По привычке похлопав уходящему солнцу, я поблагодарил проводника и протянул ему двадцать долларов — по взгляду стало понятно, что он ожидал получить чуть ли не в четыре раза меньше. Обрадовался, как ребенок, и принялся благодарить за щедрость, чем умилил меня еще больше — ну что за нематериальный народ! А я еще сомневался…
К вечеру на маршрутке я отправился в путь к Мандалаю — почти как в одноименной песне Робби Уильямса. Этот город запомнился мне какой-то своеобразной «дружбой» с местными монахами. Буквально каждый квадратный метр в городе был заполнен одеяниями шафранового цвета, свисающими до пола, из которых выглядывали сухие тоненькие руки и улыбающиеся остриженные головы. Каждый пятый лама (в Мьянме кое-где встречались веяния северного тибетского буддизма, поэтому некоторые послушники могли называть себя именно так) почему-то обязательно стремился со мной заговорить и узнать, как дела. Я привык встречать безмолвных кротких шественников, скромно уставившихся себе под ноги и ведущих диалог только со своим беспокойным разумом, — такая светскость вызывала удивление и неподдельный интерес.
Со временем я понял, что большинство моих собеседников в кашаях[12] были послушниками местной Мандалайской семинарии и видели во мне возможность наконец вживую попрактиковать английский. Их стандартный перечень вопросов (Как зовут? Сколько лет? Откуда? Нравится ли Мьянма?) всегда звучал одинаково, будто с одной страницы университетского учебника.
Меня забавляла их абсолютно детская и непосредственная манера держаться — они не скрывали восхищения, что могут вспомнить все фразы, о которых говорил учитель. Но как только базовые темы иссякали, они теряли интерес, желали удачного пути и следовали дальше. До параграфа с поддержанием философских разговоров на иностранном языке пока еще не дошли — всему свое время. Их не мучила скорость и жажда знаний.
Как бы то ни было — такая открытость и желание знакомиться были явным показателем желания осовремениться, понимать мир и быть с ним в коммуникации, наконец, расширить границы своего религиозного вакуума.
Настало время прощаться с Мьянмой — страной, которая предстала передо мной во всей своей материальной бедности и глубочайшем духовном богатстве. Попасть в приграничную зону между Мьянмой и Индией до недавнего времени было тем еще ребусом: пускали только по специальным разрешениям, которые готовились очень долго и выдавались далеко не всем и по каким-то необъяснимым признакам. Будучи уже в Таиланде, узнал хорошую новость, что эти строгие правила упразднили и теперь путь свободен. Но на туристическом трафике это, однако, никак не сказалось — за последующие двое суток я не увидел ни одного белого человека. Со временем даже перестал обращать внимание на то, как все тыкают пальцами и созывают полдеревни, чтобы поглазеть на большую «белую обезьяну». Судя по возгласам и жестам, больше всего низеньких индусов удивлял мой рост — эдакий Гулливер пожаловал. Я не переставал всем улыбаться в ответ на даже самые нелепые и неприятные реакции и выкрики — так легче и путешествовать, и жить в принципе. А пока они толпились и ликовали вокруг меня, я снимал бесценные эмоциональные кадры с задорными физиономиями непосед.
Попав в Индию, я удачно вписался в кузов грузовичка с местными и на нем доехал до ближайшего индийского городка — Мореха. Там меня сразу же благополучно развели в первой же лавке, впарив втридорога воду и орехи с какими-то снеками — чтобы не расслаблялся.
«Welcome to India!» — блокпосты через каждые пару километров встречали дотошным досмотром сумок и переписыванием паспортных данных в тетрадь. В XXI веке данные пограничников хранятся в засаленном блокноте с дырявой обложкой — это, конечно, сильно. Особенно интересно было наблюдать за этим окаменевшим архаизмом после Австралии и Новой Зеландии, где даже штампы на границах перестали ставить вообще всем, или Сингапура, где проходишь границу, даже не общаясь с живыми людьми-пограничниками, только сканируя свой паспорт в автомате. А в одном мире живем!
Прямо вдоль дороги своим необъяснимым чередом шла бурная индийская жизнь. На земле расстилались полиэтиленовые пакеты, имитирующие прилавки, на которых, не боясь микробов и ботулизма, продавали куски сырой рыбы вместе со свежими овощами. Сквозь открытые окна автобуса, скорее напоминающие незаделанные дырки в кузове, наспех прикрытые картонными коробками, проникал букет запахов, в котором невозможно было разобраться: зловоние от рыбы и мяса, начавших портиться под палящим солнцем; несколько более приятное амбре от благовоний, целебного ладана и пряностей; бензиновая гарь в дуэте с моторным маслом, пропитавшие влажный тяжелый воздух из-за тысяч байков, беспрерывно сигналящих и прошмыгивающих между авто.
Весь этот сумбур не был для меня новинкой — это в первый раз, когда я посетил Индию, то не мог оправиться от культурного шока. Тогда я всерьез планировал постоянно носить в кармане пластиковый пакет на случай, если мой тогда еще изнеженный украинскими ресторанами и домашней едой желудок не выдержит запахов. И уж тем более вкусов.
