Сказал я эти слова, и мною овладело чувство гордости за свою Родину…
Берест, Егоров и Кантария направились к лестнице, ведущей на верхние этажи. Им расчищали путь автоматчики роты Сьянова. И почти сразу же откуда-то сверху послышалась стрельба и грохот разрывов гранат».
Зинченко вспоминал: «Быстро темнело. Бой в рейхстаге продолжался жесточайший. Капитан Неустроев доложил, что 2-я и 3-я роты отбили у противника 17 комнат. 1-я рота прорвалась на второй этаж и пробивается на чердак. Егоров и Кантария также поднялись со знаменем на второй этаж…
Лейтенант Берест принял решение не заниматься освобождением второго этажа от гитлеровцев, а, оставив здесь для прикрытия 3-й взвод, остальными силами пробиваться дальше на чердак. Однако как это сделать? Лестница на площадке обрывалась, где выход на чердак, никто не знал.
Стали искать… Красноармеец Михаил Иванович Редько обратил внимание на одну узкую дверь, заметно отличающуюся от других. Подергал – заперта. Силенкой Редько был не обижен и “ключ” подобрал сразу: с разгону ударил в дверь плечом – она тут же с треском распахнулась… Стремительно выскочил обратно, радостно закричал:
– Нашел, сюда!..
Вот и черный ход, видна пожарная лестница. Но до ее первой перекладины не менее трех метров. Люк открыт, зияет черной пустотой. Редько предупредил, что его оттуда обстреляли. Значит, засели и на чердаке. Сколько же их там?
Попробовали кричать: “Сдавайтесь!” В ответ – автоматные очереди.
Сьянов подозвал красноармейцев с ручными пулеметами и приказал открыть по люку огонь.
– Бейте без передыху! Взвод Бутылева, обеспечить непрерывный огонь! – скомандовал он. – Взвод Лебедева – живую пирамиду к лазу, быстро!
Когда под прикрытием пулеметного огня живая лестница выстраивается, Сьянов снова подает команду:
– Отделение Островского! Вперед на чердак! Приготовить гранаты!
Редько стремительно выпрыгивает на чердак, швыряет в один из углов… гранату, в другой выпускает очередь из автомата и одним прыжком укрывается за каким-то выступом. За эти несколько секунд к нему присоединяются Прыгунов и Бык, а через несколько минут – Сьянов и оба взвода, группа Кондрашова, Егоров и Кантария со Знаменем.
Что дальше? Нужно ведь еще выйти на крышу, к куполу. А гитлеровцы притаились за балками и стояками. Завязалась перестрелка…
После мощного и точного огневого удара Сьянов снова предложил обороняющим чердак гитлеровцам сдаться. Через несколько минут десятка два фольксштурмистов вылезли из укрытий с поднятыми руками. Чердак был полностью очищен от врага, путь Знамени открыт».
Комдив Шатилов описывал водружение Знамени так: «Вот и крыша… Кругом метались вспышки. По кровле постукивали осколки. Где прикрепить флаг? Около статуи? Нет, не годится. Ведь было сказано – на купол. Ведущая на него лестница шаталась – она была перебита в нескольких местах.
Тогда бойцы полезли по редким ребрам каркаса, обнажившегося из-под разбитого стекла. Передвигаться было трудно и страшно. Карабкались медленно, друг за другом, мертвой хваткой цепляясь за железо. Наконец достигли верхней площадки. Прикрутили ремнем к металлической перекладине Знамя – и тем же путем вниз».
То есть у Шатилова Знамя Победы Егоров и Кантария прикрепили сразу на куполе рейхстага, как и было написано во многих историях войны. То же, напомню, у маршала Жукова: «В 21 час 50 минут 30 апреля сержант М. А. Егоров и младший сержант М. В. Кантария водрузили врученное им Военным советом армии Красное знамя над главным куполом рейхстага».
А вот у Неустроева и Зинченко – не так.
«Быстро отыскали лестницу, по которой Егоров и Кантария в сопровождении разведчиков выбрались на крышу, – напишет Зинченко. – Время уже перевалило за 22 часа, солнце зашло за горизонт, но было еще довольно светло.
Как только разведчики с развернутым Знаменем появились на крыше, их сразу же заметили гитлеровцы из района Бранденбургских ворот и из зданий восточнее рейхстага. Они открыли такой сильный огонь, что нельзя было ни шагу ступить. Драгоценные минуты бежали, а выхода, казалось, не было.
Быстро темнело. О том, чтобы поставить лестницу и взобраться по ней на купол под градом пуль и осколков, нечего было и думать. Однако Знамя должно быть установлено, и притом на видном месте!
И тут, осматривая фронтон, Кантария обратил внимание на скульптурную группу.
– Давай, Миша, установим туда, – предложил он Егорову.
Место действительно было подходящее, видное отовсюду, и пробраться к нему хотя и непросто, но можно. Так и сделали.
Вражеские пули посвистывали вокруг, одна из них вонзилась в древко Знамени, расщепив его. У Егорова были прострелены брюки, у Кантария – пилотка. Но и в этот момент они не дрогнули, не отступили, мужественно прошли эти последние метры и исполнили свой долг.
В ночном берлинском небе густо настоянный на пороховом дыме весенний ветер медленно развернул и заколыхал красное полотнище Знамени Победы».
У Степана Неустроева это событие так запечатлелось в памяти: «Прошло с полчаса. Берест и разведчики все не возвращались. Мы с нетерпением ожидали их внизу, в вестибюле.
