— Но я же никого не убивал! — хмыкнул Воробьев. — Я же все написал, что знаю.
— Мы тебе, может, и верим. Поэтому ты сейчас и домой едешь к мамочке чай пить. — Лесоповалов похлопав Воробьева по плечу. — Но учти: уют свой домашний легко можешь поменять на камерный суровый быт, так что советую тебе умным впредь быть и от слов своих не отказываться в дальнейшем.
— Да, вот еще что, Юра, если вам вдруг кто-то позвонит из ресторана, где ваша сестра работала, или еще откуда-нибудь и предложит встретиться по какому-нибудь делу, то вы сразу же об этом сообщите нам, — сказал Колосов, — вы должны запомнить, Юра: вашу сестру убили. Может так статься, что следующим окажетесь вы, если не будете делать все так, как мы вам говорим.
Короче, парня они с Лесоповаловым вроде бы дожали. Уходил он от них в родную калитку в Пироговском на ватных ногах. Окна в доме Воробьевых в глубине сада в этот поздний час ярко светились. На маленькой терраске лаял щенок.
— Юрочка, это ты пришел? — услышал Колосов голос матери Воробьева. — Что так поздно? Мы с бабушкой волнуемся. Опять с электричками перебои, да?
Воробьев что-то невнятно промямлил в ответ. Хлопнула дверь. Щенок залился радостным лаем. А Колосову вдруг вспомнились слова Кати о том, почему это после смерти настоятеля Пироговского храма приход не перешел к его старшему сыну, окончившему семинарию, а был передан, другому молодому священнику. «Значит, дело не в возрасте, — сказала Катя, — а в чем-то другом. Церковь поступает мудро».
А может, в этом самом и скрывалась главная причина-в детях священника? В младшем сыне, готовом за триста баксов кому угодно сбыть дозу смертельного яда, в старшей дочери, которая взяла этот яд, да и…
Смешанные чувства обуревали Никиту после этого допроса. Версия, которую он, Колосов, вынашивал почти с самого начала, вроде бы полностью подтверждалась. Но чувства удовлетворения и особой радости от этого Никита не испытывал.
— Что, можно первые итоги подвести? — спросил Лесоповалов. — Ясно как день: Воробьева через брата достала этот таллиум, и не кто иной, как она пустила его в ход на том ужине. Ты прав был, Никита, — ей, как официантке, сделать это было проще всего. Возможно, Студнев был ей действительно кем-то заказан. Ведь у самой у нее убедительных мотивов для его убийства не было. А потом, когда она выполнила заказ, кто-то и ее устранил, чтобы разом обрубить все концы. Никита, это классический расклад оплаченного заказа! Все отличие здесь только в том, что киллеру, точнее, киллерше наемной не пушку в руки сунули, а ядовитое снадобье. Что ж, теперь, остается сущий пустяк, — Лесоповалов невесело усмехнулся. — Установить заказчика. Ну, этим пусть Петровка занимается. Это их прямая обязанность. По крайней мере, второе убийство целиком их. А они нас запрягли, умники. А мы ведь этого Юрку Воробьева им прямо на блюдечке поднесли. Между прочим, я его наблюдал все время: размазня он полная. Но не хитрит — это точно, не оборзел еще, не научился. Да, как подумаешь… вот деток воспитал пастырь духовный: сын — вор, дочь — отравительница…
— Ну, это пока только наши предположения, — сказал Никита, хотя в душе в этом тоже почти не сомневался, — слушай, Костя, надо Гусарова вызывать на допрос. Кажется, время самое подходящее.
— Сам знаю, что подходящее, но, увы, подождать придется. Я как раз справки наводил сегодня: бывший муж нашей Авроры в настоящее время в Финляндии находится, вернется только через несколько дней. А в день убийства Студнева его, кстати, тоже в Москве не было. С Петровки установка пришла: Гусаров в Сочи летал, там вроде какие-то торжества были по случаю закрытия «Кинотавра».
— А в день убийства Воробьевой он тоже находился в Сочи?
— Как раз накануне вернулся. Если быть точным до конца, вечером в понедельник уже был в Москве. В пятницу же снова улетел рейсом Москва-Хельсинки. — Лесоповалов усмехнулся. — Что-то до боли знакомое, правда, Никита? Со всеми этими полетами туда-сюда… Как у нас заказуха натуральная бывает, так кому-то самому главному ну прямо на месте не сидится. И еще одна деталь, Никита, интересная вырисовывается.
— Какая?
— Воробьенок про внедорожник нам плел, на которой его сестра к ресторану приезжала, а выходить у ресторана не захотела? Так вот. У господина Гусарова как раз подходящее авто — «Мерседес» 320-й, цвета металлик. Никита кивнул — принято к сведению.
— Между прочим, и у Симонова тоже серебристый «Ровер». Он на нем на похороны приезжал, я его сам видел. И вроде сведения есть, что у него с Воробьевой любовь была.
— «Ровер» не его, — ответил Лесоповалов, — я уже проверил. Он его по доверенности водит, а владелица Потехина Мария Захаровна. Приобрела машину через салон «Автолюкс» семь месяцев назад. Ну что ж, ладно, мысль твоя ясна. Пока Гусарова в Москве нет, можно и Симоновым заняться. Тем более мне на него установочные данные прийти должны, что-то задерживаются, надо подтолкнуть. Но лично мне кажется, это не та фигура, Никита. Не тот масштаб. Если у него с Воробьевой что-то и было, то… На кой черт Студнева-то ему было ей заказывать? Логики нет.
