Еще хуже обстояло дело с общеполитической, страноведческой подготовкой будущих разведчиков. Почему-то никому в голову не пришло включить в программу подготовки курсы «Современная внешняя политика», или «Внешняя политика Советского Союза», или «Основные региональные проблемы современности», Куцые курсы страноведческого профиля давали элементарные справочные знания. Мы не изучали и не знали внешней политики тех стран, куда готовились ехать на работу. В школе не было профессоров-политологов, специалистов-международников, социологов, юристов. Не было и соответствующей литературы, пособий. Практически вся информация ограничивалась читкой газет. Эта зияющая прореха в учебных программах давала о себе знать на протяжении всей жизни выпускника школы. Такая «черная дыра» превращала разведывательную школу в ремесленное училище, выпускавшее специалистов в лучшем случае средней квалификации. Наиболее способные продолжали свое образование уже во время практической работы, а большинству это оказывалось не под силу» [18.С. 51–52].
Все мы далеко не глупые люди и хорошо понимаем, что эта тема весьма специфичная и, хотя бы в силу законодательства, мы не имеем возможности говорить о ней все, что мы знаем-думаем. Даже то, что мы проиграли весь Советский Союз, к сожалению, не дает права (юридического!) полностью раскрыть знания о методах национальной безопасности — это чревато применением уголовной ответственности. Но именно эти юристы, которые нас ограничивают в рассказах о методах сами их применяют либо мало, либо попадают в такую ересь, что становится просто смешно, даже когда казалось бы там, где казалось бы все должно быть проработано на самом высочайшем уровне, юристы делают какие-то логические нестыковки, что становится просто неловко:«… за исключением отдельных усилий, вызванных разработкой Конституцией РФ, закона РФ о безопасности, Военной доктрины РФ и других подобных документов, систематической разработки теоретических основ обеспечения безопасности в СССР / России не предпринималось» [07. С. 7]. И это еще мягкая характеристика. А далее в этом источнике подробно рассказывается, что отдельные статьи Конституции РФ не состыкованы и могут вызывать разные трактовки.
Антикризисное управление. В Советском Союзе можно было изучать кризисы, но это должны быть кризисы, которые присущи капиталистическому обществу (в прошлом или настоящем), можно было изучать кризисы в дореволюционной России. Изучению не подвергались кризисы, что были в 1920–1921 годах, хотя о них и говорилось даже в школьных учебниках. Всякая же самостоятельность в этой сфере каралась: «Современная научная мысль хорошо изучила кризисы капитализма, но сколько-нибудь серьезных научных трудов о возможности кризиса в социалистическом обществе не существовало. (…) Да и быть не могло, поскольку коммунистическая пропаганда в принципе не признавала возможности кризиса нашего общества» [28. С. 136].
То есть всякая попытка переноса этого вопроса на советскую действительность вызывала массу неудовольствия. По мнению жрецов из идеологических органов ни в коем случае не должно было произойти ни с СССР, ни с КПСС то, что именно произошло — по этому вопросу прогнозы-предупреждения всячески карались, перекрывались, строго наоборот говорилось о уверенном и победном шествии к коммунизму. В западной же печати о будущем неминуемом крахе Советов писалось довольно откровенно, иногда даже не только заявлялся вопрос, но и открыто указывались конкретные методы. Скрыть сам факт ведения холодной войны не удалось бы: в ней участвовали миллионы людей, которые произвели на свет десятки доктрин и других документов калибром поменьше; и как называют цифру, всего их было до ста тысяч — сейчас они хранятся в Архиве Национальной Безопасности под Вашингтоном. Но выполнить такую простейшую интеллектуальную технологию как совмещение двух положений: угроза со стороны Запада и теоретическая возможность уничтожения социализма, мало кто смог. Для маскировки намерений и грядущего успеха США послужили усилия подыгравшего им жреческого аппарата КПСС. Если «В Сталинских работах 20-х — 30-х годов убедительно показывалось, что интервенция империалистических государств против страны Советов не исчерпывается войнами, как в 1918–1920 гг., а осуществляется и в мирных формах, не только открыто, но и тайно (разведывательно-агентурное проникновение, создание сети подпольных враждебных организаций, их финансовая и техническая поддержка, подготовка контрреволюционных переворотов, совершение диверсий, вредительства и т. п.).
“Мирная” интервенция дополняет военную в условиях войны, становится самостоятельной и приоритетной для буржуазии в условиях отсутствия таковой; продолжает войну или готовит новую; в ней тесно взаимодействуют внешняя и внутренняя контрреволюция — “штурм извне” увязан крепко в единый узел со “штурмом изнутри”.
