вопиющая несправедливость. Они вели себя одинаково, поэтому и наказание им полагается одинаковое. Пьянство Дэвида ускользнуло от внимания полиции, но даже если бы он попался, ему грозило бы не такое суровое наказание, как Джону.
Беда в том, что чем сильнее задумываешься, тем сложнее становится вопрос. Стоит ли относиться ко всем пьяным водителям как к потенциальным детоубийцам? Вероятно, мы к ним так и относимся, но разве из этого следует, что их всех надо сажать в тюрьму? Если тюремное заключение – адекватное наказание для человека, который убил ребенка, потому что вел машину под воздействием алкоголя, отсюда, похоже, следует, что это адекватное наказание и для человека, который просто вел машину под воздействием алкоголя (поскольку он рисковал устроить аварию с участием ребенка).
Представьте себе две группы людей – группу А и группу В. Люди из группы А регулярно садятся за руль пьяными, а люди из группы В – нет. Но на самом деле единственная разница между группами состоит в том, что люди из группы А генетически предрасположены к алкоголизму. Если бы ген алкоголизма был у людей из группы В, они бы тоже садились за руль пьяными. Это пример нравственного везения. К группе А относятся иначе, чем к группе В, исключительно из-за фактора – в данном случае генетического, – не подлежащего контролю испытуемых. А отсюда, видимо, следует, что если мы считаем, что Дэвид виновен в пьяном вождении не меньше, чем Джон (поскольку Дэвиду просто повезло, что он не сбил мальчика), мы должны одновременно прийти к выводу, что члены группы А – те, кто водит в пьяном виде, – виновны не больше, чем члены группы В, которые так не поступают (поскольку членам группы А просто не повезло, что они склонны к алкоголизму). А это, разумеется, грубо противоречит интуиции.
Почему плохим людям нельзя себя защищать?
Может ли быть, что спасать свою жизнь безнравственно?
Головоломка, заключенная в этом сценарии, заставляет задаться вопросом, можно ли злодею спасать свою жизнь, если в результате он навредит какому-то числу невинных людей, а потом продолжит злодействовать. Здесь сталкиваются два противоречивых соображения, диктуемые нравственной интуицией.
А. Если человек спасает свою жизнь, это нельзя считать плохим поступком.
В. Если злодей предпринимает шаги, которые позволят ему и дальше совершать злодейства, это плохо.
«Жесткий» ответ на описанный здесь сценарий заключается в том, что нравственный долг членов СУП – отказаться от возможности спастись и тем самым обречь себя на смерть. С их стороны было бы попросту дурно попытаться спасти свою жизнь, ведь в результате они навредили бы невинным людям.
Однако, хотя легко согласиться, что если бы члены СУП пожертвовали собой, подобный образ действий был бы достоин восхищения, едва ли можно утверждать, что это их обязанность: подобное заявление грубо противоречит интуиции. Вот, к примеру, представьте себе, что Ганнибала Лектора укусила гремучая змея. К счастью, у него запасено противоядие, которое поможет ему спасти собственную жизнь, однако впоследствии он продолжит творить злодеяния. Неочевидно, что Лектор обязан предпочесть страдания и смерть и не принимать противоядие и что с его стороны было бы аморально выбрать жизнь, столкнувшись с угрозой смерти.
Однако трудность в том, что если кто-то хочет сказать, что члены СУП не поступили дурно, когда попытались спасти свою жизнь, ему придется сильно попотеть, отстаивая свою точку зрения.
Во-первых, нужно хотя бы отчасти признать, что власти имеют полное моральное право штурмовать здание, где засели члены СУП, если нет другого способа прекратить осаду, и при этом согласиться, что СУП имеет полное моральное право защищаться. Не то чтобы это прямое противоречие, но некоторые нестыковки налицо.
Во-вторых, мысль, что члены СУП не поступают дурно, когда защищают свою жизнь, никак не согласуется с простыми и очевидными утилитаристскими расчетами. Если эти люди останутся в живых, они продолжат творить злодеяния. Таким образом, миру в целом будет хуже, чем если бы они погибли. Если вы придерживаетесь утилитаризма действия (см. «Утилитаризм действия и утилитаризм правила»), то, видимо, склонитесь к мысли, что со стороны членов СУП нехорошо пытаться спасти собственную жизнь. Но, как мы уже убедились, это противоречит интуиции.
В-третьих, представляется неправдоподобным, что злодеи поступают законно, когда сопротивляются другим людям, которые тоже поступают законно, желая пресечь их злодейства. Если террорист намерен взорвать бомбу, едва ли мы сочтем, что он имеет право применить взрывчатку, чтобы убить сотрудника разведки, который пытается помешать ему взорвать бомбу, даже если для террориста это единственный способ спасти свою жизнь.
