У командующего 8-й гвардейской армией Василия Ивановича Чуйкова в тот вечер, по его словам, «настроение было хорошее, бодрое: скоро конец войны. Работники политического отдела армии пригласили меня поужинать, а заодно поговорить о предстоящих делах. В политотделе находились писатели Всеволод Вишневский, Константин Симонов и Евгений Долматовский, композиторы Тихон Хренников и Матвей Блантер. Пока накрывали на стол, Тихон Хренников сел за рояль и спел песенку из кинофильма “Свинарка и пастух”, а Матвей Блантер – “В лесу прифронтовом”. Собрались сесть за стол. В эту минуту ко мне подошел дежурный политотдела и сказал, что меня срочно вызывают к телефону. Я прошел в комнату дежурного, взял трубку. Говорил командир 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант В. А. Глазунов. Взволнованно, немного в приподнятом тоне он доложил:
– На передний край сто второго гвардейского стрелкового полка тридцать пятой дивизии прибыл с белым флагом подполковник германской армии. У него пакет на имя командования русских войск. Немец просит немедленно доставить его в вышестоящий штаб для передачи важного сообщения. Ему удалось перейти канал на участке Висячего моста. Фамилия этого подполковника Зейферд (так в тексте. – В.Н.). Сейчас он находится в штабе дивизии. У него есть полномочия германского верховного командования. Он просит указать место и время для перехода линии фронта представителям верховного командования Германии.
– Ясно, – ответил я. – Скажите подполковнику, что мы готовы принять парламентеров. Пусть он ведет их по тому же участку, где перешел сам, через Висячий мост.
– Ваше указание я сейчас же передам в штаб дивизии, – сказал Глазунов.
– Огонь на этом участке прекратить, парламентеров принять и направить на мой передовой командный пункт, я сейчас же выезжаю туда.
Вслед за тем я вызвал к телефону начальника штаба армии В. А. Белявского и приказал обеспечить меня надежной связью. Затем доложил обо всем по телефону командующему фронтом и вместе с генералами Пожарским и Вайнрубом выехал на свой КП…
Едва успел перешагнуть порог рабочей комнаты, как на столе затрещал телефон. В трубке услышал хорошо знакомый мне голос писателя Всеволода Вишневского, который с самого Одера находился при 8-й гвардейской армии. Узнав о том, что я на своем КП ожидаю парламентеров – представителей верховного командования Германии, Всеволод Вишневский взмолился всеми богами, даже назвал меня родным отцом, лишь бы я разрешил ему приехать на КП и присутствовать при переговорах. Я решил, что такое событие не должно пройти мимо наших писателей…
После этого я вызвал к телефону генерала Белявского и приказал прибыть ко мне с офицерами и переводчиками разведотдела штаба армии.
Наступило томительное ожидание. В комнате только я и адъютант. Прошло полтора часа. Глубокая ночь, но спать совершенно не хочется».
Известие о смерти Гитлера в тот день не стало достоянием широкой общественности. Судя по всему, об этом не узнал даже преемник фюрера на посту президента Германии адмирал Дёниц.
Генерал-фельдмаршал Кейтель опишет, как в тот день в очередной раз менял место дислокации. «В 4 часа утра мы оставили Доббин… Во время нашей поездки нам пришлось стать очевидцами чудовищной картины беспорядочной волны стремящихся уйти из своих родных мест беженцев. Повсюду их бесконечные колонны автомашин и обозы. Зачастую нам самим приходилось выходить из машин, потому что английская авиация на бреющем полете поливала шоссе и колонны пулеметным и пушечным огнем».
Кейтель обнаружил Дёница, который «вместе со своим ближайшим окружением разместился в офицерском доме отдыха моряков в Плёне… Кроме Буша я увидел там Гиммлера, стремившегося установить контакт с Дёницем… К вечеру я встретил у Дёница в Плёне и фельдмаршала фон Грайма… У меня произошел длительный разговор с Дёницем о безнадежном положении.
Он показал мне радиограмму Бормана, в которой говорилось, что, согласно завещанию, фюрер назначил его (Дёница. – В.Н.) своим преемником, само же завещание уже послано гросс-адмиралу с вылетевшим к нему офицером. Мне сразу стало ясно: моя радиограмма о безнадежности положения из Доббина… развеяла последние сомнения фюрера, и, таким образом, само завещание и предуведомление о нем Борманом явились ее следствием».
Телеграмма, которую Борман направил Дёницу (в мемуарах адмирала она к нему придет только 1 мая в 10.35), гласила: «Вместо бывшего рейхсмаршала Геринга фюрер назначает своим преемником Вас. Письменное подтверждение Вам направлено. Вам надлежит немедленно предпринять все необходимые меры, которые диктует сложившаяся обстановка».
И ни слова о том, что Гитлер мертв! Дёниц ответил:
«Мой фюрер! Моя преданность Вам беспредельна. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы прийти Вам на помощь в Берлин. Если, однако, судьба повелевает мне возглавить рейх в качестве назначенного Вами преемника, я пойду этим путем до конца, стремясь быть достойным непревзойденной героической борьбы немецкого народа».
