Глаза открылись, словно хотели вытянуть меня из этого кошмарного сна в тлеющую шансами реальность. Но я — все в тех же неудачных времени и месте. Машина все быстрее приближается к точке назначения, а на вопрос: «Что тебя может спасти?» — у меня по-прежнему нет ответа. Инстинктивно легкие затребовали глубоких вдохов и медленных выдохов. Виски тоже устали удерживать учащенное пульсирование взбунтовавшихся вен. Если нет другого выхода, остается воспользоваться тем, который имеется, — на горизонте уже белеют дома Ардакана, и я упорно надеюсь, что все будет хорошо.
В Иране не очень заморачиваются с архитектурой госучреждений — здание КСИРа напомнило местный полицейский участок, в котором мне уже довелось побывать. Действительно, какая разница, где вершить судьбы людей — во дворце или кибитке, — если итог у всех один. Мы выходим из машины, мой горе-водитель покорно ждет своей участи.
Солнце уже давно катится к горизонту, еще больше затемняя и без того неясное будущее. Я, водитель и полицейский мелкими шагами идем к входной двери в глубине двора. У самих ворот мы увидели мужчину невысокого роста с барсеткой под мышкой. Белая рубашка, черные брюки, ухоженные усы — от типичного чиновника его отличает только одно: необычно для этих мест умные и добрые глаза. Судя по устремленному мимо нас взгляду, офицер КСИРа уже закончил свой рабочий день и торопился домой к семье. Но мой коп-надзиратель, судя по всему, решает нарушить его планы. Перегораживает ему дорогу, вручает папку с документами и активно вещает на фарси, жестикулируя в мою сторону.
Вижу одно: с каждой новой фразой офицер меняется в лице. На его интеллигентной физиономии застыл немой вопрос: «Ну почему я не вышел из кабинета на минуту раньше? Уже бы ехал домой к семье». Тяжело вздыхая, он смотрит из-под густых бровей сначала на меня, потом на полицейского, нервно сжимает бумажки в руках и вялым кивком головы приглашает нас в здание.
«Вот ты, Сурин, „везунчик“! Попал со своим делом в руки человека, у которого дома стынет ужин», — отдаляющаяся надежда оставляла во мне усиливающуюся вместе со страхом самоиронию. Но внезапно офицер в стиле случайного прохожего поворачивается ко мне и вежливо издает:
— Hello!
Ничего себе — «нello»! В коридоре самого жесткого в мире ведомства! От происходящего я на мгновение немею, но тут же беру себя в руки.
— Hello, — произношу и слышу, как в моем голосе вместе с ответом зарождается новая надежда быть услышанным. Одновременно замечаю, что внутри здание не такое страшное, как я нафантазировал после знакомства с полицейским участком и, тем более, тюрьмой. Интерьер холла и коридоров создает видимость не обители жестокости и расправы, а обычного офиса какой-то компании, где клерки с девяти до шести перекладывают бумажки.
Нас заводят в просторный конференц-зал с тяжелыми шторами на окнах и узорчатыми коврами на полу. Ладонью офицер приглашает всех присесть за большой овальный стол и шепчет что-то в шипящую рацию. Через пару секунд в комнату вносят мои сумки и водружают на стол.
— Excuse me, sir… — я делаю попытку наконец-то начать разговор, изнемогая от неприлично затянувшейся паузы.
— Wait, please! — указательный палец главного по разбирательству указывает мне на настенные часы.
Пока я выдыхаю от все повторяющегося прилива надежды быть понятым без переводчика, офицер начинает допрос моего водителя. Наверное, я поспешил с выводами, что чиновника где-то ждут, — в его вопросах к водителю не чувствовалось спешки, а умиротворенное лицо во время выслушивания ответов напоминало облик католического священника на исповеди. Лицо бедняги Экскьюмира (моего водителя) с выпученными глазами истекало потом. Со стороны кажется, что я смотрю иностранный фильм без субтитров: в моем распоряжении только интонация собеседников, но и этого предостаточно. Водитель держит речь тоном идущего на расстрел, периодически повторяя одну и ту же фразу (не удивлюсь, если это было что-то из серии «Я его предупреждал. Это все он. Я ни в чем не виноват»). Офицер спокойно слушает, разделяя ответы водителя и свои фразы невыносимыми паузами.
Вопрос. Однообразный ответ. Тишина, длящаяся, казалось, вечность. Вопрос. И так далее по кругу, и не меньше часа. Когда у водителя не остается сил и слов роптать дальше, офицер еще раз смотрит бумаги и медленно поворачивает голову ко мне. Из-под его усов на очень неплохом английском доносится долгожданное: «А теперь расскажите вы, что случилось».