В этот раз все было по-другому, и глаз старательно пытался вылавливать из происходящего самое яркое и интересное. Вокруг будто парили над землей индийские девушки, закутанные в разноцветные сари, с манящим черным взглядом и идеальной осанкой, позволяющей носить тяжеленные корзины с товарами на голове. Из окон и самодельных балконов струились узорчатые шелковые ткани и пашмина[13].
Даже старые грузовики и автобусы пестрели красками: их оформляли картинками и статуэтками, а в каждой водительской кабине располагался самодельный алтарь с местными идолами и индийскими бусами рудракши. Моя маршрутка не была исключением.
Еще она до отказа была забита индусами, для которых единственный белый на все село представлял нездоровый интерес. И возможность кого-то подкалывать, раз уж он не понимает языка. Они многозначительно кивали в мою сторону, не стесняясь тыкали пальцем, хохотали с каких-то явно похабных замечаний и вообще вели себя максимально неприветливо. Но больше всех меня раздражал водитель — даже когда все утихомиривались и потихоньку про меня забывали, он не уставал подкидывать шуточки, летящие в мою сторону через весь автобус, вызывая новую волну туповатого гогота.
— Какой красивый белый! Поехали со мной на край света, проведем вместе ночь! — в любом другом контексте я мог не заметить или посмеяться с этих же шуток, но тут мужики явно пытались слегка унизить меня, сделав «белой красоткой».
Вид его только усиливал мою антипатию: больше половины недостающих зубов (а те, что остались, расположились по бокам рта, создавая темную полость посередине и подкручивая губы внутрь), седая колючая борода, плавно переходящая в брови, вязаная белая шапочка, прикрывающая, видимо, залысины, и истрепанный грязный костюм. На груди — пролитый растворимый кофе, на бедрах — следы пальцев, пытающихся вытереть жир после обеденного бордового бирьяни (традиционное блюдо из риса и специй). Но самое страшное — ноготь. Нет, не так — коготь на мизинце, отросший настолько, что я отчетливо видел каждое его движение с последнего ряда. Бр-р-р — мне всегда становилось не по себе от этих местных приколов. В буддизме такой «инструмент» отращивали для того, чтобы быть счастливее, — якобы у Будды безымянный палец и мизинец были одинакового размера, и отросший ноготь должен был как-то приблизить верующего к божеству. Видимо, в индуизме тоже придумали что-то подобное, только на свой манер. Что бы оно ни означало — выглядело жутко.
Помимо большого количества военных, в глаза сразу бросился местный обычай, который я уже давно и хорошо знал: усыпанные мусором и пластиком подъезды к каждому дому. В этом состоял индийский феномен: каждое утро на рассвете женщины выдраивали весь дом и начисто вымывали полы и окна (ну кто у нас так делает?), а весь мусор — сразу за порог, чтобы каждый раз переступать через него, выходя из дома. То есть стереотипное неряшество индусов для меня не подтвердилось — дома у них идеальная чистота и все сверкает. А вот на улице — вонючая помойка.
«Какое скотство» — первая мысль, которая промелькнула в первый мой приезд в Индию, — это как «после меня хоть потоп». А эту нацию кто-то «самой мудрой» назвал. Но оказалось, все сложнее: из поколения в поколение у местных сложился обычай держать свой дом в чистоте, а все ненужное — остатки еды и мусора — отдавать божествам и гуляющим по улицам коровам. Так жители убивали сразу двух зайцев: им не нужно было куда-то вывозить мусор, бездомным коровам — голодать и искать пищу. Только вот раньше весь их мусор был сплошной органикой, утром высыпал — к вечеру съедено животными или перегнило на солнце, а вот появление пластика существенно подпортило им жизнь. Привычка выбрасывать отходы у населения так и не изменилась, мусор остается лежать на улицах, а мысль «Что-то с этим не так» еще не пришла. Вот и продолжают жить, как на мусорной свалке.
В Морехе маршрутка не просто высаживала нас у вокзала, а развозила всех пассажиров по домам. Поскольку я заранее не выбрал отель и не забронировал номер, меня оставили напоследок. Тут водитель Раджи сделал вид гида-проводника и начал настойчиво советовать отели: в первом не оказалось свободных мест, второй стоил раза в четыре дороже, чем позволял мой ежедневный бюджет, а третий вообще выглядел как притон. Почувствовалось раздражение и закралось подозрение, что шофер специально морит меня голодом и усталостью, чтобы потом подкинуть последний «идеальный вариант», где получит процент. Только хотел сказать: «Давай уже сразу вези меня по маршруту, а то достало», как беззубый рот прошамкал:
— Так поехали ко мне домой, у меня и переночуешь! Там сыновья, жена с ужином встретит…
Искренне удивился такому раскладу, но подумал «Why not?» Это же такой экспириенс, материал, сама бытовая жизнь изнутри — то, что надо! И с широкой улыбкой принял приглашение в гости: