«Иди туда!», «Принеси то!» — обращались к азиатам высокомерные европейцы. Честно говоря, мне в какой-то момент захотелось сделать хоть что-то, чтобы защитить этих добродушных ребят от «дедовщины». Но те, кажется, и не обращали на нее внимания. Белозубые, смуглые, невысокие, улыбчивые, немногословные и где-то наивные ланкийцы смиренно делали свою работу и совсем не реагировали на злой троллинг белых коллег. Они, в отличие от хорватов, охотно знакомились и общались со мной, и скоро общение со шриланкийцами стало моим практически ежедневным ритуалом на контейнеровозе. Я помогал коротать время на вахте им, они — мне. Я рассказывал им о своей жизни, кругосветке, Марусе, они с удовольствием слушали и делились своими размышлениями о море, своей работе, футболе, вспоминали близких, любимых, семьи, рассказывали о своих мечтах…
Я замечал, что хорваты ревниво реагируют на нашу дружбу. Но кто ж им виноват, что со мной они общались так же высокомерно, как с азиатами, а азиаты буквально сразу открывали мне свои сердца?
Исключением среди хорватов были только Иван, с которым я познакомился в первый день в лаунж-зоне, и старший помощник капитана Лука.
С Лукой мы частенько беседовали на капитанском мостике — это было мое любимое место на корабле. Там я, размышляя, мог часами смотреть на бурные океанские воды. Собственно, размышления составляли две трети моего трипа на контейнеровозе, но мне было гораздо приятнее делать это, глядя на океан, чем уставившись в потолок или окно каюты.
Мне казалось, что Лука — вполне приятный собеседник. Но чем дальше, тем больше я убеждался, что его радушие — наигранное, его вежливость напускная, и по большому счету ему плевать на все и на всех, кроме себя. Лука, как и большинство команды, жаловался на то, что ненавидит свою работу, на какую-то несправедливость по отношению к себе, на то, как его раздражают шриланкийцы, да и соотечественники тоже. Его раздражают эти контейнеры, порты, даже вода уже порядком надоела. Конечно же, я понимал, что и я его раздражаю своими бесконечными расспросами и рассказами о «праздном береговом образе жизни».
— Скажи, почему хорваты так пренебрежительно относятся к шриланкийцам? — однажды спросил я. — И почему им платят меньше — разве это справедливо?
— Честно? — спросил Лука. — Я об этом не думаю. Мне наплевать. Главное, чтобы мне платили и у меня было все, что нужно.
После этого разговора я решил, что обойдусь без общения с этим человеком и при возможности буду общаться с азиатами и с Иваном, если у него выдастся свободное время. Я рассказывал ему о знакомстве с хорватским футболистом Йерко Леко, игравшим раньше в Украине, он держал меня в курсе футбольных новостей.
Иван мог прибежать ко мне в каюту или на мостик и, отчаянно жестикулируя, сообщить:
— Артемий, только что «Тоттенхэм» на последних секундах дожал «Аякс»! А «Ливерпуль» вчера дернул «Барсу»! 4:0 на Анфилде после 0:3 на Ноу Камп, прикинь! — В условиях абсолютного отсутствия интернета это было для меня хоть какой-то связью с цивилизацией. До того в кругосветке я время от времени заходил на фейсбук моего приятеля Ромарио, чтобы узнать, как там наш любимый «Ливер». А сейчас возник полный штиль по спортивным новостям.
А еще Иван рассказывал, что недавно женился и скучает по жене, что мечтает, как и многие его земляки, заработать, вложить деньги в апартаменты и сдавать их потом, построить отель, ресторан, играть в футбол…
Но мне почему-то казалось, что вряд ли он вырвется из этой консервной банки. О своих мечтах на фоне ненависти к этой работе мне рассказывал здесь практически каждый, только вот примеров того, как кто-то заработал на корабле и сменил сферу деятельности, я не услышал ни от кого. Максимумом карьерного роста для каждого из них было: «А вот этот работал, стал капитаном и теперь много зарабатывает!» А то, что быть капитаном с его массой бумажной работы — это еще скучнее, чем быть матросом, они не учитывали.
Выбор развлечений на контейнеровозе был небольшой: столовая, «лаунж» с плейстейшеном, библиотека с книжками на английском, прогулка по палубе, которая позволялась далеко не всегда, и капитанский мостик. И так — все 15 дней.
В один из дней по совету Луки я попросил разрешения посетить моторный отсек. После многодневного исследования железных коридоров, столовой и мостика посещение моторного отсека — еще более шумного, грязного и наполненного приборами, чем палуба, — стало для меня, можно сказать, событием.
Примерно на середине странствования контейнеровозом я решил сделать сюрприз для ставших мне почти друзьями шриланкийцев: напросился к ним на кухню, чтобы приготовить для них ужин. Вернее, помочь поварам, следуя их подсказкам.
Там меня встретили радушно. Однако, зайдя на камбуз, я решил, что попал в ад или на гигантскую раскаленную печь без какой-либо нормальной вытяжки. GoPro мне пришлось несколько раз класть в морозилку — она нагревалась, запотевала, и я всерьез начал переживать за свою технику. Переживать за себя было поздно: назвался поваром — готовь свое карри.
