Плевать. Мне уже плевать на него и слова Рустама не пугают. Этот человек мне не отец.
— Что с моим братом? — не выдерживаю я и вижу, как в тёмных глазах мелькает что-то жестокое и мрачное, — он у тебя? Я за него реально беспокоюсь. Считай, он единственный родной человек…
Я замолкаю, потому что взгляд Рустама мне не нравится. Он смотрит слишком красноречиво, и на губах мелькает едва заметная тень саркастичной усмешки. Словно я говорю полную чушь. Так смотрят родители, когда ребёнок рассказывает им придуманную историю. Потом он убирает руку и ложится на кровать, даже не соизволив дать мне ответ.
— Рустам, — пораженно повторяю я, — ответь, пожалуйста. Что с ним?
Он игнорирует меня. Я переворачиваюсь на бок, приподнимаюсь на руках и смотрю, как Садаев просто, кажется, собирается заснуть, потому что глаза у него закрыты. Обманчиво спокойный. Как задремавший в тени тигр. Тени необычно ложается на его тело, подчеркивая рельеф и словно делая его более реким. Опасным. Пугающим.
— Рустам. Я…
— Нахер ты за него задницу рвешь, принцесска? — произносит мужчина.
— Он мой брат. Единственный, кто нормально относился ко мне… — начинаю я, но Садаев перебивает:
— Что хорошего он тебе сделал?
— Он… — я заминаюсь, пытаясь подобрать слова. Конкретно сказать трудно. Дело в отношении Мирослава, — он всегда поддерживал меня. Я дружила с ним и делилась всеми переживаниями.
Слышу смешок.
— Это все? Твою любовь легко завоевать.
— Рустам…
— Он того не стоит, принцесска, — Садаев медленно открывает глаза, впиваясь в меня тяжелым взглядом, — вообще нихера твоего внимания не стоит. Он жив. Я его не трогал. Физически. Морально он ломается, как полная херня. Сдаст любого ради спасения своей жопы. Тебя в том числе.
Эти слова словно бьют в самое сердце. Даже дыхание перехватывает от грязи, которой Рустам так легко запятнал образ моего брата. Он так просто унизил его в моих глазах, но для чего?
— Зачем ты мне это говоришь? — тихо спрашиваю я, — он слишком маленький, ты это понимаешь? По возрасту. Естественно, он будет бояться тебя и его легко сломать, но… зачем? Я не хочу слышать про него такие вещи, даже если это правда. Он единственный, кого я еще считаю своей семьей, и если даже он меня предаст…
— Считай, что он уже это сделал. Таким нельзя давать ни шанса. Забудь. Похорони в мыслях всех, кто эту фамилию носит. За них ты нервы мотаешь больше, чем за себя. Напрягает.
— Мне не за кого больше…
— Переживай о детях.
Осекает он меня так легко, что я замолкаю, потому что не могу подобрать ни одного аргумента. Я ведь и за них переживаю. Но за человека, который был ко мне добр, в отличие от его отца и матери — разве не могу тоже? Пока я думаю, что ответить, Садаев берет и подтягивает на меня край одеяла, чтобы накрыть, а потом трогает его ладонью.
— Ясен хрен тебе холодно, — констатирует он, — одеяло мокрое.
— Я умывалась и намочила футболку. Наверное, поэтому, — я прикасаюсь к груди, на которой действительно мокрые пятна от воды.
— Снимай ее. Собираешься простыть?
И остаться практически голой? В принципе, уже все равно. Рустам многое видел. Могу же потом просто накрыться, чтобы не смущать себя.
Я сажусь и, отвернувшись, стягиваю с себя плотную футболку, оставаясь в одних трусах. Дьявол. На мне обычное белье в полосочку, которое я покупала еще когда жила у родителей. Абсолютный антисекс. Даже стыдно. Несмотря на это, я чувствую, как Садаев рассматривает меня. Словно пламя лижет спину — везде становится горячо.
Вот и согрелась.
Я выкидываю футболку на пол, и ложусь обратно. Устраиваюсь у Рустама прямо под боком, прижавшись к нему спиной. Под одеялом. Там, где я его еще не успела намочить своей одеждой.
Тяжелая рука неожиданно подгребает меня еще ближе. Ладонь оказывается на моей шее, обхватывает ее и прижимает меня к груди Рустама, распиная по телу. А по моему прокатывается дрожь. Острая и горячая. Я хватаюсь за его руку, пытаясь его сдержать. Тут же понимаю, что глупо на это надеяться. Не выйдет. даже его запястье обхватить нормально не могу. Садаев слишком мощный, слишком огромный.
Дьявол. Попалась птичка в лапы тигра. Можно не трепыхаться: не отпустит. Под его кожей сталь из мышц. Такую силу и власть над собой я впервые ощутила только с Рустамом. Это даже пугает. Я никогда с таким не сталкивалась.
Рустам цепляет небрежно край белья и тянет вниз. Задницы тут же касается прохлада простыни, пока я замираю. Голая. Беззащитная. Каждым сантиметром тела теперь чувствую мужчину сзади. Гладкую, горячую кожу. Как он в мои мягкие половинки впечатывает огромный твердый орган. Такое чувство, что он становится больше и больше с каждой секундой.
Не может быть. Он так быстро… на меня среагировал?
— Рустам… — жалобно вырывается у меня.
— Что? — низкий, хриплый голос раздается прямо над ухом, — тебя это каждый день будет ждать. Привыкай.
