Никак.
Мгновение 1021 апреля. Суббота
На окраине Берлина
Маршал Жуков 21 апреля бросил части 3-й ударной армии Кузнецова, 2-й гвардейской танковой армии Богданова, 47-й армии Перховича и 5-й ударной армии Берзарина прямо на Берлин с приказом ворваться на окраины города и завязать там бои.
В это время 61-я армия Белова, 1-я армия Войска польского генерала дивизии Поплавского и другие соединения 1-го Белорусского фронта обходили Берлин с севера, устремившись на Эльбу, где предполагалась встреча с войсками союзников.
Наступление активно было поддержано с воздуха. «В ночь на 21 апреля нанесли удар по столице и советские летчики, – писал командующий ВВС, Главный маршал авиации Александр Александрович Новиков. – 713 самолетов 18-й и 16-й воздушных армий бомбили узлы обороны, войска и боевую технику гитлеровцев в районах восточной и северо-восточной окраин Берлина».
Уполномоченный от НКВД на 1-м Белорусском фронте Иван Серов решил в тот день войти в Берлин с армией Берзарина, и вот его рассказ: «Не доезжая километра 3 до Берлина, мы попали под сильный минометный огонь со стороны немцев. Я забежал за дом, а там стояли танкисты, которые предупредили, что дальше ехать нельзя: они пытались прорваться в город, а немцы обстреливают танки фаустпатронами, подбили наших несколько танков, которые двигались по шоссе…
Я нашел командира танкового батальона и говорю:
– Доложите ваше решение.
Он мне докладывает, что по шоссе двигаться нельзя, так как в дачных домиках сидят немцы с фаустпатронами и бьют наши танки… Тогда я ему приказываю: развернуть пять танков прямой наводкой по этим домикам. Командир батальона посмотрел на меня с удивлением, однако скомандовал приготовить орудия… Один дом загорелся, другой, и было видно, как из соседних домов выбегали немцы. Я залез в танк и как бывший артиллерист навел панораму на дом и сделал несколько выстрелов. Одним словом, в течение получаса эти домики были обезврежены и из них уже не стреляли…
Наконец, мы уже едем по улице. Пехотинцы тоже подтянулись и, прикрываясь танками, с автоматами на изготовку идут. На лицах радость. Танкисты хоть и не видят, но машут рукой…
Затем я поехал по улицам Берлина. В одном месте мы увидели большое количество людей. Подъехали – оказалось, интернациональный лагерь военнопленных, загороженный проволокой. Там были французы, голландцы, бельгийцы и другие национальности. Нас обступили, но охранявшие их украинцы не отходили. Я тогда прогнал «охранников» и сказал:
– Расходитесь по домам.
Некоторые стали робко задавать вопросы:
– А мы французы, куда нам?
Я ответил:
– Во Францию.
Подскочил один из украинцев-охранников:
– А нам тоже можно до хаты?
Радости у них не было конца.
Затем, проезжая далее, мы увидели в одном месте лестницу и вход в какое-то подземелье. Вышли из машины. Стали спускаться. Спустились метров на 8–10 и увидели громадный тоннель с рельсами и там человек двести немцев. Когда мы входили к этим людям, они как-то сжались и боязливо на нас поглядывали. Через переводчика спросил, что это за люди. Оказалось, жители Берлина. Затем я, указав на железнодорожную линию, спрашиваю, что это такое.
– Это берлинское метро.
Тут я окончательно убедился, что нахожусь в Берлине…
Для стрельбы в направлении рейхстага еще становилась на боевые позиции батарея тяжелых гаубиц. Солдаты рыли окопы, выгружали снаряды и готовились к стрельбе. Поговорил с ними. У всех радостные лица: наконец-то пришли в Берлин. И тут же, как свойственно нашему, русскому человеку, проявилась беспечность: ходили в полный рост, разделись до рубашек, никакой охраны не выставили, были в полной уверенности, что теперь они уже хозяева положения. Когда я им на это указал, они, улыбаясь, отвечали:
– Товарищ генерал, теперь мы немцев не боимся, они нас боятся…
Соединился с Москвой и передал по ВЧ записку в НКВД СССР. По опыту прошлых событий я уже знал, что после такого донесения нельзя уезжать, так как могут вызвать. И действительно, не успел Тужлов вскипятить чай, как раздался звонок по ВЧ…
Я услышал голос Сталина:
– Откуда вы говорите?
Я отвечаю:
– Из Берлина.
– Как так, ведь еще Берлин не взят?
Я говорю, что Лихтенбергский район является одним из первых районов, в который вступили наши войска. Штаб командующего армией генерал-полковника Берзарина также находится недалеко от дома, где я нахожусь.
Товарищ Сталин на это говорит:
– А от Жукова нет донесения, что войска уже ворвались в Берлин.
Я сказал, что, очевидно, сегодня будет. Он попрощался и повесил трубку. Я тут же позвонил по телефону Жукову, сказал об этом разговоре и посоветовал ему послать донесение Верховному, чтобы знал об этом».
Жукову действительно в тот день было не до разговоров. «Чтобы всемерно ускорить разгром обороны противника в самом Берлине, было решено 1-ю и 2-ю гвардейские танковые армии бросить вместе с 8-й гвардейской, 5-й ударной, 3-й ударной и 47-й армиями в бой за город», – напишет он.
То есть танковые армии для целей уличного боя были перемешаны с общевойсковыми. Такого опыта еще ни у кого не было.
