— You. Go! — произнес ресепшионист хлесткую, как плеть, фразу, которую ждал как никогда.
Привычно запрыгнул в кузов пикапа, поздоровался и улыбнулся уставшим бойцам, протягивая им сигареты — самые эффективные сувениры в сложных местах, вмиг стирающие барьеры языка и неприятия. Далее все выглядело словно в дешевом боевике. Мы долго кружили на авто по пыльным улицам Кветты — постоянно казалось, что мы просто делаем круги, но проверить не мог, не вбил стартовую метку в GPS. Затем остановились посреди большого оживленного перекрестка. Стоим… Странно.
— You. Go! — та же фраза, которая снова ощущается пощечиной.
Тут же меня перегрузили в другой пикап, где было больше бойцов и появилось дополнительное сопровождение — два вооруженных мотоциклиста. Через двадцать минут — снова остановка, теперь меня попросили выйти.
Стоя на пыльной дороге в очередном ожидании, я заметил, что пот льется не как обычно, не капельками: все тело покрывается им, а затем он ровным слоем стекает вниз. Новая порция пыли тут же оседает на теле, и снова новая волна, темнея по пути, устремляется к ногам. Проверка, бумаги, досмотр вещей — и дальше по кругу. С рассвета до заката за время проезда сменилось 27 вооруженных конвоиров.
Одно лицо мне запомнилось больше всего — Мухаммед. Любимой его шуткой было тыканье по моим ребрам стволом «калаша» с диким гоготом от такой «щекотки» и включение на всю громкость в машине арабской музыки, которую он переключал каждые две-три секунды. Ну и, конечно, демонстративное игнорирование всех моих просьб (вода, туалет, поесть). В таком «чудесном» обществе я провел семнадцать часов и от скуки решил даже записать с этим извергом интервью. Получилось лишь в несколько присестов, когда у него появлялось настроение для ответа.
— Как ты относишься к Пакистану? — начал сразу с провокационного вопроса.
— Я не оттуда, мы — народ белуджи. У нас своя страна, — хватаясь за приклад автомата, произнес он. — А там у них — разные… Но много собак.
— А почему служишь тогда, помогая пакистанскому полку?
Не ответил, начал язвительно улыбаться, включил музыку и дал понять, что разговор окончен. Следующий момент удалось поймать лишь через несколько часов.
— Мухаммед, ты включаешь в телефоне сохраненные сториз из Дубаи. Мечтаешь жить там?
— Да. Нет, — стал запутываться он. — Нет. Да. Только надо почистить все там. От собак.
— О чем ты мечтаешь? — предпринял последнюю попытку я.
— Чтобы мои дети были счастливы, свободны и в безопасности, — после паузы выдавил он, и голос смягчился. Было видно, что он не собирается раскисать перед «белой собакой», но эмоции взяли свое.
Дальше мы ехали молча. Я получил свое: удостоверился, что даже такой пропитанный злобой человек имеет доброе зерно внутри. Возможно, он просто не знает, как можно по-другому, без угроз и оскорблений, — потому что никто не показал. Да и с такой жизнью, как у них, постоянно приходится защищаться. Оттого и такие иглы.
Финальной точкой должна была стать граница с Ираном, но, когда прибыли туда поздно вечером, меня упрятали в полицейский участок, который больше походил на осажденный бункер. На столе начальника местного райотдела — кожаная дубинка-плеть, на стене — карта провинции, в шкафу — стойка с четырьмя «калашами». Кто-то запер дверь снаружи, оставив меня одного на пару часов внутри. Как всегда, ничего не объясняя.
Поздней ночью послышались шаги и скрипнула дверь. Темная фигура с тяжелым автоматом наперевес поставила поднос с чаем, остывшую жареную курицу и жестом указала на пол:
— Спать здесь.
Понятно, значит — до утра новостей не ждать. И только на рассвете мы наконец заехали в приграничный город Тафтан.
День 264Захедан, Иран
Граница с Ираном оказалась по ту сторону огромной очереди из местных, желающих попасть в зазеркалье пакистанского Тафтана. Триста человек, как плотно нанизанные друг на друга, уверенно продвигались вперед, как бусины на молитвенных четках. Полицейские провели меня к отдельному входу для иностранцев. Благо здесь было пусто. Штамп в паспорте, пару шагов — и под ногами твердь другой земли.
— Что это? — Иран приветствовал меня вопросом смуглого пограничника с неухоженной бородой.
— Это дрон, — готовый к такому повороту событий, я достал из рюкзака пермит на использование дрона именно в Иране. Заплатив за него 80 долларов, я был уверен, что эта индульгенция будет говорить сама за себя. Пограничник повертел бумажку и вернул ее мне. Позвал еще одного сотрудника, судя по погонам на плечах, старшего смены. Вместе они начали крутить дрон, переписывать его серийные номера, затем вносить эти данные в толстую потертую тетрадь.
Наконец младший по званию протянул мне дрон.
— Все окей? Можно снимать? — на всякий случай переспросил я.
— Запрещено снимать в Тегеране и около территорий вооруженных сил и военных объектов, — не глядя в глаза, произнес бородатый.
— А в остальных местах? — не унимался я.
— В остальных можно, — ответил он, переводя взгляд на следующего человека в очереди и жестом показывая ему, чтобы проходил на проверку.