«А ведь они работают так каждый день, с утра до вечера… — думал я, обливаясь потом. — И остаются такими добродушными, всем довольными… Как этому научиться? И надо ли?»
В этот вечер мне больше всего хотелось именно работать, сделать хоть что-то полезное. Я решил не просто приготовить ужин, но и поработать официантом и подать еду моим новым друзьям: пусть хоть на один вечер почувствуют себя людьми.
Их глаза и благодарные улыбки я не забуду долго. С того дня мы еще больше подружились: они наперебой показывали мне фотографии своих родных, рассказывали, как любят свои семьи и мечтают вернуться к ним «с мешком денег, чтобы те стали счастливыми». Пусть так и будет с каждым из них.
Были в череде дней созерцания стенки каюты, созерцания океана в иллюминатор и с палубы, а также нечастые «увольнительные» — вылазки на берег в портах.
Было это так же жестко, как и погрузка на борт и пребывание на борту контейнеровоза. Но эти нечастые вылазки (всего их было три) хоть на какое-то время дарили ощущение свободы и, конечно, возможность снова обрести интернет, а значит — связь с миром.
Правда, перед этим нужно было выбраться из порта, а для этого — решить вопрос с транспортом. Стоять в порту или ходить по нему было запрещено, а как и на чем ты покинешь его территорию — это уже твои проблемы, как и все остальное. Первым моим свиданием с землей стала высадка в порту Аделаиды — города в южной Австралии. Кое-как мне удалось вызвать шаттл, который вывез меня за территорию порта — в этом месте порт находился очень далеко от цивилизации, а вернуться мне нужно было ровно к восьми.
Аделаида оказалась уютным городком, в архитектуре которого модерн удачно сочетался с готикой. Засмотревшись на небоскребы, я вдруг услышал голос, говорящий с сильным акцентом:
— Можно с вами поздороваться? Я это снимаю.
Голос принадлежал японцу, который, как и я, держал в руках камеру.
— Иоши, — представился японец.
— Артемий.
Совсем скоро мы уже болтали, как давние приятели: обсуждали разницу между Японией и Европой, в частности Украиной, нюансы наших культур и менталитетов.
— Честно говоря, Арти, мы не всегда понимаем вас, славян: знаю, вы любите посибаритствовать, отдохнуть… Мы не осуждаем, однако нам это сложно понять. Мы в Японии — трудоголики. Все. И я тоже. Работа — это для нас главное в жизни. Но в какой-то момент я понял, что моя работа — это не все, на что я способен, не все, для чего я родился. Поэтому взял отпуск и поехал сюда, в Австралию, — мне почему-то показалось, что здесь я смогу найти что-то новое. Может, и в себе…
И в этот момент меня почему-то прорвало, и я заговорил как какой-то гуру:
— Послушай, Иоши, жизнь у нас одна. Твоя культура может говорить тебе что угодно, твое общество может диктовать тебе какие угодно правила, но глубоко внутри себя ты знаешь, для чего рожден. И это знание не будет давать тебе покоя, оно будет вести тебя, пока ты не найдешь себя настоящего и свое истинное место в жизни. И если в какой-то момент вопреки этому возникшему внутри тебя желанию куда-то поехать, что-то сделать, что-то изменить ты остановишь себя и продолжишь шагать по уже проторенному пути, то однажды очнешься и возненавидишь себя. Ты просто заболеешь, потому что поймешь, что однажды упустил свой шанс. А второй жизни у тебя не будет.
Японец молчал, вытаращив глаза, оглушенный моим спичем. Да я и сам был под впечатлением от своей речи.
С того момента Иоши буквально приклеился ко мне, он следовал за мной по пятам и несколько часов провел со мной: все никак не мог успокоиться, рассуждая о предназначении и судьбе.
Не знаю, случайной ли была встреча с еще двумя ребятами, один из которых оказался эмигрантом из России, уже еле-еле говорящим по-русски: они подошли к нам с Иоши, когда мы снимали Аделаиду дроном. И скоро мы уже вчетвером обсуждали разницу культур и менталитетов, а в конце отметили нашу встречу парой кружек пива на живописной набережной.
На прощание Иоши долго жал мне руку и уверял, что наша встреча была не случайной, что он будет помнить меня и расскажет обо мне всем своим друзьям, а возможно, детям и внукам.
Всю дорогу до порта я думал о том, что, говоря важные вещи Иоши, я говорил их и себе. И теперь мне было о чем подумать.
А времени на «подумать» у меня на контейнеровозе было вдоволь. Помимо общего ничегонеделания, в ближайшие семь дней после Аделаиды я не мог даже выйти на палубу — мы проходили Большой Австралийский залив, море было неспокойным, и капитан запретил прогулки.
Пока я сидел в своей каюте без общения, интернета, книг и развлечений, у меня появилось много времени для размышлений.
Когда исчезла внешняя мишура и даже возможность переводить взгляд на разные объекты, у меня остался только иллюминатор в каюте, покрытый морской солью. Просыпаясь, я каждый раз смотрел в него, потом завтракал, обедал, ужинал, возвращался в каюту и снова всматривался в эту точку и много думал…