Словно школьник, целый урок поднимающий руку и наконец вызванный учителем к доске, я быстро включаюсь. «Я — Артемий Сурин, путешественник из Украины. Совершаю кругосветное путешествие по канонам Британского географического общества. Снимаю об этом документальное кино, знакомлюсь с местными культурами, посетил больше сотни стран… Обо мне за это время много материалов написали, этот проект известен в нашей стране и не только. У меня уже есть выпуски программы, и их можно посмотреть на ютубе». Офицер ни разу не перебивает, иногда черкая что-то в своих бумагах. Где-то через час история постепенно подходит к кульминации — моему визиту в Херанак и съемке дроном. Я сыплю детали происходящего с двойным рвением, хочется вплоть до секунды восстановить всю картину, включая рассказ о потрясающих пейзажах, на фоне которых меня застали врасплох. Задыхаясь от вкуса воспоминаний об увиденном и не имея раньше возможности ни с кем этим поделиться, вдруг в повествовательном угаре ловлю себя на мысли, что слегка забылся. Вообще-то я не у костра сижу и байки травлю, а арестован по обвинению в шпионаже (за что здесь или расстрел, или пожизненное), и передо мной сотрудник КСИРа — самой одиозной и жестокой спецслужбы в мире. Никак не случайный сосед по купе.
Главный следователь, воспользовавшись тем, что я на секунду запнулся, произносит:
— Это все?
Развожу руками, мол, в целом да — сирены, полицейские, арест, суд, тюрьма, и вот я здесь. Да, я все сказал.
— Покажите подтверждения того, о чем вы говорили.
От волнения и нетерпения пальцы скользят по крышке ноутбука и не могут вытащить его из сумки. Наконец, укротив волнение, включаю комп и начинаю экскурсию по файлам. Вот первые серии о начале кругосветки, вот — монтаж следующих видео, вот — папки с фото, отсортированные по разным странам. Он с неприкрытым интересом увлеченного зрителя внимательно все рассматривает и понимающе кивает:
— Хорошо. А что с дроном?
Опираясь на кажущуюся благосклонность офицера, мои пальцы стали более уверенными, и из принесенных вещей достаю главного виновника всей этой заварухи. Высвобождаю из него карту памяти, вставляю ее в ноутбук. Грузится… Мои легкие набирают побольше воздуха и замирают. Дышать страшно — вдруг на видео выскочит что-то противозаконное, ведь толком просмотреть, что я там наснимал, возможности не было. Картинка зашевелилась и намертво приковала к себе две пары глаз: в одних было напряженное волнение, а в других — любопытство. Руины… Огороды… Горы… Все! На кадрах с дрона — чисто. Никакого полицейского участка, что мне вменяли в вину и за что осудили, бросив в тюрьму, на кадрах нет. Легкие рвано выпускают на волю воздух, пытаясь сделать это незаметно.
Теперь любопытство офицера обращено на джойстик. Он вертит его в руках, изучает карту полетов. Следующим в поле внимания оказывается мой телефон. Оп! — и любознательный палец чиновника уже копается в галерее.
Опять зачерпываю побольше воздуха, впиваясь глазами в экран. За пару дней до моего задержания в США отгремело 4 июля, и мой ватсап был нафарширован всякими картинками и видеопоздравлениями от американских друзей. Ночью перед арестом я чистил эту коллекцию «Happy Independence Day». Однако какая-то выдающая «шпиона» ерунда вдруг таки завалялась… Экран мне не видно, остается считывать происходящее только по выражению лица офицера. Его брови и лоб расслаблены. Мои вены на лице вздуты и напряжены. Зрачки офицера бегают синхронно с движением пальца. Еще пара скролов вниз — и уголки глаз слегка опускаются, будто готовясь ко сну. Шлейф скуки накрывает лицо, и рука кладет смартфон на стол. Вроде пронесло! Продолжаем дальше.
Следующий обыск — социальные сети. На этот раз он заходит со своего телефона. КСИРовцам запрещено иметь страницы в соцсетях, у них есть один на всех аккаунт для особых случаев — таких, как мой. Офицер ловко находит меня в инстаграме и нажимает сразу на перевод. Вмиг мои последние тексты о 250-м дне кругосветки превращаются на его экране в кардиограмму закорючек на фарси. Палец безразлично скролит вниз — там не к чему придраться. С этим покончено — берет в руки карту моего маршрута.
— Почему вы ехали вот так, а затем сделали такой крюк через Вашингтон? — показывает пальцем путь и начинает по паспорту сопоставлять, как и почему я провел в Соединенных Штатах почти целый месяц.
Из меня снова льется словесный поток объяснений о визе, письмах французскому консулу, сопровождающийся доказательствами — файлами и документами из ноутбука. Терпение у следователя, конечно, аномальное — ни разу не моргнув за десять минут моих трелей и не отрывая от меня взгляда, он тихо бормочет что-то в рацию. Через минуту в комнату входят двое мужчин в белых перчатках, очень похожие на помощников Ольги Фреймут. Мне слышится что-то похожее на «фас», и эти ищейки набрасываются на сумки, прощупывая каждую вещь так, будто ищут крошечную косточку в рыбном филе. Притормозить несусветную ловкость белых перчаток смогла только аптечка. Один из сыщиков аккуратно берет по образцу каждой таблетки и скрывается за дверью. Тем временем второй продолжает потрошить рюкзак.
Минут через 30 рация издает нездоровый хрип. Офицер бросает взгляд на таблетки и дружелюбно кивает. У меня отлегло от сердца — наркотиков, взрывчатки и палочки Эбола в моей аптечке не обнаружено, но потрошители продолжают искать дальше. Периодически в белых перчатках появляются какие-то вещи и, не встретив интереса в глазах досматривающих, небрежно брошены на стол, превращаясь в кучу хлама.