Думаете, в тот день союзники поздравили Сталина с Красным флагом над рейхстагом? Или поздравят со взятием Берлина? Ничего подобного. Не поздравили и не поздравят – ни Черчилль, ни Трумэн. Их умы занимали другие вопросы.
Черчилль информировал Сталина о подробностях сдачи немецких войск в Италии: «Мы вместе должны порадоваться этой крупной капитуляции». И переслал сообщение от фельдмаршала Александера, в котором, в частности, говорилось: «Во время церемонии подписания фон Швейнитц указал, что в некоторых отношениях он превысил полномочия, данные ему фон Фитингофом, но я не думаю, что это скажется на результатах. Фон Швейнитц и Вернер в настоящее время возвращаются через Швейцарию в находящийся в Больцано штаб фон Фитингофа… Важно, чтобы не было допущено какого бы то ни было обнародования до вступления условий в силу». От себя Черчилль добавил: «Президент Трумэн предложил, чтобы первое сообщение о капитуляции было сделано фельдмаршалом Александером».
Но в Италии не все был так однозначно. Командующий южной группой немецких армий Кессельринг был крайне удивлен, узнав об акте капитуляции, подписанном в Казерте без его ведома. Аллен Даллес подтверждал: «Топор опустился рано утром 30 апреля. В Больцано поступили приказы Кессельринга, отстраняющие Фитингофа и Рёттигера от командования. Они были обязаны явиться на секретный командный пункт армейской группы в Доломитовых Альпах, чтобы предстать перед военным судом. Генерал Шульц должен был занять место Фитингофа, а генерал-майор Венцель – Рёттингера. Вольф, не перешедший под командование Кессельринга, был оставлен для специальной обработки в СС. Его уведомили, что Кессельринг обратился к Кальтенбруннеру с просьбой о расследовании его дела, поскольку Кальтенбруннер был высшим чином СС и начальником гестапо в этом регионе…
Человек, от чьего имени была подписана капитуляция, Фитингоф, исполнительный служака, отправился, как было приказано, на озеро Карецца. Рёттингер, напротив, заявил, что останется на месте, чтобы проинструктировать Шульца и Венцеля, когда они вступят в должность». Перспектива капитуляции немцев в Италии оказалась в подвешенном состоянии.
Зато такая перспектива открылась на севере, где немецкое командование искало контакта с Эйзенхауэром, который подтверждал: «30 апреля немецкий эмиссар появился в Стокгольме, чтобы сообщить, что фельдмаршал Буш, командующий немецкими войсками на севере, и генерал Линдеман, командующий войсками в Дании, готовы сдаться, как только наступающие армии союзников выйдут на побережье Балтики. Нам сообщили, что немцы откажутся сдаваться русским, но поскольку западные союзники вышли к Любеку и тем самым перерезали пути подхода сюда фанатически настроенных частей СС из Центральной Германии, то они немедленно сдадутся нам».
Всячески стимулируя капитуляции немцев на всех фронтах, союзники прилагали усилия к тому, чтобы ограничить, насколько возможно, продвижение войск СССР.
Британский премьер в тот день развил самую бурную политическую и эпистолярную активность по всему спектру проблем. Причем его адресатом выступал уже не Сталин, а Трумэн.
Черчилля крайне беспокоит ситуация в Австрии. В «Истории Второй мировой войны» он напишет: «Вскоре после того, как русские оказались в Вене, мы получили первое представление о том, что произойдет в их оккупационной зоне. Они объявили об образовании временного австрийского правительства и не разрешили прилететь туда нашим миссиям. Все это, вместе взятое, вызывало у меня опасение, что русские умышленно используют свое вступление в Австрию, чтобы “организовать” страну, прежде чем мы туда попадем».
Черчилль 30 апреля слал Трумэну телеграмму: «Мне кажется, что, если мы оба сейчас не займем твердую позицию, нам будет очень трудно оказывать какое-либо влияние в Австрии в период ее освобождения от нацистов. Не согласитесь ли Вы направить вместе со мной маршалу Сталину послание следующего содержания: “Мы считали, что вопрос об отношении к Австрии, так же как и к Германии, касается всех четырех держав, которые будут оккупировать и контролировать эти страны. Мы считаем необходимым, чтобы английскому, американскому и французскому представителям была немедленно предоставлена возможность приехать в Вену… Мы надеемся, что Вы дадите необходимые инструкции маршалу Толбухину, чтобы предоставить возможность союзным миссиям немедленно вылететь из Италии”».
В тот же день Черчилль высказывал президенту США тревогу по поводу Чехословакии, призывая американцев к занятию Праги. Британский премьер настаивал, что это «может создать совершенно иную ситуацию в послевоенной Чехословакии и к тому же повлиять на близлежащие страны. В противном случае, если западные союзники не сыграют значительной роли в освобождении Чехословакии, эта страна пойдет по пути Югославии».
Исполнявший в тот момент обязанности госсекретаря Грю был того же мнения: «Если американские армии продвинутся к реке Молдау (германское название Влтавы. – В.Н