Вторым успехом стала появившаяся возможность у сомкнувших ряды внутри города войск Жукова и Конева теснить противника и с запада, и с юга, прорываясь в центральные районы. Жуков вспоминал: «24 апреля 5-я ударная армия, ведя ожесточенные бои, продолжала успешно продвигаться к центру Берлина, к площади Александерплац, к дворцу канцлера Вильгельма, Берлинской ратуше и Имперской канцелярии.
Учитывая наиболее успешное продвижение 5-й ударной армии, а также особо выдающиеся качества ее командарма Героя Советского Союза генерал-полковника Н. Э. Берзарина, 24 апреля он был назначен первым советским комендантом и начальником советского гарнизона в Берлине». Писатель Всеволод Вишневский записал в дневнике: «Комендантом города назначен командующий Н-ской ударной армией генерал-полковник Берзарин. Это один из культурнейших генералов в Красной Армии. У него есть масштаб». Полагаю, и возможностей у него было побольше, чем у Вейдлинга.
Конев в пять утра выехал к Рыбалко, чтобы увидеть собственными глазами, как проходит операция по форсированию Тельтов-канала. Маршал напишет: «Перед нами лежал фронтовой город, осажденный и приготовившийся к защите. Если бы во главе Германии стояло разумное правительство, в сложившейся обстановке было бы логично ожидать от него немедленной капитуляции войск. Только капитуляция могла сохранить все, что еще оставалось к этому дню от Берлина, и спасти жизнь населению. Но, видимо, напрасно было ждать разумного решения – предстояли бои… Тогда же я подумал: конечно, хочется, чтобы под самый конец войны было меньше потерь, и все же затягивать борьбу нельзя, и ради скорейшего ее окончания придется идти на жертвы… И еще одна мысль, которая тогда пришла мне в голову: надо тащить сюда тяжелую артиллерию, включая самую тяжелую».
Передовые отряды начали преодолевать канал, не дожидаясь окончания артподготовки. «Все содрогалось. Кругом стоял дым. Артиллерийские бригады тяжелых калибров били по домам на той стороне канала, прошибая их сразу. Летели камни, куски бетона, щепки, пыль. На узком фронте – более шестисот орудий на километр; и все это било по северному берегу Тельтов-канала. Бомбардировочная авиация тоже наносила свои удары – эшелон за эшелоном…
В семь утра, используя этот успех, к форсированию приступили основные силы бригады. Они преодолевали канал на деревянных и раскладных лодках… Армейские инженерные части взялись за наводку понтонных мостов. Около тринадцати часов первый из них был готов, и по нему началась переправа танков и артиллерии…
Переправа шла весь день, вечер и ночь. Ночью 24 апреля войска Рыбалко прорвали внутренний оборонительный обвод противника, прикрывавший центральную часть Берлина с юга, и ворвались в Берлин», – писал Конев.
Третьим успехом стало полное окружение Берлина, не оставившее шанса на прорыв 12-й армии немцев. О наступлении Венка Конев вспоминал: «Мы в общих чертах предугадывали данный план, и в этом нет ничего удивительного, потому что он отнюдь не был лишен целесообразности. В нем не было реального учета сложившегося соотношения сил, но это уже другое дело».
Днем 24 апреля армия Венка предпринимала танковые атаки на участке Беелитц – Трайенбрицен, стремясь прорвать позиции 5-го гвардейского механизированного корпуса генерала Ермакова и частей 13-й армии. «Мехкорпус организовал систему обороны и, поддержанный артиллерией и штурмовиками, подпертый с фланга подошедшими частями армии Пухова, удачно отбил все атаки немцев».
А тем временем вырвавшиеся вперед танковые части Жукова и Конева сближались с двух сторон к западу от Берлина. «Соединения 4-й гвардейской танковой армии во взаимодействии с войсками 1-го Белорусского фронта стремительно замыкали с запада кольцо вокруг германской столицы, – писал Лелюшенко. – Выполнение этой задачи возлагалось на 6-й гвардейский механизированный корпус полковника В. И. Корецкого. В качестве передового отряда от него шла 35-я гвардейская механизированная бригада под командованием полковника Петра Николаевича Туркина, энергичного и храброго офицера…
В ночь на 25 апреля Туркин овладел городом Кетцин в 22 км к западу от Берлина и соединился с 238-й стрелковой дивизией 77-го стрелкового корпуса генерала В. Г. Позняка и с 65-й танковой гвардейской бригадой из состава войск 1-го Белорусского фронта. Вскоре сюда подошли и главные силы корпуса Корецкого. Этим завершился новый этап в Берлинской операции. Фашистское логово с 200-тысячным гарнизоном во главе с Гитлером и его кликой было окружено».
Клещи сомкнулись. «В этот день, условно говоря, закончился первый этап Берлинского сражения – прорыв его обороны и окружение берлинской группировки двойным кольцом наших войск», – писал Конев.
