В тот день надежды фюрера на то, что смерть Рузвельта переломит ситуацию и позволит ему повторить чудесную судьбу Фридриха Великого, пока не сбывались. 14 апреля бомбы союзников превратили Потсдам, город Фридриха, в груду камней.
Накануне Риббентроп велел эвакуировать персонал своего министерства в Фушль, а зарубежных дипломатов – в Бад-Гаштейн. 14 апреля начался исход германских и иностранных дипломатов из Берлина. Прощаясь с Риббентропом, японский посол в Германии Осима едва сдерживал слезы.
Зато для союзников по антигитлеровской коалиции тот день был отмечен интенсивной дипломатией и обширной перепиской. Если вы думаете, что Трумэн ответил словами благодарности Сталину за его слова соболезнования, то вы ошибаетесь. Такой ответ придет еще не скоро.
Но Молотов получил письмо от Гарримана: «Президент и государственный секретарь сообщают, что они приветствовали бы Ваше прибытие на конференцию в Сан-Франциско в данный момент как искреннее выражение Вашего стремления к сотрудничеству с президентом Трумэном в осуществлении планов создания новой организации безопасности, которые были намечены президентом Рузвельтом и подтверждены на Крымской конференции. Президент сообщает, что для него будет большим удовольствием увидеться с Вами в Вашингтоне… Мое правительство готово предоставить Вам для Вашего путешествия самолет С-54». Молотов ответил сразу же: «В ближайшие дни я выезжаю в Соединенные Штаты Америки, чтобы встретиться с президентом в Вашингтоне и для участия во главе делегации СССР в работах конференции в Сан-Франциско. Прошу принять мою благодарность за любезное предоставление правительством США самолета С-54 для моего перелета в Вашингтон».
Лететь решил с бо́льшим комфортом, чем в 1942 году, и по другому маршруту – на восток, что по тем временам было на пару дней дольше, но представлялось более безопасным.
Черчилль, пришедший в очевидное возбуждение от смены власти в Вашингтоне, в тот день просто фонтанировал письмами и телеграммами, причем самого разного свойства и порой противоположного содержания. Сталину он отправил примирительное письмо, в котором выразил надежду, что «недоразумение с “Кроссвордом” можно теперь считать ликвидированным… Я глубоко опечален смертью Президента Рузвельта, с которым у меня за последние пять с половиной лет установились узы очень близкой дружбы. Это печальное событие еще больше подчеркнуло значение того факта, что Вы и я связаны друг с другом многочисленными проявлениями любезности и приятными воспоминаниями даже в обстановке всех тех опасностей и трудностей, которые мы преодолели».
Далее Черчилль обратился к Трумэну с идеей ознаменовать предстоящую встречу сближающихся союзных войск одновременными заявлениями лидеров трех стран. Трумэн быстро дал добро: «Если Сталин согласен, я с удовольствием рассмотрю Ваш проект такого заявления». После чего британский премьер написал Сталину: «Быстро приближается славный момент соединения Ваших и наших войск в побежденной Германии. Я уверен, что если бы это событие было отмечено краткими обращениями по радио – Вашим, Президента Трумэна и моим, то это произвело бы ободряющее воздействие на наши народы». Затем Черчилль напомнил Сталину про свою инициативу выступить с совместным заявлением трех лидеров с предупреждением «немцам относительно безопасности союзных военнопленных, находящихся в их руках».
Сталин немедленно ответил: «1. Согласен с Вами, что было бы целесообразно дать короткое обращение к войскам от Вас, от Президента и от меня в связи с соединением наших войск, если, конечно, Президент Трумэн не будет возражать против этого… 2. Согласен также, что необходимо выпустить совместное предупреждение от имени трех правительств относительно безопасности военнопленных, находящихся в руках гитлеровского правительства. Текст предупреждения, полученный от Вас, не вызывает возражений».
Но корреспонденция, которая в тот день курсировала между Лондоном и Вашингтоном, и те разговоры, которые шли в американской столице, имели совершенно другой смысл и настрой.
Еще накануне британский премьер направил Трумэну телеграмму, в которой изложил аргументы в пользу жесткой линии и предупредил, что будет вынужден публично заявить о серьезных разногласиях с СССР по Польше на предстоящей парламентской сессии. В Государственном департаменте по-прежнему считали подход Черчилля слишком жестким. Стеттиниус в упомянутой ранее первой информационной записке для Трумэна утверждал, что в отношениях с русскими Черчилль «склонен отстаивать свою позицию с чрезмерной, на наш взгляд, жесткостью в деталях».
Трумэн в принципе согласился с такой оценкой и 14 апреля предпринял попытку уговорить Черчилля подождать со скандалом. «Ответ Сталина Вам и Президенту Рузвельту придает особую важность нашему следующему шагу. Хотя за малым исключением он не дает оснований для оптимизма, я твердо убежден, что нам следует сделать еще один заход». Трумэн предложил положить в основу послания Сталину собственный, подготовленный в Госдепартаменте проект.
Черчилль не настаивал на своем варианте послания и наставлял Кадогана: «Не может быть и речи о моей отдельной телеграмме Сталину, когда у нас есть преимущество совместных действий. Было бы величайшей ошибкой не присоединиться к новому режиму с самого начала, особенно когда они тверды и сильны». Но находившегося уже в Вашингтоне Идена Черчилль ориентировал на ужесточение текста совместного англо-американского заявления.
Иден был у Трумэна и затем делился впечатлениями с Черчиллем: «Полагаю, что в его лице мы будем иметь человека, который будет с нами лояльно сотрудничать, и я весьма ободрен этой первой беседой». Трумэн и Иден сразу же согласовали текст заявления Сталину – более жесткий по сравнению с первоначально предложенным президентом. При этом, как телеграфировал Черчиллю его министр иностранных дел, «Госдепартамент крайне озабочен тем, чтобы совместное послание было передано Сталину как можно скорее, дабы, если возможно, оно застало Молотова до его отлета в Вашингтон». Послание попадет в Москву, когда Молотов уже будет в пути.
Даже Черчилль был немного удивлен: «Трумэн предложил послать совместную декларацию Сталину. Конечно, документ, в котором излагалась американская позиция, вероятно, в основном уже был подготовлен Государственным департаментом ко времени прихода к власти президента. Тем не менее достойно удивления, что Трумэн смог так быстро заняться этим вопросом, несмотря на формальности, связанные со вступлением на пост президента и похороны своего предшественника».
Британский премьер на следующий день ответит Трумэну: «С большим удовлетворением прочитал Ваше послание № 1 и весьма благодарен за заверения в дружбе и товариществе, которые оно содержит… Я только что прочел проект совместного послания, которое Вы предлагаете направить Сталину. В принципе я согласен с изложенными в нем условиями… Важно как можно скорее показать наше единство во взглядах и действиях… Люблинское правительство остро ощущает настроения польской нации, которая, хоть и не питает враждебных чувств к России, тем не менее полна твердой решимости сохранить независимость и все с большей неприязнью взирает на временное польское правительство, по существу представляющее собой советскую марионетку».
Одновременно премьер наставлял главу своего МИДа предпринять усилия, чтобы приезд Молотова в США не свел на нет советско-американские разногласия. Этот визит, телеграфировал Черчилль, «может смягчить американцев – как Президента, так и Госдепартамент, и привести к общему ослаблению нашего фронта». Иден был солидарен с начальником: «Я полностью согласен, что мы не должны позволить запоздалой миссии Молотова ослабить наше совместное давление».
Мгновение 415 апреля. Воскресенье
Уходящая империя
В американском посольстве в Москве 15 апреля состоялась гражданская панихида по Рузвельту. Были Молотов со своими заместителями, наркомы, военачальники, дипкорпус, весь состав посольства США, все американские военнослужащие, оказавшиеся в тот день в городе, журналисты.
По окончании Гарриман поехал в Кремль – к Сталину. Разговор был не из приятных. За несколько недель до этого экипаж самолета американских ВВС на авиабазе близ Полтавы переодел поляка из Армии Крайовой в американскую форму, спрятал его в своем самолете и тайком вывез из СССР. Сталин возмущался, обвиняя ВВС США в сговоре с антикоммунистическим польским подпольем.
Это означает, сердито парировал Гарриман, что своими обвинениями Сталин «ставит под сомнение лояльность генерала Маршалла».
– Генералу Маршаллу я бы доверил свою жизнь. Виноват не он, а младший офицер.
– Рузвельт считал: основной проблемой, из-за которой произошло ухудшение советско-американских отношений, была Польша. Когда Молотов будет в Америке, ему следует попытаться найти общий язык на эту тему со Стеттиниусом и Иденом.
Сталин заверил Гарримана, что поручит Молотову найти с ними общий язык:
– И чем скорее, тем лучше.
О Польше в тот день не преминул напомнить Сталину и Черчилль, который обнадежил по поводу благоприятных перемен в позиции польского эмигрантского правительства: «Г-н Миколайчик посетил меня сегодня и после беседы сделал следующее заявление: «1. Я считаю, что тесная и прочная дружба с Россией является краеугольным камнем будущей польской политики в рамках более широкой дружбы Объединенных Наций… 3. Поддерживаю принятое в Крыму решение о созыве конференции руководящих польских деятелей с целью создания Правительства Национального Единства, возможно более широко и объективно представлявшего польский народ».
Предполагаю, что стоило откровенному русофобу Миколайчику произнести эти слова – даже премьер-министру Великобритании.
У Советского Союза, как ранее у Российской империи, был немалый опыт взаимодействия с Британской империей, по большей части – печальный. Альфой и омегой английской внешней политики веками было противостояние сильнейшей державе на Европейском континенте, и часто такой державой оказывалась Россия. А российско-британские противоречия в Центральной Азии не случайно назвали «Большой игрой». Были периоды союзнических отношений – во время Наполеоновских войн и Первой мировой войны, – но они моментально сходили на нет, как только исчезал общий враг. «Англичанка гадит» – слова, приписываемые Александру Васильевичу Суворову, произносились и многими другими его современниками и их потомками.