На последних пропускных воротах я внезапно вспомнил, что надо бы еще отыскать и средство передвижения. Попытка заблаговременно найти машину с водителем потерпела фиаско. Я связался с нашим туристическим партнером в Иране, куда мы накануне, буквально за неделю до этого, привезли целую группу наших One Life путешественников. На мою просьбу поделиться контактами проверенных людей в приграничном регионе с Пакистаном я услышал ответ: «Таких нет. Дело в том, что в этот регион люди не едут. Я поговорила с несколькими водителями, и ни один не захотел. Говорят, что их там убьют».
Иранский пограничник, который меня провожал, что-то крикнул за ворота, и меня тут же окружили голосящие, как гуси, водители. Уже через пару минут я со своими баулами мчал в грязно-белой машине неопознанного производства в сторону города Захедан. Там надо было попасть на автобусную станцию, дальше путь лежал в Йезд, но для осуществления всех этих планов оставалась одна небольшая деталь — поменять сто долларов на иранские риалы.
Окружающая пустыня давала о себе знать адской жаждой. Зарядившись по дороге колой со вкусом Ирана — оказалось, что все напитки только местного производства, ничего иностранного в продаже нет, — мы начали изнурительную и безуспешную охоту за обменниками. Низкий курс (как для «несвоих») и еще какой-то местный праздник усложняли и без того нелегкую задачу. Закончилось все в темной комнатушке за кассами автовокзала, куда меня завез водитель и оставил на растерзание не знающим ни слова на английском потомкам Вавилона.
Языковая пропасть делала обмен невозможным, пришлось применить все свои навыки игры в «крокодил», чтобы иметь какой-то шанс получить желаемое. В итоге один из них схватил мою купюру и скрылся в хитросплетениях коридоров.
— Сейчас они тебе все поменяют, а ты потом бери билет до города, в который направляешься, — внезапно ситуацию спас один из водителей автобусов, который хоть как-то говорил по-английски и внес наконец ясность.
Прошла целая вечность, пока принесли эти деньги. Вскочить в уходящий автобус на Йезд с билетом в руках было таким же счастьем, как горячая вода после двухнедельной профилактики. Истекая потом и изнемогая от усталости, я сделал глубокий выдох, за окном участились пейзажи пустыни, но внезапно они споткнулись о полуразрушенный КПП, обосновавшийся на выезде из злополучного Белуджистана. В Иране этот приграничный регион носил то же название, что и в Пакистане. Автобус остановили, и люди в форме начали пристально осматривать пассажиров в салоне.
К гадалке не ходи, кто им приглянулся больше всего. До чистокровного иранца мне далеко, паспорт это подтвердил. Полицейский в форме жестом показал, что нужно выйти из салона. Около часа я в компании своего рюкзака проторчал на улице с пониманием, что ожидание неизвестности в Иране должно стать такой же нормой, как почистить зубы. Затем полицейские начали внимательно досматривать мои сумки. Когда из будки КПП резким шагом вышел мужик с паспортом в руках и направился ко мне, водитель автобуса быстро сообразил, что происходит, молниеносно завел мотор, и мы снова помчались через пустыню в сторону Йезда. В салоне я пытался даже не смотреть по сторонам, понимая, сколько буравящих меня ненавистью глаз вокруг из-за того, что причиной задержки стал именно я.
В город прибыли практически под утро. Приняв душ в гестхаусе и свалившись от усталости на кровать, я наивно поблагодарил пространство за то, что вот теперь точно худшее осталось позади, и вырубился.
В обед была назначена встреча с водителем, который входил в топ рекомендаций на форуме Винского и должен был стать моим проводником по прелестям иранских городов. Он ехал из Тегерана и пунктуально явился в назначенное время. На вид чуть больше 50, среднего роста, смуглый, черные с проседью усы — классический батя-иранец. Но с какой-то легкой странностью. Никак не мой психотип.
— Значит, завтра выезжаем на Исфахан, — еще раз произнес я планы и расписание.
— Да-да, завтра выезжаем, — «батя» мотнул головой и сразу запнулся. — Excuse me, я… я хотел сразу прояснить… Что, если что, то я ни при чем.
— О чем речь? — не понял я. — Если ты везешь по заданному маршруту, то все окей. По дороге надо заехать на пару часов в Херанак посмотреть древние руины. Это же по дороге, верно?
— Да, это рядом. Да, окей. Но если что, то ко мне никаких претензий, окей? Excuse me, — в который раз пробормотал усатый. Мнительность и вечное «я не я и лошадь не моя» заставили меня сомневаться, тот ли это человек, которого так хвалили в интернете. Проскальзывающая неадекватность водителя поневоле очень настораживала, но особо перебирать здесь не приходится, надо брать, что есть.
Центральная часть города сохранилась практически в первозданном виде. В какой-то момент показалось, что время забыло о Йезде — и здесь до сих пор триста пятьдесят какой-то там год. Со всех сторон от издержек цивилизации город защищали горы. Не удивительно, что именно тут, как насекомое в янтаре, отлично сохранилась одна из первейших религий — зороастризм. На удивление, ее главный храм внешне выглядел очень скромно, скорее похож на горсовет какой-то отдаленной от столицы области. Вокруг чисто, аккуратно, перед входом — круглый бассейн с прозрачной водой. Вот так с виду и не скажешь, что внутри находится чаша с огнем, который горит — внимание! — с 467 года нашей эры.