Воспоминания участников боев тех дней так или иначе рисуют картины людских потоков, в которые вливались и те, кто был освобожден из немецкой неволи, и немцы, бежавшие куда глаза глядят, чаще – на запад, и военнопленные. «И по тем же танковым колеям, обходя минированные участки дорог, буквально всюду, где бы мы в тот день ни проезжали, шли нам навстречу освобожденные из неволи люди, – наблюдал Конев. – Шел целый интернационал – наши, французские, английские, американские, итальянские, норвежские военнопленные. Шли угнанные и теперь освобожденные нами девушки, женщины, подростки. Шли со своими наспех сделанными национальными флагами, тащили свой скарб, свои немудреные пожитки – вручную, на тележках, на велосипедах, на детских колясках, изредка на лошадях. Они радостно приветствовали советских солдат, встречные машины, кричали что-то каждый на своем языке… Лица изможденные, усталые; сами оборванные, полураздетые».
Давид Самойлов был в самой столице рейха: «Удивительная встреча! Четверо живых евреев почти в центре Берлина. Разговаривал с ними. Судьба их ужасна. Однако живучесть евреев поразительна. Они говорят, что в окрестностях Берлина скрывается около 2 тыс. евреев.
До отвала наелся шоколада. Кажется, всю войну мечтал об этом».
Немецких пленных вели по другим, специально выделенным маршрутам, от этапа к этапу. «Как только на пунктах сбора накапливалась колонны выловленных и сдавшихся немцев, их собирали и отправляли дальше, – писал Конев. – Где-то здесь же, в лесах, бродили еще не сдавшиеся и неразоруженные вражеские группы. Особенно много их было между Фетшау-Люббеном, где леса более густые…
Новым непривычным зрелищем в эти дни были толпы освобожденных из неволи людей, все остальное было уже давно привычным для глаз: развалины, разбитые дороги, взорванные мосты. А кругом – оживающие под весенним солнцем зеленеющие лиственные леса».
А в Восточной Пруссии войска 3-го Белорусского фронта маршала Василевского 24 апреля вступили в завершающую стадию операции по взятию крепости и морской базы Пиллау – на западе Земландского полуострова. Сейчас это Балтийск в Калининградской области.
После взятия Кёнигсберга именно Пиллау стал центром немецкого сопротивления и объектом приложения основных сил 3-го Белорусского фронта и Краснознаменного Балтийского флота. Командующий флотом адмирал Владимир Филиппович Трибуц объяснял стратегическую значимость Пиллау: «Здесь базировался флот противника, отсюда фашисты эвакуировали на запад окруженные и потрепанные войска, технику, промышленное оборудование, награбленное добро. Пиллау как порт оставался единственным местом, откуда можно было спастись морем, избежав полного разгрома и уничтожения. Вот почему здесь фашисты особенно яростно сопротивлялись».
«Удары 2-й гвардейской и 5-й армий были усилены вводом из второго эшелона фронта 11-й гвардейской армии», – описывал действия 3-го Белорусского фронта Иван Христофорович Баграмян.
«Важную роль играли соединения и части флота – его авиация, наносившая удары по базам и транспортам в море, подводные лодки, развернутые на морских сообщениях, торпедные катера, действовавшие в прибрежных районах, броневые катера и морская пехота, – призывал не забывать вклад моряков-балтийцев Трибуц. – К 17 апреля, когда войска 11-й гвардейской армии генерала К. Н. Галицкого заняли Фишхаузен и продолжали теснить противника, флот был готов к высадке десанта в Пиллау… Авиация флота – минно-торпедная, штурмовая, бомбардировочная, истребительная – в течение всего периода тяжелых боев на Земландском полуострове день и ночь уничтожала войска и технику противника, его корабли и транспорты, находившиеся в Пиллау и у острова Хель».
Баграмян рассказывал о том, как операция вступила в завершающую стадию: «24 апреля соединения 11-й гвардейской армии обложили остатки фашистских войск в последнем их пристанище – крепости Пиллау. В связи с улучшением в эти дни погоды авиация 1-й и 3-й воздушных армий значительно активизировала свои действия, совершив за сутки более двух тысяч самолето-вылетов. В этот день наши самолеты превратили Пиллау, как говорится, в кромешный ад». В ходе ожесточенных боев за город немцы были прижаты к портовым сооружениям.
Мировую дипломатию после разыгравшегося накануне в Белом доме урагана 24 апреля продолжало штормить.
Черчилль, получив от Идена отчет о прошедших накануне в Вашингтоне переговорах Трумэна с Молотовым, с удовлетворением замечал своему министру иностранных дел: «Добиваясь, как я это делаю, прочной дружбы с русским народом, вместе с тем уверен, что она может основываться только на признании русскими англо-американской силы. С удовольствием отмечаю, что новый президент не позволит Советам запугать себя».
Затем Черчилль провел заседание кабинета министров. Оно было довольно эмоциональным. После того как Эйзенхауэр рассказал Черчиллю об освобождаемых концентрационных лагерях с десятками тысяч трупов и тысячами изможденных, голодающих и измученных людей, премьер-министр направил межпартийную парламентскую делегацию в крупнейший из обнаруженных на тот момент концлагерей – Бухенвальд. На заседании кабинета 24 апреля были розданы сделанные там фотографии. «Мы все здесь в потрясении от кошмарных свидетельств немецких зверств», – написал он Клементине.