Простых ответов на эту загадку нет. Вероятно, все дело в том, что здесь наши моральные рассуждения с размаху налетают на неприглядную реальность человеческой психологии: в крайне тяжелых обстоятельствах каждый из нас постарается спасти свою жизнь. Если хотеть жить – в природе человека, тогда, по крайней мере в каком-то смысле, вопрос о том, что хорошо, а что дурно в той или иной ситуации, избыточен.
Оправданны ли пытки?
Смягчает ли сценарий «бомбы с часовым механизмом» моральный запрет на пытки?
Этот сценарий – пример известного довода в оправдание пыток, так называемого сценария «бомбы с часовым механизмом». Согласно этому аргументу, при определенных обстоятельствах практически кто угодно согласится, что подозреваемого можно пытать. Так, например, американский адвокат Ричард Рознер утверждал, что «если пытка – единственный способ получить сведения, необходимые, чтобы предотвратить взрыв ядерной боеголовки на Таймс-сквер, пытку следует применить и она будет применена, чтобы получить эти сведения… Если же кто-то в этом сомневается, ему нельзя поручать никаких ответственных должностей».
Сценарий бомбы с часовым механизмом – это откровенно утилитаристское оправдание пыток. Миру грозит катастрофа, которая причинит большой вред. Чтобы этого избежать, необходимо причинить значительно меньший вред человеку, который, по вашему мнению, способен выдать информацию, позволяющую предотвратить катастрофу и не допустить большого вреда. Поэтому иногда пытать можно.
Хотя аргумент этот весьма убедителен, у него тоже есть слабые места. Пожалуй, чаще всего доводы против строятся на сомнениях в предпосылках, на которых основан этот аргумент. Противники пыток так или иначе говорят следующее.
А. Едва ли можно сказать наверняка, что потенциальный пытуемый обладает информацией, которая позволила бы предотвратить катастрофу.
В. Пытка – не самый надежный метод добыть информацию: как минимум человек соврет что угодно, лишь бы его не пытали.
С. Есть другие, гораздо более действенные приемы, помимо пыток, при помощи которых можно добиться от человека нужных сведений.
D. Если у вас есть достаточно времени, чтобы добыть сведения под пыткой, значит, у вас достаточно времени, чтобы заполучить те же сведения другими способами.
Е. Если разрешить пытку в исключительных случаях, мы покатимся по наклонной и рано или поздно пытки войдут в обиход.
Все эти доводы, разумеется, по-своему хороши, но не окончательны. Пожалуй, главный вопрос – в том, что согласно аргументу о бомбе с часовым механизмом, даже если согласиться, что всегда есть самые веские причины воздерживаться от пыток, все равно бывают случаи, когда можно принять решение, что пытка необходима и оправданна. На самом деле это противоречит интуиции меньше, чем кажется на первый взгляд. Проще говоря, если ситуация отчаянная и на кону стоит множество жизней, а других вариантов нет, тогда, можно сказать, наш моральный долг прибегнуть к пытке, по крайней мере рассмотреть такой вариант, если есть шанс – даже очень маленький, – что пытка даст нужные результаты.
На все это есть один очевидный ответ: в реальной жизни мы с подобными ситуациями не сталкиваемся. Но тогда мы упускаем главное: стоит допустить, что пытка в принципе не запрещена, как становится возможным в каждом отдельном частном случае решать, законно ли ее применить. Возьмем, к примеру, ситуацию, в которой, по оценкам специалистов, вероятность, что некто Х знает, где заложена бомба, составляет 90 процентов, а эта бомба с вероятностью 60 процентов убьет при взрыве полмиллиона человек; кроме того, определено, что существует вероятность 45 процентов, что упомянутый Х выдаст местоположение бомбы под пыткой. Если пытка в принципе не исключена, имеем ли мы право пытать этого человека, если по оценкам ученых существует вероятность всего в 35 процентов, что местоположение бомбы удастся выяснить безо всяких пыток? Складывается впечатление, что так и надо поступить, и уж наверняка можно себе представить доводы в пользу подобной линии поведения.
Вопрос о пытках вызывает столкновение принципиальных позиций. Однако, если признать ценность моральных суждений, основанных на оценке последствий поступков, трудно представить себе надежный довод за полное запрещение пыток при любых обстоятельствах.
Можно ли назначать более мягкое наказание за более тяжкий проступок?
Зависит ли моральная оценка преступления от других факторов, помимо его тяжести?
Чтобы понять, как подойти к ответу на этот вопрос, полезно задуматься, что за логика заставила судью вынести такой вердикт. Мы уже знаем, что Билл и Бен прожили совершенно одинаковую жизнь. Значит, разница в их поведении – агрессивность Билла – не могла быть результатом жизненного опыта. Видимо, тут все дело в складе характера. Мы знаем, что Бен и Билл во всем совершенно одинаковы, только у Билла в крови больше тестостерона, чем у Бена. Еще мы знаем, что тестостерон вызывает повышенную агрессивность. Следовательно, Билл совершил более тяжкое преступление из-за повышенного уровня тестостерона, то есть по причине, которую не мог контролировать.