Так что же из себя представляла советская общественная наука? То, что знать было надо — этого они не знали… Головы забивали себе разной придуманной ерундой… Боролись не с тем, с чем надо было… Но к чему-то же стремились советские аналитики, что-то же они умели. Как описывает в своей книге бывший ответработник аппарата ЦК КПСС М. Ф. Ненашев, ставший в годы «перестройки» министром, навыки спичрайтеров Старой площади сводились к умению составить доклад для шефа так, чтобы его интонации совпадали с тем, что написано на бумаге — вот в чем был их «высший пилотаж» [22.С. 122]. Но этот пример будет не полным, если не сказать, что, например, секретарь ЦК по вопросам идеологии П. Н. Демичев и выступить-то перед людьми не умел [2.133. С. 335–337]. Ясно дело, что сталинской Школы пропагандистов при ЦК ВКП (б) он не заканчивал по причине ее закрытия Н. Хрущевым, но так чтоб уж двух слов не связать…
Что мы имеем сегодня?
Мы рассказали только о некоторых вещах, ставших нам известными, за рамками нашего исследования остались такие близкие по смыслу противоборства в интеллектуальной сфере, как борьба с фальсификациями в области истории и относительно самостоятельная область, как борьба с подрывными действиями в области экономики. Что касается последнего, то здесь и навязывание тупиковых проектов, когда в ту или иную идею вбухивают огромные суммы, а потом оказывается, что напрасно, и ответственности за это никто не несет: деньги-то не свои, а государственные. Об одном из таких моментов рассказывает генерал КГБ Н. С. Леонов. Директор Института США АН СССР А. Г. Арбатов серьезно занялся вдруг экономикой и предложил проект «Северное сияние»: нужно-де построить магистральный газопровод по тундре в Штаты — будем получать валюту. Контрдоводы, которые спасли и тундру, и деньги были таковы: перепады температур зима/лето приведут к порче труб раньше, чем проект окупится [18.0.162–163]. Называется такое явление весьма немудреным термином: «подбрасывание кукушкиного яйца» (по выражению югославского публициста Б. Китановича) а примером такого эффекта может служить известная «шутка»: дайте дураку веревку достаточной длины — он на ней и повесится. Однако, в этот раз подбрасывание не состоялось. Многие начинания подобного рода дали потом материал для обобщения: «По замыслу ЦРУ, целенаправленная деятельность агентуры влияния (…) будет вести научные изыскания в Советском Союзе по тупиковым направлениям». (Из Записки КГБ СССР в ЦК КПСС «О планах ЦРУ по приобретению агентуры влияния среди советских граждан»). (Цит. по: [2.134. С. 2].
А вот проект «неперспективные деревни», проталкиваемый академиком Т. И. Заславской принес свои плоды [2.135. С. 112].
Сегодня на Дальнем Востоке усиленно проталкивают «проект века»: строительство моста на Сахалин, стоимость всего ничего: 110–120 млрд. руб. Полпред в округе К. Б. Пуликовский уже «за».
Что из этого видно? Что на каком-то этапе произошла замена установок теперь уже примитивного вредительства 1930-х годов на отдельных предприятиях, станках и агрегатах на другие новые, более совершенные формы подрыва целых отраслей и направлений экономики. В годы «перестройки» к числу такого рода «заслуг» стоит отнести также свертывание проекта орошения среднеазиатских сельскохозяйственных площадей (наиболее известное через подмененное понятие «поворот северных рек»), что повлекло за собой не только известное отторжение жителей Средней Азии и Казахстана, но и экологическую катастрофу.
Так преимущественно под прессингом простодушных коммунистических жрецов защитники советской крепости подверглись информационно-интеллектуальной кастрации. (Такого рода замечание стоит понимать почти буквально: удалили-удалили-тои немного, но эффект распространился на всю систему!) Стоит обратить особое внимание, что давлению подвергались преимущественно те области общественно-политического знания, которые потом были использовано нападающей стороной (см. об этом в [37. С. 154–213]).
Все это вместе взятое дало в конце концов свой катастрофический эффект: умнейшая в общем-то страна потерпела прежде всего тяжелое интеллектуальное поражение… Для нас сейчас это имеет огромное, ни с чем не сравнимое впечатление. А теперь представьте себе (понять это невозможно!) какое эго имеет значение для всех тех, кто как мог так и предупреждал о возможной гибели… Для них-то это каково? — Они эту трагедию пережили где-то еще в 70-ые годы… Теперь они по-прежнему болеют за нас, но только разводят руками: мы же вам говорили и вполне на доступном языке чем это может кончиться… Вот им-то каково?! Боролись — в одиночку! — как мог против дуболомов с академическими званиями и звездными регалиями. Трагедия знающих и умных людей, которых не понимали в советском лагере, которым не давали думать, знать и разрабатывать — великая и очень горькая трагедия. Коммунистические жрецы-идеологи много сделали для того, чтобы помочь врагам для уничтожения Советской цивилизации. «В партийных отделах науки, в центре и на местах, в редакциях издательств, в Главлите, — человек решает судьбу научной работы только потому, что он сидит в данном кресле. Чаще всего он бездарен, невежественен, но угоден начальству, с темой работы, а то и со всей специальной областью, он знакомится впервые, когда работа попадает к нему. Понятно, что такая система, а в придачу к ней цензура научной информации, — все это вызвано тем, что принцип “диктатуры пролетариата” распространен на всю духовную область — приводит к отставанию советской науки, к торможению ее развития. Чиновники аппарата страхуют себя, перекладывают ответственность друг на друга, все “неприятное”, нестандартное подозревают в крамоле, стараются устранить» [2.119. С. 192].