— Ты меня пугаешь, — признаюсь я, — своим напором. Я чувствую себя немного плохо, и…
— Пиздец, — внезапно ругается Рустам и я зажмуриваюсь, — слыш, принцесска, я не трону тебя. Я не на голову отбитый, чтобы тебе проблемы со здоровьем устраивать. Но у меня нет проблем со стояком. Чтобы на тебя никак не оживать. Уж извини.
Я немного успокаиваюсь после его слов. Расслабиться в его руках становится легче, легче отпустить напряжение. Просто получать приятные и волнующие эмоции от близости. На секунду довериться. Снова. Но с каждой минутой между бедер становится мокро, и напряжение в животе растет, словно нервные окончания скручивают в узел.
С каждым вдохом в легкие проникает запах Рустама — чисто мужской, смешанный с запахом мятного геля для душа. Может, мое тело как-то настроено на него: потому что я теряю остатки воли с каждым глотком воздуха. Как и в тот день, когда я впервые его встретила. Как и всегда. Как каждый гребаный раз
— Жалеешь, что тогда послушал меня? — спрашиваю внезапно его, — что не выставил за дверь номера?
Я не уточняю, что речь идет про первую ночь, когда мы переспали друг с другом. Надеюсь, что он сам поймет по интонации, но Садаев молчит.
А что я хочу услышать? Лучше правду, чем вежливую ложь. Рустам может солгать, чтобы лишний раз не нервировать меня. Но это ведь тоже будет неплохо? Потому что это означает, что он хотя бы за своих детей беспокоится. Главное, чтобы он стал хорошим отцом. Остальное, честно говоря, вторично. И мои желания, мое влечение к нему — тоже. Такая глупость надеяться, что он будет хорошим мужем. Не от того я детей сделала. Надо было тогда попроще выбирать. Но мне правда хочется узнать. Услышать, что угодно.
— Нет, — короткий ответ словно огненным штормом обрушивается на меня. Даже во рту пересыхает от неожиданности, — хренли жалеть? Мог бы попасться вариант хуже. Ты забавная. Но заебываешь лезть в проблемы. Это единственная к тебе претензия.
— Единственная? — почти неслышно произношу я, — а то, что меня нельзя трогать? Ты, наверное, привык не сдерживаться.
— И? — снова он усмехается, — не привык.
— На стороне будешь добирать?
— Могу добирать. Если хочешь.
— Нет! — выкрикиваю с обидой. О чем он говорит? Кто такое захочет? — Я этого точно не хочу. Я не потреплю такое отношение. Буду просто воспитывать детей, но больше ты от меня ничего хорошего… ни капли не получишь.
Замолкаю, подумав «а ему это надо?». Может ему, в принципе, плевать на меня. У него очередь из женщин. И там в первых рядах стоит губастая стерва, которая с удовольствием даст ему все, что он только потребует. Она во всем выиграет: ей можно. Она не беременна. Ее фигура не испортится. На нее можно смотреть с желанием, потому что она не мать детей. А просто женщина. Уверена, она еще и играет покорную кошечку просто на «Оскар».
Слышу тихий смех. Садаев отпускает мою шею, и рука скользит по боку, очерчивая изгибы тела.
— Тогда на тебе доберу. Но тебе хреново придется. Могу что угодно поставить — захочешь сбежать потом.
— Вряд ли. Будешь ждать? — усмехаюсь, — не верю.
— Мне плевать на то, что ты не веришь, — ладонь внезапно с хлопком бьет по заднице и я дергаюсь от неожиданности, — мне сейчас откровенно не до баб. Если, конечно, они не попадают ко мне с голой жопой в постель.
— Ты сам снял с меня трусы, Рустам.
— Спи, бля. Мисс невинность. Один хрен — в трусах ты или нет. Твоя задница в любой обертке мертвого поднимет.
Спать? Я с сомнением закрываю глаза. Сложно расслабится и заснуть. Когда такой зверюга грабастает тебя ближе, впечатывая в тренированное тело. И когда ягодицами чувствуешь огромный и раскаленный орган. Черт. Вот как заснуть?
Я стараюсь поменьше елозить, замираю, стараюсь выровнять дыхание и забыться. Не знаю, как он держится. И я даже не уверена, что сама смогу продержаться до рождения ребенка. Слышала, что у некоторых женщин во время беременности происходит гормональный взрыв и они желают мужа еще сильнее, чем обычно.
Если так произойдет со мной — я даже не знаю, что делать. Придется, наверное, спать где-нибудь отдельно. Я не выдержу такого испытания. Если он каждый раз будет меня так мять. Как плюшевую игрушку.
У меня вырывается смешок. Рустам и плюшевая игрушка. Весело.
— Рассказывай, с чего угораешь, — слышу и чувствую макушкой ленивый голос, — тоже хочу.
Я коротко мотаю в ответ головой. Может, и не стоит держаться-то? Он мой муж. Он уже смог быть аккуратным. Все те разы, которые у нас были. Возможно, стоит его только об этом попросить.
Черт, когда он сказал, что будет только на мне добирать… я, наверное, дура, но из-за этого душе поселилось приятное чувство. Словно весь негатив развеялся, как утренний туман. Это еще не клятва верности. Но уже что-то похожее. Даже если он соврал… вряд ли он каждой своей женщине это говорил.
Я переворачиваюсь в его захвате, несмотря на то, что двигаться невероятно трудно. Не теряя ни секунды поднимаю ладони, прикасаюсь пальцами к его лицу, провожу по отросшей щетине. Жесткой. Как и сам Рустам. Он весь такой.