Сталин сделал исключительно прозорливое предостережение, что “мирная” форма интервенции не менее опасна, чем военная, и таит в себе возможность реставрации капитализма, то есть при помощи нее можно достичь тех же результатов, как и при открытом военном нападении» [29. С. 289]. (Далее автор приведенного отрывка ссылается на следующие слова самого И. В. Сталина: [33. Т. 5. С. 148]. (Мы уже в прошлом приводили его прогнозы-предупреждения [37. С. 428–433], а ныне добавляем к этому еще и другие: [33. Т. 5. С. 206–207,417; 33. Т. 8. С. 360; 33. Т. 9. С. 327; 33. Т. 11. С. 54–55; 32. С. 521]. — А. Ш.)). «После смерти Сталина деятели, возглавившие партию и страну, под флагом обновления теории и политики отнеслись высокомерно к его идеям и задачам в борьбе с холодной войной Запада. Закрывая глаза на существование исторической альтернативы возврата к капитализму в социалистических обществах, они “обогатили” комучение идеями об окончательной победе социализма, необратимом переходе к нему исторической инициал ивы, бессилием капитализма повернуть вспять ход прогресса, исчезновением противников внутри нового строя, беспредельной преданности и готовности поголовно всех граждан самоотверженно отстаивать его.
Шапкозакидательные и демобилизационные идеи зачастую сочетались с неконструктивной критикой исторически обусловленных несовершенств социалистического общества, деятельности выдающихся предшественников, идеологическим и практически-политическим пособничеством Западу в его холодной войне против СССР (…)
… Они не сумели создать систему защиты от холодной войны» [29. С. 289–299] — продолжает далее автор.
Итак, «все проявления критики существующего строя не имели объективной основы внутри Советского государства». Так это или нет показала сама жизнь… А тогда об этом говорилось много и увы! мягко говоря, далеко не в пользу объективности. Отрицалось все… И это не могло быть по-иному, жрецы-идеологи крепко зажали немногих искренних и проницательных патриотов. А как горячо болтуны из идеологических контор доказывали, что социализм наступил навсегда, а после него по всей земле наступит коммунизм? Куда при этом девалась их пресловутая диалектика, прежде всего заключающаяся в единстве и борьбе противоположностей? — О подобных мелочах предпочитали не вспоминать. Обычной их формулировкой было что-то типа:«советское общество по самой социально-политической природе своей не расположено к буржуазным влияниям». На Марсе, что ли оно было???
Многократно говорили об этом все высшие руководители партии и государственных учреждений послесталинской поры, писатели-публицисты и идеологи: Ю. В. Андропов [2.79. С. 2; 2.80. С. 726–727; 2.81. С. 21]; А. Е. Бовин [2.82. С. 13]; Д. А. Волкогонов [2.83. С. 230–231]; Л. Ф. Ильичев [2.84. С. 17]; В. В. Кузнецов [2.85. С. 95]; Е. К. Лигачев [2.86. С. 2]; Н. С. Хрущев [2.87. С. 84]; Г. Х. Шахназаров [2.88. С. 217]. Удивительно здесь скорее всего «единодушие» людей, которым мы ставим разные и даже совершенно противоположные оценки.
Конечно же, мы выбрали далеко не все высказывания такого рода, а только первые попавшиеся нам под руку — как эти партийные деятели, так и другие, в том числе руководство коммунистических и рабочих партий соцблока, не раз высказывались, что реванш-де буржуазии и успех геополитических врагов невозможен. Запущенное впервые еще на XXI Съезде КПСС (1959 г.) положение о полном и окончательном построении социализма было на следующем съезде занесено в Третью программу партии (1961 г.) и осталось в Новой редакции Третьей программы (1986 г.). Эти положения знали все — потому, что еще в школе вдалбливали в голову, что полная и окончательная победа социализма как раз и означало то, что реставрация капитализма в СССР более невозможна ни при каких обстоятельствах, гарантами провозгласили то, что теперь (в отличие от довоенного состояния) СССР не одинок на мировой арене, а существует целая мировая система социализма, кроме того победить в прямой войне нас невозможно — для этого имеется надежный ракетно-ядерный щит, то же самое было подтверждено и добавлено, что теперь наш курс — прямая дорога к коммунизму. Мимо этого теперь пройти было нельзя — во всей системе политической учебы это вдалбливалось и повторялось, повторялось и вдалбливалось и создало свой нужный согласованный эффект: в результате народ утратил бдительность, здравый подход сохранили только единицы. Пользуясь их же лексикой можно сказать, что эти товарищи коммунисты лили воду на мельницу господина Даллеса, который провидчески указал, что останутся лишь немногие, очень немногие, которые будут догадываться или даже понимать, что происходит… Так, кто же были коммунистические жрецы: преступные головотяпы или скрытые враги, желающие прикрыть бахвальством свою враждебность и старающиеся демобилизовать народ?
В противоположность этому сами американцы уделяли большое внимание сохранению устойчивости своей системы и не жалели ни времени, ни типографской краски на описание угроз. Приведем только один пример.
«… в Америке совершенно очевидно широкое социальное волнение, которое имеет далеко идущие конституционные и политические последствия… В Америке проявляется новый феномен, который, вероятно, будет господствовать в семидесятые годы: осознание того, что человек, одержавший верх над своим окружением, должен серьезно поразмыслить и дать ответ — прежде всего в социальной области — на коренные вопросы о целях социального существования. Это пронизывает все усиливающиеся национальные споры относительно характера общества и роли науки, споры, носящие как политический, так и философский характер.