уход на Запад через окно на швейцарской границе, при этом «глупый, доверчивый» Холтофф получил бутылкой коньяка по голове и был доставлен в кабинет начальника гестапо. Когда Мюллер устроил Штирлицу проверку (это как бы финал второй сюжетной линии), первые вопросы касались именно дела физиков, а уж потом Мюллер начал игру вокруг чемодана с рацией и шифровкой в Берне. Вот так это выглядит вкратце, но здесь есть кое-какие красноречивые детали и мне было бы нужно их напомнить [2.07. С. 66, 89,93,141,176–179,203-206,208].
Больше ничего в книге по «делу физиков» нет.
Стоит, разумеется, прокомментировать эту сюжетную линию и все то, что с ней связано; тем более, что в этом художественном произведении отражено все то многообразие методов, которое мы не сможем найти в реальности: «нашими» «штирлицами» все надежно упрятано так, что и концов не сыскать — так что, повторяю, не найдя описания ни одного реального явления во всей полноте, я вынужден был пойти по пути беллетристики.
Итак, если описать весь ход этой линии в хронологическом порядке, то события происходят так: Рунге делает важное открытие — это открытие противоречит всему тому, что «понаоткрывали» другие — но у этих других хорошие отношения с сильными мира сего — от них следует донос на Рунге — анализ доноса и положительная санкция шефа гестапо Мюллера — арест физика Рунге — информация об этом «доходит» до Штирлица — обработка «в темную» Штирлицем Шелленберга — получение Штирлицем задания курировать разведывательную сторону «дела физика Рунге» — Штирлиц убеждается в том, что методологически прав Рунге и оставляет последнего сидеть в лагере — Штирлиц постоянно работает по прикрытию своей игры — Штирлица раскрывают, но доказать ничего не могут: позиция «вредителя» Штирлица по-своему безупречна, прежде всего потому, что заранее продумана. Он надежно подстрахован, а как только его прижал Холтофф, он сразу же выдает свое безупречное алиби: я-де поверил «старым членам движения, проверенным арийцам и физикам, которых лично награждал сам фюрер». Какие после этого могут претензии лично к нему? Именно это стоит выделить — здесь у Штирлица и ему подобных идеальное прикрытие и ни одну операцию такие люди не начинают не имея такого рода алиби: «Холтофф ходил вокруг самых уязвимых узлов в его операции с физиками. Однако Холтоффбыл недостаточно подготовлен, чтобы сформулировать обвинение, а каждый пункт, к которому он выходил — скорее интуитивно, чем доказуемо, — мог быть опровергнут или, во всяком случае, имел два толкования».
И позиция самого Штирлица настолько безупречна, что даже шеф гестапо Мюллер, совершивший ошибку в самом начале интриги, вынужден признать «правоту» Штирлица и перейти на его сторону. Штирлиц находится в очень выгодном положении — он воспользовался заранее проигрышной для гестапо ситуацией, продумал дальнейшую игру, и, даже вроде бы обороняясь, все равно имеет шансы на победу. Он в такой ситуации, когда прикрывается мнением либо изначально глупого, либо обработанного начальника, в том числе и самого высокого ранга. Итак, надо иметь как минимум две трактовки своих действий, и тогда никто не придерется. Обратите внимание, что система доказательств Штирлица строится на идеологемах. Он начинает говорить точь-в-точь, как доктор Геббельс. Он (дока Штирлиц, как говорится о нем в одном месте книги) не строит свои доказательства на логике, а на разного рода терминологических мистификациях, которые вносят дополнительные сложности в неустоявшийся понятийный аппарат и затуманивают существо рассматриваемой проблемы. Воистину: ай да Штирлиц, ай да сукин сын!
И хотя речь здесь идет о конкретном, да еще и самом грозном на сегодня оружии, но здесь фигурирует еще и прикладная наука…
Рассказать обо всех операциях типа «Дело Штирлица против Рунге», проведенных в позднем СССР немыслимо, и мы только сможем отметить некоторые. Итак, под свертыванием мы будем понимать усилия по остановке развития передовой науки и уничтожение научных школ; закрытие, сокращение и прекращение деятельности организационно-функциональных структур, игнорирование мирового опыта, отказ от лучших методов в пользу набора бессмысленных идеологических штампов, увольнение, снятие, перевод и/или арест научных кадров и тех, кто поддерживает их в администрации — так всегда создаются на первый взгляд неадекватные системы, за которыми замаскированы замыслы нанести подлинный ущерб. Эти в целом частности могут быть совершенно различными. Наши поиски будут по-своему неупорядоченными и касаться не только общественных наук, но и общих моментов, связанных с наукой и техникой.
Несостоявшийся Пленум ЦК КПСС по научно-технической революции на первый взгляд имеет субъективные корни — не устраивал инициатор. В воспоминаниях Е. К. Лигачева об этом говорится в плане скорее косвенном: «Вообще говоря, Пленум по HTF намечался еще при Брежневе: многие в партии понимали, что в дверь стучится очередная научно-техническая революция, которая во многом обновит представления о производительных силах и производственных отношениях. В то время развитые страны Запада только-только приступили к перестройке своей промышленности, сельского хозяйства, и мы с нашим громадным научно-техническим и интеллектуальным потенциалом могли бы успеть на мировой поезд НТР, мчавшийся в третье тысячелетие.
