ения свободное действие – это действие, вытекающее из намерений и желаний деятеля. Если деятель не сидит в тюрьме, к его виску не приставлено дуло пистолета, он не страдает душевными болезнями и так далее, можно сказать, что он действует свободно. По такому определению свобода воли логически соответствует детерминизму. Детерминизм не говорит, что не бывает действий, проистекающих от деятеля. Он лишь утверждает, что действие всегда определяется какими-то причинно-следственными связями.
Перед нами не просто эзотерический диспут: здесь затрагивается вопрос о том, что мы считаем моральной ответственностью. Если верны и детерминизм, и инкомпатибилизм, то есть если прав адвокат Брюса, то под угрозой оказывается само понятие моральной ответственности. Если мы не выбираем образ действий и считаем, что есть основательные причины предполагать, что мы и в самом деле всего лишь сложные биологические машины, тогда непонятно, как можно заставлять нас отвечать за свои поступки. Если же, с другой стороны, верен компатибилизм, то есть если Брюс правильно считает, что надо учитывать, вытекают ли действия непосредственно из намерений и желаний деятеля, то, даже если верен детерминизм, мы можем в какой-то степени опереться на понятие моральной ответственности. То есть человек – или андроид – все же несет моральную ответственность за свои поступки в той степени, в какой они отражают его желания, намерения, личность и природу.
Надо ли щадить виновных?
Есть ли причины наказывать виновных помимо последствий наказания?
Нравственная дилемма Вулия Либерала основана на своего рода утилитаристском подходе к наказанию. В своей классической форме, отраженной в трудах философов Джереми Бентама и Дж. С. Милла, утилитаризм предполагает, что любой поступок хорош с морально-этической точки зрения, если обеспечивает предельно возможное количество счастья предельно возможному числу людей. С этой точки зрения наказывать преступника хорошо лишь в том случае, если в результате общее количество счастья повысится сильнее, чем при каких-то иных мерах. Главная польза наказания в том, что оно пугает потенциальных преступников и тем самым предотвращает правонарушения. Если знаешь, что за кражу соседского вола тебя скормят львам, скорее всего, не станешь даже смотреть в его сторону. Преступлений становится меньше, и все счастливы.
Однако возникает одна сложность: поскольку утилитаризм требует, чтобы счастья было как можно больше, представляется, что в некоторых обстоятельствах этой цели можно послужить, не наказывая преступников, а лишь создавая такую видимость. Если ты уверен, что правонарушения не повторятся и обман не раскроется, совсем не очевидно, что правильно, если преступник будет страдать. Так что иногда преступников можно и не наказывать из чисто утилитарных соображений.
Разумеется, у этой линии аргументации есть свои недостатки. Можно возразить, что зрители сразу поймут, настоящее наказание или нет, а даже если бы удавалось их дурачить какое-то время, все равно люди рано или поздно прознают о подобных методах, а тогда от устрашения и следа не останется. Однако такие практические возражения упускают главное: в принципе люди склонны считать, что за тяжкие преступления надо наказывать вне зависимости от утилитаристских расчетов. Большинство подданных Вулия очень рассердятся, если узнают, что, скажем, какого-нибудь детоубийцу на самом деле не казнили.
Согласно теориям карательного правосудия нужно, чтобы за преступления наказывали сообразно их тяжести и наказание за каждое преступление определялось законом. Основная мысль в том, что наказание оправданно, поскольку оно заслужено.
У этой идеи давняя история. В «Государстве» Платона, например, ее отстаивает Полемарх, который полагает, что «каждому должно воздаваться по заслугам» – позднее этот принцип был сформулирован на латыни: «Suum cuique tribuere» («Каждому – то, что ему причитается»). Однако, хотя легко говорить, что иногда наказание бывает заслуженным, очень трудно объяснить почему.
Представьте себе мир, в котором наказание не оказывает никакого воздействия, помимо причиняемых страданий. Оно не пугает потенциальных преступников, не восстанавливает справедливость, не утешает друзей и близких жертвы и не способствует общему благополучию. Хорошо ли причинять вред виновному только за то, что он виновен? Казалось бы, против утвердительного ответа на этот вопрос нет никаких логических возражений. Но ему трудно придумать и обоснование помимо утверждения, что так велит нравственная интуиция.
Таким образом, нам не удалось получить удовлетворительного результата. Если серьезно относиться к идее карательного правосудия, можно подумать, что люди должны подвергаться наказаниям, которых заслуживают, а сама мысль, что иногда следует лишь притвориться, будто наказываешь преступника, не вызывает ничего, кроме возмущения. Тем не менее трудно объяснить, что, собственно, значит «заслуженное наказание».
