманию, что наши сраные куклы, достигая определенной точки кипения, пробуждаются. Они черпают жизнь из выступлений. Они черпают ее из капиллярных сосудов хозяев. Они черпают ее из аплодисментов. И в особенности из легковерия публики! Правда, Андресито? Так и есть. А ты хороший мальчик или временами ведешь себя как злющий маленький говнюк? Я хороший, хорошенький, самый лучший. А ты никогда не пытался меня убить, Андресито? Никогда, никогда, никогда-а-а-а. На Флориту Альмаду немалое впечатление произвело то, как невинно выглядела деревянная кукла, и то, о чем свидетельствовал чревовещатель, к которому она тут же воспылала симпатией, и, когда пришла ее очередь выступать, она первым делом обратилась к нему со словами ободрения, несмотря на некоторые знаки Рейнальдо, который ей