— Надо все же проверить, — сказал Колосов, — получи на него данные, какие сможешь, а там поглядим.
Глава 24НА ЧУЖОМ ПИРУ
«Аль-Магриб» открылся в среду с великой помпой: ресторан арендовала свадьба. Причем не простая свадьба, а дипломатическая: четвертый секретарь алжирского посольства женился на балерине из кордебалета Большого театра. Уже с самого раннего утра ресторан гудел, как растревоженный пчелиный улей. Дни вынужденного безделья сменились лихорадочными приготовлениями. Когда на набережную Москвы-реки, точно черные лебеди, приплыли вороные «Мерседесы» с дипломатическими номерами, из дверей «Аль-Магриба» навстречу им грянули музыканты. Ансамбль национальной восточной музыки пришлось спешно приглашать из загородного казино «Али-бей».
Оба зала были заняты свадебными столами. Среди гостей было великое множество жгучих стройных брюнетов, облаченных в черные смокинги и строгие костюмы от «Гуччи», и целый выводок московских балетных красавиц. Невеста пригласила на свою свадьбу добрую половину кордебалета театра, ту самую половину, которая из-за интриг соперниц не попала на выгодные гастроли за океан.
За этим веселым, шумным, в меру раскованным полувосточным-полуевропейским праздником, щедро оплаченным из кармана жениха — выходца из очень богатой алжирской семьи, наблюдали со стороны Петр Мохов и Серафим Симонов — единственные «не гости» ресторана.
Сидели они не в зале — там для них места не нашлось, а в маленьком уютном кабинете Потехиной. Наблюдали, что происходит за свадебным столом через систему наблюдения — обычную видеокамеру и монитор. В кабине-тике было сильно накурено, на столе Потехиной и на журнальном столике у дивана выстроилась целая батарея бутылок из закрытого в этот вечер по настоятельному требованию восточных дипломатов бара.
Мохов приехал в «Аль-Магриб» По просьбе Потехиной: по ее словам, небольшая статейка в журнале о национальной алжирской свадьбе, Сыгранной в стенах московского ресторана, не только не помешала бы, но и значительно подняла несколько потускневший имидж заведения. А Симонова вообще никто не приглашал. В «Аль-Магриб» он приезжал в любое время суток по велению сердца и зову желудка: в баре у него был открытый счет. Потехина, хотя и бешено ругала его за пьянство, однако счета этого не закрывала.
— «Девочки любили иностранцев», — изрек Симонов, косясь на экран монитора, где была невеста в белом платье от «Живанши», на котором весьма хиппово смотрелся замшевый пояс «Роберто Кавальи», отделанный персидской бирюзой. — Помнишь, Высоцкий писал: «Девочки всегда любили только иностранцев»… А мы, русские, как всегда, в круглой ж… Нет, ты только глянь, — он толкнул Мохова, — как этот бедуин на нее смотрит. Вместо свадебного торта готов съесть невесту. Глаза как угли горят, достанется балерине в первую брачную ночь. Слушай, Петя, ты все у нас знаешь — а эти магрибцы жену-европейку продать в чужой гарем могут? Обычай им это запрещает?
Мохов и ухом не повел. Смотрел на монитор. И подлил себе коньяку. Обычно он не злоупотреблял алкоголем, но с некоторых пор, как начали примечать в «Аль-Магрибе», дня не проходило, чтобы он не вливал в себя за барной стойкой несколько рюмок.
— Развязал, что ли, Петя, в натуре? Что-то не пойму хмыкнул Симонов, — развязал, да? Так-то лучше, братишка. Скоро меня догонишь. Так оно лучше, проще, а?
Мохов и на это смолчал. Камера теперь показывала панораму зала — накрытые столы, улыбающихся гостей, румяного приветливого повара Сайко, готовящего прямо на глазах клиентов свадебный тажин в огромном глиняном блюде с конусообразной крышкой. Мохов отметил, что свадьба хоть и справлялась дипломатом в Москве, не лишена была обычаев, вполне традиционных для Востока; сестра жениха поднесла невесте в начале застолья ритуальное кушанье — пресные мучные шарики на топленом масле смен. И худенькая невеста-балерина глотала это жирное тесто стоически, не моргнув глазом.
— Левка Сайко рассказывал, что в Марокко невест перед свадьбой, как индюшек, откармливают, — сказал Симонов, — чтобы жир толще наращивали. Больше веса больше кайфа жениху ночью. Да, хлебнет наша баба там… Неужели туда с ним уедет? Нет, вряд ли, сейчас таких дур нет, уговорит мужа в Париж перебраться в Америку… Петя, Петруха… ты ведь у нас был в Америке? Хорошо там — только честно? Жить хорошо?
—Хорошо, — ответил Мохов, чтобы отвязаться. — Чего ж ты там не остался?
Мохов посмотрел на Симонова.
— А чего ты не женишься, Сима? — спросил он. — Было бы это все твое.
— Это? — Симонов оглядел кабинет Потехиной, монитор, пепельницу, полную окурков, бутылки. — На хрен мне все это, Петя? Я сам с Ростова, я вообще подкидыш, — продекламировал он Высоцкого, — нет, как ни женись, свадьбы такой у меня уже не будет. Ускакали мои вороные… Да и вообще с некоторых пор я такие праздники веселые не уважаю. Дуба еще дашь по ошибке за столом. — Он посмотрел на Мохова и вдруг с вызовом спросил: — Ну? Что?