Однако год шел за годом, а Пленум все откладывали и откладывали. (…) Только в 1984 году, уже в период Черненко, Политбюро назначило такой Пленум.
Докладчиком на нем утвердили Горбачева.
Это была большая ответственность, но и честь. В партии издавна сложилась традиция: тог, кто выступает с докладом на Пленуме ЦК, становится одной из влиятельных фигур в КПСС. С учетом слабого здоровья Черненко и в связи с этим общей неустойчивости в высшем эшелоне власти, такое поручение рассматривалось как усиление политическою веса Горбачева в партии, обществе.
Михаил Сергеевич начал усиленно готовиться к Пленуму. Подняли материалы, накопившиеся в ЦК за прошлые годы, начались консультации с учеными, производственниками. Активно помогал в этом деле секретарь ЦК Н. И. Рыжков. Главный стержень доклада сразу обрисовывался весьма четко: необходимо быстро завершить технологический прорыв к новым достижениям НТР.
И вдруг, по-моему в декабре 1984 года, незадолго до очередного Пленума ЦК Горбачев сказал мне:
— Знаешь, Егор, начинает формироваться мнение о том, чтобы отложить Пленум по НТР. В общем заваливают Пленум…
Эту новую тенденцию мы расценили однозначно: кто-то боится усиления позиций Горбачева. Помню, Михаил Сергеевич в тот раз в сердцах воскликнул:
— Надо же! Завалить такое важное для страны дело! Коренной вопрос!
А ларчик открывался просто. Горбачев знал, что это делается в угоду чьим-то личным политическим амбициям. Мы оба хорошо понимали, что происходит.
Вскоре на заседании Политбюро Черненко объявил:
— Высказывается мысль, что Пленум по научно-техническому прогрессу сейчас проводить не стоит. Чем объясняют? Скоро съезд партии, и такой большой вопрос обсуждать, видимо, нецелесообразно, поговорим о нем на съезде. (…)
Так была похоронена еще одна попытка всерьез, с привлечением большого интеллектуального потенциала поговорить о проблемах НТР, которые все сильнее стучались в двери страны. И только в середине 1985 года, состоялось, наконец, в Кремле всепартийное совещание по проблемам науки, техники, производства» [19. С. 39–41].
Впрочем, отметим, что главное было не в том, чтобы преградить путь М. С. Горбачева к возвышению, потому, что 10 декабря 1984 г. состоялась довольно-таки широкая научно-практическая конференция по вопросам идеологии. И там-то, как раз, выступал М. С. Горбачев. Конечно же, не Пленум, но если во вопросам идеологии — то тогда можно…
Создание компьютеров. В 1969 г. странам Варшавского Договора была навязана организационно-компьютерная технология ЕС, списанная с типа IBM — 360, ЭВМ 3-го поколения, от которой тут же оказались на Западе. При этом были загублены советские системы «Сетунь» и «Эльбрус» [2.08. С. 23, текст и сноска].
«В этой связи вспоминаю статью из журнала “Плановое хозяйство” (май 1975 года), написанную академиком Г. А. Арбатовым? (…)
О чем же в ней шла речь?
В частности, о том, что в США накоплен богатый опыт ошибок, неудач и просчетов в управлении, и нам следует эти американские ошибки учесть. Одна из серьезных ошибок общего характера, по мнению Арбатова, состояла в следующем: — это “наблюдавшаяся в течении ряда лег чрезмерная переоценка роли ЭВМ в управлении — “электронный бум”, заслонивший, оттеснивший на второй план организационные структуры управления, методы принятия решений, “человеческий элемент” в управлении и т. д.” И далее автор писал: “Анализ отечественного и мирового опыта позволяет сделать вывод, что АСУ (автоматизированная система управления) является подчиненным элементом по отношению к организационному механизму управления".
Не берусь дискутировать с академиком по части специфических, научных проблем управления.[3]
Но не могу не напомнить, что страна наша к тому времени уже вложила в развитие АСУ миллиарды рублей, — они отдельной строкой проходили в “Основных направлениях", принимавшихся несколькими съездами КПСС. Но, увы, внимание к АСУ постепенно стало ослабевать — ведь их провозгласили “подчиненным элементом” по отношению к управленческим структурам. Этот тезис, кстати, давал огромный простор для реорганизаторского зуда, который очень мил сердцу некоторых наших руководителей, потому-то АСУ им и мешали. В результате громадные вложенные средства не дали отдачи. А что касается чрезмерной переоценки “электронного бума” в США, то здесь комментарии и вовсе излишни (…)
Я далек от мысли, что одна статья академика могла серьезно повлиять на отношение к перспективам развития АСУ в целом. Но ведь эти мнения высказывались и “наверху"» [19. С. 39–40]. Попытки решить вопрос традиционно для советской системы т. е. создать отдельное министерство, не проходило из-за позиции Д. Ф. Устинова: в этом случае из курируемых им оборонных отраслей ушли бы лучшие предприятия. Только при Ю. В. Андропове был создан Госкомитет. Но компьютерную революцию к тому времени мы прозевали.