Группировка американских войск в Европе была основной ударной силой коалиции западных союзников, высадившихся в июле 1944 года в Нормандии. В ходе их мощного наступления к осени удалось освободить от немцев большую часть Франции. Огромную роль в успехе наступления союзников играло их подавляющее превосходство в воздухе.
К концу 1944 года, по подсчетам маршала Жукова, на Западном фронте «американские, английские и французские войска имели 76 хорошо укомплектованных и отлично вооруженных дивизий и 15 отдельных бригад, 16 100 танков и самоходно-артиллерийских установок, более 16,7 тысячи боевых самолетов. Этим силам немецкое командование противопоставило всего лишь 74 крайне малочисленные и плохо подготовленные дивизии и три отдельные бригады, 3,5 тысячи танков и штурмовых орудий, до 2700 боевых самолетов. Следовательно, союзники уже вскоре после открытия второго фронта превосходили противника по числу войск в 2 раза, по танкам – в 4 раза, по самолетам – в 6 раз».
Но решающего перелома на Западном фронте не произошло. «Союзникам к началу октября, когда их наступательный порыв истощился, нигде не удалось выйти к Рейну в ходе преследования остатков разгромленных немецких армий, как это приказал Эйзенхауэр в начале сентября, не говоря уже о создании плацдармов на восточном берегу реки, – писал фон Типпельскирх. – …Не подлежало никакому сомнению, что полностью разгромленная в августе немецкая оборона была вновь восстановлена… Осень 1944 года выдалась необычайно пасмурной и дождливой. Авиация с ее абсолютным превосходством часто вообще не могла использоваться или же использовалась не в таких масштабах, к каким привыкла пехота союзников. Применение танков в тяжелых условиях осенней распутицы также нередко исключалось».
Эйзенхауэр признавал: «В последние месяцы 1944 года бои на всем фронте от Швейцарии до устья Рейна приняли затяжной характер. Пехота продвигалась мучительно медленно, пройденное ею расстояние измерялось скорее ярдами, чем милями. В этих условиях пехотные подразделения несли большие потери».
Гитлер увидел возможность быстрым и внезапным сосредоточением сил на решающем направлении нанести англо-американцам мощный ответный удар. Начавшееся 16 декабря 1944 года немецкое контрнаступление в Арденнах оказалось неожиданным для союзников и первоначально было настолько успешным, что Черчилль умолял Сталина ускорить зимнее наступление советских войск, чтобы ослабить германский наступательный порыв на Западе. Сталин пошел навстречу, начало Висло-Одерской операции было передвинуто с 20 на 12 января, что создало немалые проблемы для советских войск. «Те восемь суток, что у нас взяли, по правде говоря, были нам крайне необходимы… Помимо всего прочего, перенос срока наступления не радовал нас из-за метеорологических прогнозов», – напишет маршал Конев.
Впрочем, все встало на свои места, когда немецкое наступление в Арденнах захлебнулось. «Вернувшись в конце января на исходные позиции, немецкие армии, несмотря на все свои запросы, не нашли там ничего, что могло бы повысить их упавшую боеспособность: ни достаточного количества боеприпасов, ни артиллерии, ни противотанковых средств, – констатировал Типпельскирх. – Во время отхода настроение в войсках… значительно упало. То же самое было и на родине, где царило теперь горькое разочарование, ибо надежды на решающий перелом на Западе, о неизбежности которого говорили еще в рождественские дни, не сбылись».
Затем на Западном фронте наступила пауза. «Весьма существенную помощь оказала немцам погода. В январе обильно шел снег, а в начале февраля наступила оттепель. Масс и Рейн сначала широко разлились, и, когда вода спала, низко лежавшая местность еще долго оставалась топкой… На многих участках между лесом Рейхсвальд и Рейном могли передвигаться лишь танки-амфибии».
Но затем все армии западных союзников перешли в наступление, которое больше не прерывалось немецкими контратаками.
Наступление велось двумя группами армий. На севере – левом фланге, примыкающем к Балтийскому морю, вперед шла 21-я группа армий под командованием британского фельдмаршала Бернарда Монтгомери. В эту группу входили 1-я канадская армия генерала Гарри Кренара (в ней присутствовали также английские и польские дивизии) и – южнее – 2-я британская армия генерала Майкла Демпси.
Южнее наступала 12-я группа армий во главе с генералом Омаром Брэдли. В 12-й группе – с севера на юг – действовали 9-я армия США генерала Уильяма Симпсона, 1-я армия США генерала Кортни Ходжеса и 3-я армия США генерала Джона Паттона. «Всего в группе армий Брэдли было 48 дивизий, – писал Эйзенхауэр. – Это была крупнейшая из американских группировок за всю нашу историю».
Гитлер решил защищать подступы к Рейну, не разрешая войскам отступать за эту водную преграду, что привело к разрушительным последствиям для германской армии. В Рейнской кампании немцы потеряли четверть миллиона только пленными, не считая убитых и раненых. Было уничтожено более 20 немецких дивизий. Авиация союзников использовала и улучшившуюся погоду, и удлиняющиеся дни, непрерывно атакуя, число ежедневных самолето-вылетов достигло 11 тысяч. В конце марта Эйзенхауэр встретился с Аланом Бруком на берегу Рейна.