Надо ли наказывать невиновных?
Можно ли ради общественного блага приносить в жертву невинного человека?
Большинство из нас будет несколько огорошено рассуждениями инспектора Хорса и его решением обвинить мистера Кемпбелла. Конечно, нельзя арестовывать и наказывать человека заведомо невиновного просто ради блага общества. Философ Иммануил Кант наверняка так бы и подумал.
Он считал, что мы должны относиться к людям «ни в коем случае как к средству, но всегда одновременно как к цели». Иными словами, нельзя вести себя с людьми так, словно их желания и предпочтения ничего не значат. Таков главный довод против утилитаризма: он-то оправдывает использование людей как орудий.
Однако и в пользу утилитаризма можно многое сказать. Вспомним, к примеру, что в некоторых обстоятельствах мы считаем правильным жертвовать жизнью людей ради блага большинства. Хороший пример подобного набора обстоятельств – карантин. Большинство из нас соглашается, что иногда приходится изолировать какую-то географическую область, чтобы предотвратить распространение эпидемии, даже если в результате здоровые люди, очутившиеся в этой области, заболеют и умрут. В такой ситуации мы, в сущности, наказываем ограниченную группу людей – тех, кто сейчас еще не заражен, но впоследствии заболеет, – ради блага многих. Так что, вероятно, инспектор Хорс все делает правильно: он обеспечивает как можно больше счастья как можно большему количеству людей.
Эта не слишком приятная мысль наталкивает на другие, такие же не слишком приятные мысли. Раз так, может, и пытать людей – это нормально, поскольку служит высшей цели? Нетрудно придумать сюжет, в котором именно так и есть, например, сценарий бомбы с часовым механизмом, когда осталось совсем немного времени, чтобы получить информацию, которая спасет жизни многих людей (см. «Оправданны ли пытки?»). Алан М. Дершовиц, гарвардский профессор права, считал, что при таком положении дел большинство сочтет, что силы охраны правопорядка «прибегнут к проверенному временем приему развязывания языков».
Итак, мы несколько запутались. С одной стороны, нам не кажется, что инспектор Хорс поступает хорошо, когда обвиняет невинного человека в краже быков, чтобы в Чадли-у-Пруда снова воцарился мир. Однако поместить людей в карантин, даже если это обрекает их на верную смерть, мы считаем приемлемым, если это позволяет предотвратить масштабную вспышку смертельной болезни, от которой умрет еще больше людей. Что касается пыток… Ну, пытки – они из разряда явлений, которые мы обычно считаем отвратительными, чем бы их ни оправдывали. Но тут возникает вопрос, над которым стоит подумать: можно ли пытать невинного, если это избавит от пытки тысячи других невинных?
Если вы считаете, что в такой ситуации пытки оправданны, скорее всего, вы рассуждаете как подлинный утилитарист и, вероятно, в глубине души восхищаетесь профессионализмом инспектора Хорса.
Виновный или просто невезучий?
Мешает ли «нравственное везение» выносить морально-этические суждения?
Этот сценарий призван прояснить некоторые вопросы, связанные с «нравственным везением». Так английский философ Бернард Уильямс предложил называть ситуации, когда оценка поступка справедлива с морально-этической точки зрения, хотя сам поступок во многом был совершен под влиянием обстоятельств, которые человек не мог контролировать.
История Джона и Дэвида – вариант нравственного везения, который Томас Найджел назвал итоговым везением. До момента аварии Джон и Дэвид вели себя совершенно одинаково. Однако в результате воздействия фактора, который они не контролировали, – наличия или отсутствия наушников – их поведение привело к совершенно разным результатам. Главное здесь в том, что мы склонны оценивать их поведение по-разному в зависимости от результата (не задумываясь) и считать, что Джон достоин осуждения больше, чем Дэвид.
Наша история выдумана, но найти реальные примеры итогового везения совсем не сложно. Вспомним хотя бы случай Махавиры, основателя джайнизма. В начале своего духовного пути Махавира бросил жену, детей и родных. Мы склонны прощать ему этот поступок, поскольку он основал религию. А теперь представьте себе, что по причинам, которые Махавира не контролировал, джайнизм не получил распространения как мировая религия. Скорее всего, мы судили бы его гораздо строже.
Главный вопрос – имеем ли мы право давать разную моральную оценку поступкам разных людей, если на них влияли факторы, которые сами эти люди не контролировали. Вопрос куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Пожалуй, первая мысль – если Джону грозит тюрьма, а Дэвиду нет, это