Мое благодатное состояние в это раннее предрассветное время, окутанное красотой розового бокового света от поднимающегося солнца, усиливалось ощущением святости места, в котором я находился. Я прикрывал глаза, сидя у самой воды и слушая ее поток, и буквально чувствовал, как успокаиваются мои возбужденные индийскими контрастами и опасностями нервы. Казалось, в этом месте может успокоиться и убаюкаться любой. Но тут мое умиротворение внезапно нарушили какие-то истошные крики. Я открыл глаза и начал взволнованно осматриваться по сторонам. Вначале не заметил перед собой ничего странного, но, взглянув правее по линии берега, увидел какую-то потасовку. Хотя если быть точным — это была не совсем драка, в ней обычно участвуют две стороны. Тут же группа мужчин целенаправленно тяжелыми палками избивала щупленького, непонятно чем так сильно провинившегося парня.
«Может, воришку поймали?» — промелькнуло у меня. Во многих азиатских странах преступники не успевали даже попасть в руки полиции — улица сама наказывала их, причем самосуд всегда был жестче и беспощаднее перспективы попасть за решетку.
Мне было искренне жаль парнишку и тяжело смотреть на его мучения, но я точно знал — вмешиваться не стоит: если бьют — значит, заслужил. Я попытался абстрагироваться от криков и вернуться к медитации, но глаза постоянно сами открывались в потребности проверить: жив или нет? В очередной раз отвлекшись от наблюдения за вдохами и выдохами, я громко хмыкнул самому себе и сдался, насовсем вернувшись к реальности. Взгляд снова упал в сторону свары — и тут я заметил, что у попавшего под палки парня какие-то неприемлемо для мужчины длинные волосы… Да это же… девушка!
От удивления я издал неконтролируемый визг и, не анализируя происходящее, кинулся к толпе. Как бы она ни провинилась и что бы ни украла — лучше я сдам ее полиции, чем позволю так жестоко на моих глазах забивать женщину.
— Оставьте ее в покое!!! — заорал что было силы, подбегая к нападающим. — Я вызываю полицию!
Никто не то что не испугался моего заявления, а даже на секунду не перестал замахиваться дубинкой и колотить ею маленькое беззащитное тело. Что меня поразило — девушка даже не думала кричать, отбиваться или хотя бы сгруппироваться, просто лежала на земле и содрогалась от каждого полученного удара. На секунду мне показалось, что она посмотрела мне просто в глаза, безмолвно прося о помощи.
— Да что она такого сделала, что вы с ней так? — все пытался докричаться до свирепых индусов я. — Неужели убила кого-то?
— Она пила из нашей реки, — спокойно ответил мне старик, которого я сначала даже не заметил. Он сидел и спокойно наблюдал за жестокой картиной. Судя по выражению лица, его эта история совсем не трогала. — Ей нельзя пить из нашей реки.
Я не понимал, что он несет, и совершенно не было времени в этом разбираться — если еще подождать, спасать может быть уже некого. Я еще раз закричал что-то неразборчивое и попытался руками остановить палки, летящие на девушку. Сначала в этом месиве мужики даже не заметили, что и кого конкретно они избивают, но спустя пару мгновений один из них очухался от приступа ненависти и крикнул всем что-то, после чего они резко прекратили избиение и остановились.
— Ты чего сюда лезешь? — стал переводить речь главного уже «знакомый» мне старик. — Не лезь в наши дела, чужак, иначе самому не поздоровится.
— Но разве так можно? — воспользовался бородатым переводчиком я. — Она же такая маленькая и совсем не может защититься! Лучше отдайте ее полиции!
— Полиция ей не поможет, — сурово отчеканил индус. — Она — далитка и сама знает, где ее место. Она нарушила правила. Она пила из нашей реки.
Хоть я все еще ничего не понимал и ничем не помог, группа мужчин все же перестала бить несчастную и наблюдала за действиями главного, ожидая от него указаний. Тот, видимо, уже скинул весь свой пыл или просто не хотел продолжать при иностранце, поэтому махнул рукой, чтобы все расходились, а сам плюнул девушке прямо в лицо и прошипел что-то очень злобное и угрожающее. Та покорно выдержала унижение и даже не попыталась поднять на него глаза или вытереть мерзкую слюну со своей щеки. Внутри меня все клокотало, но я понимал — надо просто дать ему уйти.
Когда все разошлись и мы остались втроем, я помог девушке присесть и облокотиться на дерево, подал бутылку воды с пачкой мокрых салфеток, чтобы она могла вытереть с себя кровь, грязь и слюни того подонка. Помощь она принимала неохотно и боязливо, будто опасаясь прикоснуться к моим рукам, — брала предметы только с большого расстояния и отвернувшись, чтобы не соприкоснуться взглядами. Когда она наконец мало-мальски привела себя в порядок и перестала испуганно отворачиваться, я посмотрел на ее лицо и отметил про себя, насколько оно было красивым.
— Объясните нормально, что она сотворила, — еще раз попросил я старика. — Мне это важно знать.
Хотя лучше бы правду я никогда не узнал — слишком она была жестокая. Оказалось, что девочка (на вид ей было не больше восемнадцати) относилась к низшей касте в Индии — далитам. Хотя, по сути, эти люди не принадлежали ни к одной из каст и были вне системы. По одной из версий, такие люди являются потомками коренных индийских племен, которые жили на территории Индии еще до того, как эти земли были завоеваны ариями. «Новое» население Индии посчитало, что далитов в общество пускать нельзя, и их стали использовать как рабов, для черной работы. А потом и вовсе выселили за пределы городов в своеобразные нищенские гетто. И вот теперь эти люди, бездомные и бесправные, жили, как бродячие собаки, ютясь по канавам и заброшенным гаражам. Даже к трущобам их не допускали и периодически устраивали набеги на их несчастные поселения, сделанные из коробок и полиэтилена посреди полей. К таким людям относятся крайне пренебрежительно, многие верят: если к ним прикоснется или даже краем одежды заденет далит, придется посвятить годы, чтобы очистить карму от этой «грязи». Вот что значит сила идеологии.
Далитам запрещено практически все, кроме выполнения самой грязной работы — мытья унитазов, сбора мусора или мертвых животных с дороги. Заходить в храмы, дома и даже магазины — запрещено. Если хочешь что-то купить (когда посчастливилось заработать или найти копейку), нужно оставить деньги у входа в магазин и крикнуть продавцу, чтобы тот вынес кусок хлеба. А он, скорее всего, кинет его прямо на землю, как собаке, совершенно не церемонясь с таким покупателем. Идти по тротуарам, набирать воду из общего колодца, сидеть на лавочках — запрещено.
«Она пила нашу воду» — по-другому зазвучала фраза в моих ушах, и я начал понимать. Не имея возможности купить бутылку воды, девушка втихаря попыталась сделать пару глотков из Ганга, где я даже не рискнул купаться, а ее «застукали» и так жестоко избили. За глоток воды!
История, которую рассказывал старик, а еще больше его абсолютное при этом спокойствие — выводили меня из себя. Как такое может быть в современном мире? Я же не в лесу все-таки нахожусь, а в государстве! Куда смотрит закон?
Оказалось, что закон смотрит в правильную сторону и даже принимает меры — уже давно любое деление на касты на государственном уровне запретили. Но закон ушел далеко вперед от своего населения — в мегаполисах такого ужаса уже, может, и не встретишь, а вот в мелких городах, далеких от телевидения, политики и современной цивилизации, все до сих пор живет по своим традициям. И никому это не кажется ненормальным.
— А сами далиты почему молчат? Почему они до сих пор не побороли эту несправедливость? — недоумевал я.
— А они и не бороли, — так же спокойно ответил старик, — им с детства из поколения в поколение вдалбливают в голову, что они отбросы. У них это на подкорке записано, в генетическом коде.
У меня был еще примерно миллион возмущенных вопросов, но задавать их, кажется, не было смысла. И свою систему иногда трудно изменить, что уж лезть в чужую. Поэтому я решил уделить немного внимания девушке, чтобы хотя бы быть уверенным, что она уйдет отсюда целой.
Немного пообщавшись (выудив из нее чуть больше чем два слова) с помощью знавшего английский язык старика, я узнал, что она действительно почти ребенок — ей было всего шестнадцать, и она уже много лет (не смогла посчитать сколько) живет без родителей, потому что на их поселение в детстве совершили набег, и она просто потерялась. В индийских условиях сила фейсбука, как и телефона, полиции и прочих прелестей цивилизованного мира, не поможет — потерялся однажды, и больше никогда уже, скорее всего, не встретишь родню.
— Может, у тебя есть мужчина, муж? — слабо понадеялся я. — Он мог бы тебя защищать…
— Никто на мне не женится, — без тени грусти, а просто как факт произнесла девушка. — Я — как проказа, если быть со мной, автоматически переходишь в низшую касту. Есть только ребенок… — добавила она. — Шесть лет назад меня изнасиловал злой мужчина, и я забеременела. Сначала испугалась и долго плакала, зато теперь у меня есть сын. Может, он когда-нибудь и сможет меня защитить.
Это уже точно было за гранью — десятилетнюю девочку насилуют и просто бросают на улице, а полиция даже не думает вмешиваться в такие дела — проблемы далитов остаются проблемами далитов.
Я не хотел грузить девочку своим шоком и показывать, что ее жизнь вызывает столько страха и жалости, поэтому просто накупил в ближайшем магазине еды и лекарств первой необходимости, пожелал здоровья и быть осторожнее и с тяжелым сердцем поспешил в дорогу.
После прошлых двадцати четырех часов замирания сердца я понял, что больше на автобус в Индии не сяду — из Гувахати уже выбирал для передвижения поезда, и сразу же стало значительно быстрее добираться до нужных точек, а главное — безопаснее. Хотя это, конечно, с какой стороны посмотреть. Поезд в Индии — это тоже один сплошной квест: от многочасовых покупок билетов, где сколько ни старайся, лучше нашего плацкарта не выйдет, до самих поездок в общих вагонах, где людей, как селедок в бочке. Как внутри, так и снаружи — в окнах, на межвагонных площадках, на тоненьких перилах у входа. Задача-минимум — протиснуться хотя бы чуть дальше от открытой двери, чтобы половина тела не свисала с летящего на всех парах поезда. Задача-максимум — найти место, чтобы присесть. Хотя бы на пол, хотя бы на свой же рюкзак.