Стрельба наверху стихла, но от Бранденбургских ворот и из парка Тиргартен фашисты вели перекрестный пулеметно-автоматный огонь по крыше рейхстага…
Минуты тянулись медленно. Но вот, наконец… На лестнице послышались шаги, ровные, спокойные и тяжелые. Так может ходить только Берест. Алексей Прокопьевич доложил:
– Знамя Победы установили на бронзовой конной скульптуре на фронтоне главного подъезда. Привязали ремнями. Не оторвется. Простоит сотни лет!..
В тот вечер Знамя было установлено на фронтоне главного подъезда. На главный купол рейхстага Егоров и Кантария перенесут его 2 мая – с фотографом. И именно это фото войдет в историю Победы.
Но все эти расхождения в деталях не делают историю водружения флага над рейхстагом и подвиг наших воинов, шедших на смерть в своем последнем наступлении, менее величественными.
Лейтенант Берест доложил Зинченко, что «приказ о водружении Знамени выполнен».
«Я расцеловал героев, сердечно поблагодарил и тут же доложил комдиву, – пишет Зинченко. – Генерала глубоко взволновала радостная весть.
– Передайте мои поздравления и благодарность участникам водружения Знамени и немедленно представьте всех отличившихся при этом к награждению орденами».
Комдив Шатилов напишет: «Когда Егоров и Кантария предстали перед Неустроевым, на часах было без десяти одиннадцать вечера. А пять минут спустя Зинченко торжественно доложил мне по телефону:
– Товарищ генерал, Знамя Военного совета укреплено на куполе рейхстага в двадцать один час пятьдесят минут по московскому времени!
– Молодцы! Поздравляю тебя, Федор, и весь полк! Как вы там дышите?
– Подземный ход… – Зинченко выругался, прикрыв трубку рукой. – Никак пробиться туда не можем.
– Поставь около входа в подвал два-три орудия прямой наводки и два-три пулемета для кинжального огня. Вниз бросай нейтральные дымовые шашки. Выкуривай, людьми не рискуй.
– Ясно, товарищ генерал! Сейчас попробуем…
Стоит ли объяснять, с каким чувством гордости и волнения докладывал я командиру корпуса, что над рейхстагом водружено Знамя!
Вскоре Семен Никифорович Переверткин сам пришел на наш НП. Был он в прекрасном настроении:
– Ну, дай я тебя обниму. Поздравляю от души. О Знамени доложено по команде. Товарищ Сталин уже, наверное, знает. Рассказывай, как идут дела.
Я обрисовал командиру корпуса обстановку.
– Ну, последние часы война доживает, – сказал он. – Желаю, Василий Митрофанович, поскорее добить зверя в его берлоге! С наступающим праздником!
Семен Никифорович ушел. А я только теперь и вспомнил, что действительно через несколько минут наступит Первомай».
Зинченко тоже переполняли чувства: «Сбылось! Вот она какая, взлелеянная в мечтах, оплаченная страшной ценой, неизмеримыми страданиями, миллионами жизней, увенчанная бессмертным подвигом великого советского народа, Победа. Она вставала на наших глазах, в грохоте еще не закончившихся боев, величественная, долгожданная!»
Победа была одержана. Война продолжалась. 30 апреля наши отбили в рейхстаге полсотни залов и комнат. 1-я рота прочно удерживала выход на второй этаж и на крышу рейхстага. «С наступлением темноты продолжать бой стало практически невозможно. Нужно было дождаться нового дня… Бой в рейхстаге постепенно стих.
Настало, наконец, время майора Чапайкина. Его люди разносили по всем подразделениям горячий обед. Бойцы с большим аппетитом налегли на суп и на кашу, от души хвалили поваров. Памятным был в тот вечер у нас “обедо-ужин”. В нем было что-то до глубины души волнующее, радостное, символическое…
В первом часу ночи уже 1 мая мы попытались передать гарнизону рейхстага предложение сложить оружие. Однако наше обращение осталось без ответа».
Война продолжалась не только в рейхстаге и в центре Берлина. Маршал Конев писал о том дне: «Чем больше сужалась территория, занятая противником, тем сильнее уплотнялись его боевые порядки и увеличивалась плотность огня… Части войск Лелюшенко и Пухова, продолжая в этот день бои на острове Ванзее, ворвались в город Ноль-Бабельсберг… Создалась своеобразная ситуация, наши войска основными силами переправлялись на остров, а гитлеровцы остатками сил перебрались с острова на материк, туда, откуда ушли наши основные силы».
А в Чехословакии воины 4-го Украинского фронта освободили благодарную Остраву. «К 18 часам Моравска-Острава и прилегающие к ней города Витковице, Мариански Горы и другие полностью были в наших руках, – рассказывал командующий фронтом генерал армии Еременко. – …Вечером 30 апреля на улицах Моравска-Остравы было, казалось, столько флагов, сколько жителей в городе… Жители трогательно благодарили своих освободителей: пожимали им руки, хлопали дружески по плечу, обнимали, целовали, дарили цветы, старались подарить много лет хранившиеся в семье реликвии, кто крестик, который носил дальний предок – участник движения таборитов, кто русский штык времен Наполеоновских войн… На улицах гремели оркестры. А сколько песен, смеха, улыбок, веселья, хлещущего через край, было в этот день и в Остраве, и в Витковице, и в Марианских Горах, и в Пришвозе!.. Народ ликует, обнимает и целует наших бойцов и командиров, не знает, как и чем еще можно выразить свою признательность воинам-освободителям… Можно было наблюдать бессчетное число таких моментов, которые трудно передать словами».