Войска 1-го Украинского фронта в тот день чуть было не накрыли штаб Верховного командования сухопутных войск вермахта в Цоссене вместе с его начальником генералом Кребсом. Штаб и ближние подступы к Берлину обороняли изо всех сил. Маршал Конев подтверждал: «В течение 21 апреля нам навстречу для обороны Берлинского внешнего обвода и городов Цоссен, Луккенвальде, Ютербог был выброшен из районов Берлина ряд пехотных и танковых частей и подразделений – все, что в эти часы оказалось под рукой… Нашим танкистам приходилось в этом районе преодолевать многочисленные заграждения и завалы, канавы, заболоченные поймы и другие препятствия, большие и малые».
Один из передовых танковых батальонов Конева уже приближался к Цоссену. Генералу Кребсу доложили, что отряд танков и бронемашин, обеспечивавших оборону штаба, полностью уничтожен в неравном бою с превосходящими силами русских, атакующих на танках Т-34. Кребс звонил в имперскую канцелярию Гитлеру и умолял позволить эвакуировать штаб, но разъяренный фюрер приказал удерживать позиции. «Кребс и офицеры его штаба уже начали размышлять о том, что собой представляют советские лагеря для военнопленных, но плена им удалось избежать – только потому, что у советских танков закончилось горючее за несколько километров до штаба. В следующий раз, когда они позвонили в Берлин, им было разрешено эвакуироваться, и они уехали с колонной грузовиков», – описывал развязку Энтони Бивор.
Как бы то ни было, продолжал свой рассказ Конев, «к исходу 21 апреля наши танкисты, разбив все брошенные им навстречу группы противника, подошли вплотную к Берлинскому оборонительному обводу и оказались всего в 24 км от южных окраин Берлина… В некоторых местах к вечеру была уже перерезана и Берлинская кольцевая дорога… 21 апреля я обстоятельно доложил в Ставку, что мы ворвались в район Цоссена, бои с вражескими частями там еще продолжаются, но уже ясно, что главный штаб немецко-фашистских сухопутных сил успел покинуть свою бывшую резиденцию».
Стремительно двигалась 4-я гвардейская танковая армия, подходившая теперь к Берлину с юго-запада. К этому дню сам командарм Дмитрий Данилович Лелюшенко относит примечательный эпизод. «В ходе этих боев 63-я гвардейская танковая бригада полковника М. Г. Фомичева, действуя в качестве передового отряда армии, разгромила вражеский гарнизон в Бабельсберге (южное предместье Берлина) и освободила 7 тысяч узников различных национальностей, томившихся в фашистских концентрационных лагерях. В их числе оказался бывший премьер-министр Франции Эдуард Эррио с супругой».
Эррио в межвоенные годы трижды занимал пост премьер-министра и пользовался в СССР несомненными симпатиями. Именно при его премьерстве были установлены дипломатические отношения между Советским Союзом и Францией, он приезжал в Москву. А в годы войны отказался сотрудничать с вишистами и немецкими оккупационными властями, за что и угодил в концлагерь.
«Освободила Эдуарда Эррио 2-я рота автоматчиков из 63-й гвардейской Челябинской танковой бригады под командованием лейтенанта Витольда Станиславовича Езерского, – рассказывал Лелюшенко. – Ему сообщила о пребывании в лагере крупного французского политического деятеля сталинградка Тамара Прусаченко, находившаяся в том же лагере. Рота автоматчиков приняла бой, перебила охрану… Самоотверженные действия наших воинов помешали фашистам увезти бывшего премьер-министра Франции в другой лагерь, на что уже имелось специальное распоряжение Гитлера… В разговоре с гвардейцами Эррио сердечно благодарил их, записал адрес своего освободителя и обещал написать ему по возвращении во Францию. Слово он сдержал».
«Мы накормили их вкусным танкистским обедом, дали машину и с охраной направили в штаб фронта». Есть этот эпизод с Эррио и в воспоминаниях Конева (правда, он у него среди событий 26 апреля): «Когда его привезли на наш командный пункт, я… приказал подготовить походную баню и подыскать всю необходимую экипировку, чтобы он мог переодеться, перед тем как отправиться дальше, в Москву. Эррио был сильно истощен, но, несмотря на пережитые испытания, в нем, далеко уже не молодом человеке, чувствовались внутренняя сила, бодрость и энергия». После войны Эррио много лет будет председателем Национального собрания Франции.
Итог боев 21 апреля на главном направлении был очевиден: войска и 1-го Белорусского, и 1-го Украинского фронтов вступили в пригороды Берлина.
Войска же 2-го Белорусского фронта Рокоссовского с трудом закреплялись на захваченных на западном берегу Одера плацдармах. Вот как это виделось с воздуха Главному маршалу авиации Новикову: «Гитлеровцы часто контратаковали, пытаясь сбросить наши войска в Одер. Советских пехотинцев активно поддерживали штурмовые авиасоединения. Погода не благоприятствовала полетам, и “илы” уходили на задания без истребительного сопровождения. В первую очередь штурмовики отыскивали и уничтожали артиллерию и танки… До 6 вечера по всему фронту стояла сплошная облачность, державшаяся на высоте 150–200 м, временами моросил мелкий дождь, и штурмовики действовали небольшими группами и парами. Лишь к концу дня погода улучшилась, и “илы” стали появляться над полем боя колоннами в составе 24 и более самолетов…