Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов «стали “захлопывать” все больше и больше окруженных частей в районе Берлина и франкфуртско-губенской группировки. Среди пленных появились командиры полков и бригад, командиры дивизий, штабные офицеры… 26 апреля мы продолжали освобождать заключенных, находившихся в различных лагерях, расположенных возле Берлина».
А к западу от Берлина продолжались встречи на Эльбе, которые становились хорошей традицией. Командир 5-й гвардейской армии Жадов, чьи бойцы накануне первыми встретили американцев, продолжал в том же духе: «26 апреля в 18 часов произошла встреча наших войск с союзными войсками и на участке 118-й стрелковой дивизии (на западном берегу Эльбы в районе города Презитц)… К боевым порядкам нашего подразделения подъехала на “Виллисе” группа американских солдат во главе с лейтенантом Шинком… Таким образом, за две недели до конца войны в Европе в районе Торгау встретились соединения 5-й гвардейской армии с частями 1-й американской армии, которой командовал генерал К. Ходжес. А вскоре на линии Висмар, Шверин, Виттенберг войска 2-го Белорусского фронта встретились с соединениями английской армии».
Следует заметить, что именно 26 апреля было решено назначить официальной датой встречи союзников на Эльбе: в этот день встретились не просто разведчики двух стран, а командиры советской и американской дивизий. В честь этого события было решено на следующий день выпустить в Москве, Лондоне и Вашингтоне обращения лидеров трех стран с выражением решимости довести дело разгрома гитлеровской Германии до конца.
Но Москва в тот вечер салютовала не этому. Она праздновала освобождение столицы Моравии Брно войсками 2-го Украинского фронта. Начальник штаба фронта Матвей Захаров писал: «Три дня, с 23 по 26 апреля, войска 2-го Украинского фронта дрались за Брно. За это время им пришлось преодолеть несколько оборонительных рубежей и целый ряд сильных опорных пунктов, созданных вокруг города на реках Свратка и Свитава. 25 апреля 18-й гвардейский стрелковый корпус генерала И. М. Афонина подошел к Брно… 26 апреля их действия поддержали соединения 6-й гвардейской танковой армии, 1-й гвардейской конно-механизированной группы и 5-й воздушной армии».
Дополнял командующий конно-механизированной группой Плиев: «В результате уличных боев к исходу 26 апреля Брно был полностью занят войсками конно-механизированной группы, подошедшими соединениями 50-го стрелкового корпуса и 6-й гвардейской танковой армии.
До конца дня в разных районах города раздавалась стрельба. Это конница и танки очищали улицы, ликвидируя небольшие группы автоматчиков и одиночные огневые точки врага. Главные же наши силы преследовали гитлеровцев за городом в северо-западном направлении».
Интересные подробности жизни имперской канцелярии накануне краха нацизма содержатся в показаниях знаменитой немецкой летчицы, аса люфтваффе Ганны Райч.
Накануне Гитлер телеграфировал генерал-лейтенанту Риттеру фон Грайму в Мюнхен, приказывая явиться в Берлин по чрезвычайно срочному делу…
Генерал понадобился фюреру потому, что после разжалования и исключения из партии Геринга вакантным оказалось место командующего люфтваффе. Полагаю, Гитлеру было бы проще, учитывая обстановку, провести назначение нового человека на эту должность дистанционно, оставив нового начальника ВВС там, где были самолеты и какое-нибудь топливо. Но нет, Гитлер решил произвести назначение лично и призвал Грайма в уже полностью окруженный Берлин, где бои приближались к центру города.
Генерал Грайм рассудил, что единственная возможность предстать пред светлые очи фюрера – проникнуть в Берлин на жироплане, который может сделать посадку на улице или в садах у Рейхсканцелярии и который будет пилотировать Ганна Райч. Из Мюнхена в сопровождении сорока истребителей прикрытия – в воздухе господствовала авиация союзников – на бреющем полете они добрались до аэродрома Гатов, единственного еще находившегося в немецких руках недалеко от Берлина.
Было принято решение пролететь оставшееся расстояние на стоявшем там учебном «Фислер-Шторхе» и сделать посадку на расстоянии пешей доступности от бункера Гитлера. В последний момент Грайм сам решил сесть за штурвал, Райч оказалась пассажиром. Генералу удалось поднять самолет и на уровне верхушек деревьев взять курс к Бранденбургским воротам. Однако вскоре тяжелым попаданием у самолета оторвало днище, а Грайм был сильно ранен в ногу. Райч через его плечи взяла управление на себя и, ныряя вплотную к земле, посадила самолет на ось Восток – Запад.
Грайм и Райч прибыли в бункер между 6 и 7 часами вечера 26 апреля. Грайма немедленно отнесли в операционную, где врач Гитлера перевязал ему раны. Фюрер пришел в комнату раненого и поблагодарил за прибытие. Райч при сем присутствовала.
«– Знаете, почему я вас вызвал?
– Нет, мой фюрер.
– Потому что Герман Геринг изменил и покинул и меня, и родину…
Когда фюрер говорил об измене Геринга, в его глазах были слезы, голова его опустилась, лицо было смертельно бледным, и, когда он передавал это послание Грайму, его руки тряслись и бумага сильно трепетала.