В идеократическом государстве отражение происходит не напрямую: реальный объект — исследование, а преломляется через призму господствующей идеологии, через обязательную цитатку, вот и гадай: то ли такое суждение из бородатой троицы попадет в истину, то ли — нет, а самое страшное это если цитатки-то и нет! Что тут делать? Выручает невинный прием: нужно переписать работу так, чтобы притянуть за уши что-то из классиков или вставить какой-то дополнительный материал, — разумеется это сильно снижает ценность работы, но приходится выбирать из двух зол меньшее. Так вот и произошло обезглавливание государственного аппарата страны. Вроде бы и информация есть, и голова есть, но ни то, ни другое не работает. А если лишить еще и того, и другого. Все умудряются находить простые решения сложных проблем, а мы не можем…
А что бывает с теми кто может? В известной мере в России ум — это наказание (стоит хотя бы вспомнить бессмертное «Горе от ума») и довольно большое, а особенно если это не удалось скрыть. И стоит только выделиться своей теорией, идеей, разработкой, как тут и начинается работа идеологов. Малейший признак живой мысли сразу же давился, еще в зародыше. Для этого заранее было подготовлены контрходы: «В те годы в науке, преподавании, пропаганде в большом ходу было слово “отсебятина”. Им клеймили всякого высказывавшего свои, не вычитанные в “нормативных” изданиях, мысли» [2.136. С. 40]. Этот же автор вспоминает, что стоило ему (работнику центральных органов) только раз выступить перед провинциальной аудиторией, где ему были заданы довольно-таки простые вопросы, на которые он тут же дал конкретные ответы, как его пригласил к себе местный партийный секретарь и спросил: на основе каких-таких директивных установок партии он отвечал? Но вопрос этот осмелился задать товарищ из провинции у человека из Центра, а если бы это был товарищ из вышестоящих? Итак, думать было нельзя, знать что-то тоже, говорить-то было можно, но только от имени и по поручению. Что делать тем, у кого своя голова на плечах, и не только для того, чтобы шляпу носить. Все условия были созданы только для тех, кто писал в стол… А если что-то отнес в редакцию то «Тут на меня и накинулись. Меня вызвали для дачи объяснений в журнал “Вопросы истории”. “Объясните, где у вас производственные отношения? Где производительные силы? Где классовая борьба? Ничего нет!“ Я спрашиваю одного: “Где вы живете?“ Он удивился. Я говорю: “Вы живете на планете Земля, а Земля имеет четыре оболочки. По одной вы ходите — это литосфера. Другая проникает во все клетки вашего организма — это гидросфера, вода. Третьей вы дышите — это атмосфера. Это вы сами со всеми живыми растениями, микроорганизмами, со свободным кислородом воздуха. И вне этой биосферы вы доли секунды прожить не сможете”. Мне говорят: “А ведь это материализм!“ — “Да, говорю, конечно". — “Тогда продолжайте"» [2.137. С. 2]. Л. Н. Гумилеву в этот раз повезло: ему попался хоть один (!) здравомыслящий (!) человек, а можно попасть туда, где не будет ни одного.
Конечно же, при всех разных трактовках такого большого явления, как марксизм-ленинизм, мы не можем не добавить к ним еще одну: для нас это было не средство построения коммунизма, а он больше создан для того, чтобы был некий общий язык для ученых разных специальностей общественных наук. Не больше, но и не меньше. Этим пользовались, но с ним просто переборщили. А учитывая его всепроникновение, так и во все сделали из него фетиш: «Многозвенная бюрократизированная система информации, жестко замкнутая на затратно-учетной стороне хозяйственной жизни, вытесняет факторы социального порядка из поля зрения административного аппарата, где они где они представляются чем-то нереальным или попросту несущественным. Здесь царит количественный анализ многочисленных, но давно ставших бессмысленными (с точки зрения конечных целей хозяйственной жизни) показателей. Социальная информация не пользуется спросом, уже потому, что она заранее исключена на уровне принятия стратегических хозяйственных решений, а господствующий информационный механизм действует в режиме фильтрации, устраняя из поля зрения целые классы явлений социальной и политической среды» [2.138. С. 44].
Свою линию они насаждали административным путем, через проработки теми, кто блюли партийную линию, но, как ни странно, эта линия часто противоречила бородатой троице классиков, которых жрецы в подлиннике и знать не знали: они читали только инструкции и передовицы. Каково при этом было тем немногим представителям чванливо игнорирующейся шельмовавшейся и «невостребованной» науки?