После форсирования Рейна между американским и британским командованием разгорелись жаркие споры по поводу направления главного удара. Британцы на всех уровнях – больше других Черчилль и Монтгомери – настаивали на том, чтобы именно западные союзники взяли Берлин. Рассказывал Монтгомери, который и не скрывал своих амбиций въехать в столицу Германии на белом коне: «Как только мы перешли Рейн, я начал обсуждать с Эйзенхауэром планы дальнейших операций. Мы провели несколько встреч. Я всегда считал Берлин целью первостепенной важности; это был политический центр, и, опередив русских на пути к нему, мы значительно облегчили бы свои послевоенные задачи… По-моему, не может быть никаких сомнений в том, что нам следует сосредоточить всю нашу энергию и все ресурсы для быстрого наступления на Берлин». К этому времени Эйзенхауэр почти не разговаривал с Монтгомери. Как он позднее объяснял, «Монтгомери так увлекся тем, чтобы американцы – и я особенно – не получили никакого признания, словно люди, почти не воевавшие, что я в конце концов перестал говорить с ним».
У Эйзенхауэра было другое видение ситуации и иные приоритеты. «С повсеместным форсированием Рейна нашими войсками, с преодолением “линии Зигфрида”, где немцы потеряли столь значительные силы, была завершена вторая большая фаза нашей весенней кампании. Теперь нужно было рассмотреть сложившуюся обстановку и определить дальнейшие действия наших войск, чтобы осуществить третью фазу – окончательный разгром немецкой военной мощи и занятие территории Германии.
Первым шагом этой фазы оставалось окружение Рура. Эта операция всегда составляла важную часть наших планов, и в сложившихся условиях не было ничего, что говорило бы о какой-либо целесообразности отказа от этой задачи. Наоборот, теперь стало очевидным, что этот двойной охват не только окончательно и полностью отрежет промышленный Рур от остальной Германии, но и приведет к уничтожению одной из главных группировок, все еще остававшихся у противника».
Эйзенхауэра потом – и до сих пор – будут обвинять на Западе в преступной близорукости: он не захотел брать Берлин (который вообще-то в соответствии с ялтинскими договоренностями входил в советскую зону оккупации). На эту тему размышлял его вдумчивый биограф Стивен Амброз: «Более трех с половиной лет в центре внимания Эйзенхауэра был вермахт. А теперь Черчилль хотел, чтобы он думал не столько о немцах, сколько о русских. Эйзенхауэр сопротивлялся такому повороту событий. Для такого сопротивления имелись как политические, так и некоторые военные причины, самая важная из которых являлась и самой простой: Эйзенхауэр поверил бы в конец вермахта только после его безоговорочной капитуляции… Эйзенхауэр хотел быстрого, резкого и определенного конца войны».
Эйзенхауэр и сам объяснит свою логику: «Естественной целью за пределами Рура являлся Берлин – символ остававшейся немецкой мощи. Его взятие было важно как психологически, так и политически. Но, на мой взгляд, он не являлся ни логичной, ни наиболее желанной целью для войск западных союзников.
Когда в последнюю неделю марта мы стояли на Рейне, до Берлина оставалось триста миль. На пути к нему, в двухстах милях от нашего фронта, лежала река Эльба, служившая значительным естественным препятствием.
Русские войска прочно закрепились на Одере, захватив плацдарм на западном берегу этой реки, всего в тридцати милях от Берлина… Если бы мы задумали бросить достаточную группировку, чтобы форсировать Эльбу с единственной целью овладеть Берлином, то возникли бы следующие осложнения. Первое: по всей вероятности, русские окружили бы Берлин задолго до того, как мы подойдем туда. Второе: снабжение крупной группировки на таком расстоянии от основных баз снабжения, расположенных к западу от Рейна, привело бы к практическому отключению войск от боевых действий на всех остальных участках фронта… Было целесообразно быстро продвигаться вперед частью сил через Германию на соединение с советскими войсками, тем самым разделить страну на части и фактически исключить всякую возможность для немцев действовать как единое целое».
На пресс-конференции 27 марта репортер спросил Эйзенхауэра:
– Кто, по вашему мнению, будет раньше в Берлине – русские или мы?
– Видите ли, – отвечал Эйзенхауэр, – я думаю, что они должны сделать это просто из соображений близости цели. В конце концов, они всего в тридцати пяти милях от города. Их дистанция намного короче.
Кроме того, Эйзенхауэра беспокоила перспектива усиления немцев на юге Германии – в Альпах, откуда их было бы трудно «выковырять» и где, как громогласно объявил Гитлер, формировался новый «национальный редут» (что окажется большим блефом). Айк был уверен, что «существовала еще реальная возможность, что фанатически настроенные нацисты попытаются укрепиться в “национальном редуте”, и поэтому скорейший захват этого района оставался для нас важной задачей. Имелись также веские основания для того, чтобы ускорить наше запланированное наступление на севере в направлении на Любек. Наступление на Любек обеспечило бы захват последних баз немецких подводных лодок и устранило бы остатки этой некогда серьезной угрозы. Мы не могли предсказывать, как будут действовать немецкие оккупационные войска в Дании. Возможно, они предпочтут упорно обороняться, и на такой случай мы планировали проведение молниеносной операции против них».