– Ультиматум! Резкий ультиматум!! Теперь не осталось больше ничего. Ничто меня не миновало. Никто не остался верным, никакая честь не устояла… Я лишил его всех званий и отстранил от всех дел. Вот почему я вызвал вас к себе. Настоящим я объявляю вас преемником Геринга на посту Верховного главнокомандующего военно-воздушными силами. От имени германского народа я даю вам руку.
Грайм и Райч оба протянули руки Гитлеру, прося позволить им остаться в бункере и своими жизнями искупить великое зло, какое Геринг нанес фюреру».
Начальник личной охраны Гитлера Раттенхубер добавлял: «26 апреля в районе имперской канцелярии приземлился учебный самолет, на котором находились генерал фон Грайм и пилот Ганна Райч. Близкие Гитлера, в том числе Геббельс с женой и другие, уговаривали Гитлера вылететь на этом самолете из Берлина».
Позже Гитлер вызвал Райч к себе:
– Ганна, вы из тех, кто хочет умереть со мной. У каждого из нас есть вот такая бутылочка с ядом, – он дал ей два флакона, для нее самой и Грайма. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас попал живым в руки русским, и не хочу, чтобы они нашли наши трупы. Каждый отвечает за уничтожение своего тела так, чтобы не осталось ничего для опознания. Ева и я сожжем свои тела.
– «Фюрер должен жить, чтобы могла жить Германия» – так говорит народ. Спасайтесь, мой фюрер, это – желание каждого немца.
– Нет, Ганна, если я умру, то это будет за честь нашей страны, потому что я, как солдат, должен подчиняться моему собственному приказу, по которому я буду защищать Берлин до конца… Оставаясь здесь, я верил, что все войска в стране последуют моему примеру и придут спасать город… Но, моя Ганна, я еще сохраняю надежду. Армия генерала Венка идет с запада. Он должен, и он отгонит русских достаточно далеко, чтобы спасти наш народ. Тогда мы опять встанем на ноги.
Райч «почти казалось, что он сам этому верит, и, когда разговор окончился, он ходил по комнате быстрыми, неверными и большими шагами, сжав руки за спиной, и голова его качалась вверх и вниз с каждым шагом». Поздно ночью с 26 на 27 апреля начался первый целенаправленный артиллерийский обстрел Рейхсканцелярии. «Разрывы тяжелых снарядов и треск падающих зданий прямо над бомбоубежищем вызвали такое нервное напряжение у каждого, что кое-где через двери слышны были рыдания».
Но куда же делся Гиммлер? Ответ можно найти у Кейтеля: «26 апреля около полудня к нам в лагерь Ной-Роофен прибыл гросс-адмирал Дёниц; он радиограммой пригласил меня и Гиммлера. Мы вместе обсудили положение… Я по телефону предложил фюреру хотя бы разделить командование. Фюрер отклонил такую меру как необоснованную; он и не помышляет выпускать руководство из своих рук до тех пор, пока линии связи не перерезаны». Но они оказались перерезаны уже очень скоро.
«26.4.45 г. перестали действовать последние линии телефонной связи, соединявшие город с внешним миром, – подтверждал адъютант Гитлера Отто Гюнше. – Связь поддерживалась только при помощи радио».
Генерал Монке утверждал: «Во второй половине дня 26 апреля, во время обсуждения обстановки государственный секретарь Науман передал фюреру перехваченное американское донесение, в котором говорилось, что Гиммлер якобы сделал Англии и Америке предложение на капитуляцию. Узнав это, Гитлер стал очень серьезным и сначала не хотел этому верить». Связаться с Гиммлером фюрер уже не смог. Через день-другой у фюрера появятся основания в это поверить.
Раттенхубер оставил такую зарисовку: «Гитлер, придя с очередного совещания разбитый, сидел за своим столом, сосредоточенно разглядывая карту Берлина с нанесенной на ней оперативной обстановкой… Встав из-за стола, Гитлер посмотрел на меня и сказал:
– Красная Армия в Берлине. Сделать это мог только Сталин.
Задумавшись, Гитлер вернулся к столу».
История с инициативой Гиммлера имела 26 апреля некоторое дипломатическое продолжение.
Сталин получил переданное через Громыко обращение Трумэна по поводу контактов шефа СС с Бернадоттом, где президент подтверждал: «Правительство Соединенных Штатов полагает, что единственными приемлемыми условиями капитуляции является безоговорочная капитуляция на всех фронтах перед Советским Союзом, Великобританией и Соединенными Штатами».
Генсек отреагировал незамедлительно: «Считаю Ваш предполагаемый ответ Гиммлеру в духе безоговорочной капитуляции на всех фронтах, в том числе и на советском фронте, совершенно правильным. Прошу Вас действовать в духе Вашего предложения, а мы, русские, обязуемся продолжать свои атаки против немцев».
Быстрая и позитивная реакция Кремля порадовала западных лидеров. Черчилль телеграфировал Трумэну: «Думаю, что Сталин доволен тем, как быстро и единодушно мы информировали его о нашем отношении к контактам Гиммлера с Бернадоттом».
Получив добро от Сталина, союзники направили соответствующие инструкции в свои посольства в Стокгольме, о содержании которых Трумэн 26 апреля оповестил Сталина: «Информируйте агента Гитлера, что единственными приемлемыми условиями капитуляции Германии является безоговорочная капитуляция перед Советским Правительством, Великобританией и Соединенными Штатами на всех фронтах».