ПИНГВИСТОТЕЛЬ. То есть, в сущности, если я продолжу жить по-прежнему, летать на самолетах, гонять на джипе, регулярно жарить барбекю, уровень страданий в будущем от этого не повысится. Ведь вы сами говорите, что вклад каждого из нас в отдельности в глобальное потепление ничтожен, верно?
(Бурные аплодисменты зрителей-пингвинов.)
Прав ли Пингвистотель, считая, что отдельных людей нельзя считать лично ответственными за возможные последствия глобального потепления?
Всегда ли оправданно сопротивление превосходящим силам зла?
Жители планеты Аруэтта стонут под гнетом злых торквемадян. Аруэттианцев вынудили отказаться от традиционного образа жизни и во всем следовать общественным, культурным и религиозным требованиям торквемадян. Большинство аруэттианцев смирились с унижениями, уступив преобладающим силам торквемадян. Однако недавно возникло Аруэттианское движение сопротивления (АДС), которое нанесло несколько точечных ударов по торквемадянским целям. К несчастью, торквемадяне ответили жестокими репрессиями, и погибли тысячи ни в чем не повинных аруэттианцев.
Это вынудило АДС пересмотреть свою стратегию сопротивления торквемадянам, о чем и заявил капитан Дени д’Аламбер, его главнокомандующий, в обращении ко всем членам организации.
ОБРАЩЕНИЕ КАПИТАНА Д’АЛАМБЕРА
Благородные аруэттианцы! Последние три луны мы бились со злобными торквемадянами, бились храбро и стойко. Однако, хотя наше дело правое, путь к свободе покрыт мраком. Все наши успехи в борьбе с угнетателями дались нам дорого. Торквемадяне карают нас жестоко и непомерно, и многие аруэттианцы лишились жизни и крова. В таких условиях неясно, зачем продолжать борьбу. Конечно, капитуляция нанесет болезненный удар по боевому духу аруэттианцев, и сопротивление врагу – наше неотъемлемое право, однако не стоит думать, что надо сопротивляться любой ценой. Мы должны понимать, что, если продолжим борьбу, многие невинные аруэттианцы лишатся жизни. Можно было бы смириться с неизбежными потерями, если бы у нас были хоть какие-то шансы на победу, но у нас их нет. Силы торквемадян настолько превосходят наши, что любые наши победы весьма условны и играют лишь символическую роль: в броне наших врагов нет ни единой бреши, которая стала бы для нас путем к свободе.
Зато ясно, как следует поступить. Нам нужно сложить оружие и как-то приспособиться к требованиям притеснителей, пока баланс сил не склонится в нашу сторону. Если мы продолжим сопротивление, потери наши будут огромны, а поскольку мы ничего не достигнем, очевидно, что это неправильно с морально-этической точки зрения.
Настала пора, собратья-аруэттианцы, распустить наше славное, но злополучное Аруэттианское движение сопротивления.
Если предположить, что АДС и в самом деле ни при каких обстоятельствах не в состоянии победить торквемадян, прав ли капитан д’Аламбер, утверждая, что продолжать борьбу против угнетателей безнравственно?
Ответы
А вы бы съели своего кота?
«Фу-фактор» и как он влияет на морально-этические суждения и определяет наши поступки
Этот вариант нравственной дилеммы прекрасно обыгран в одном эпизоде «Симпсонов». Гомер покупает омара, намереваясь его съесть, но потом проникается к нему нежной любовью, называет его Пинчи и объявляет, что теперь это член семьи. Затем он решает устроить Пинчи теплую ванну, но случайно варит его заживо. После чего следует классическая сцена: Гомер, обливаясь слезами, с аппетитом вгрызается в Пинчи и воздает должное его вкусу, одновременно оплакивая его смерть.
Шутка удалась, потому что обычно никто своих питомцев не ест. Но вот что интересно: неясно, связана ли с этим какая-то морально-этическая проблема. В частности, следующие.
А. Никто не убивал Гектора, чтобы съесть.
B. То, что его съели, не нанесло ему никакого вреда.
C. То, что его съели, не нанесло никакого вреда вообще никому.
D. Когда Клео съела Гектора, это стало ей утешением, поскольку послужило словно бы данью памяти.
Не очевидно, что, собственно, плохого в том, чтобы съесть свое собственное домашнее животное. Однако исследования психологов, в том числе Джонатана Хайдта, показывают, что многие все же считают, что это дурно, хотя не вполне понимают почему.
Например, не исключено, что в моральном суждении участвует некий «Фу-фактор». Иначе говоря, сама мысль о том, чтобы съесть любимое домашнее животное, вызывает отвращение, и поэтому многим кажется, что это безнравственно. По мнению нейрофизиолога Стива Пинкера, мы выдаем такую сильную эмоциональную реакцию на мысль о том, чтобы съесть своего питомца, но при этом не способны ни объяснить, ни обосновать свои чувства, потому что моральные убеждения коренятся не в логике, а в эволюционном устройстве мозга.
Хотя большинству философов и неприятна мысль, что нравственный закон на самом деле определяется эмоциями, отсюда не следует, что эмоции не должны играть никакой роли в рассуждениях о морали и нравственности. В частности, философ Джонатан Кловер считал, что многие злодейства последнего столетия стали возможны именно потому, что у людей отключались моральные эмоции.
Тем не менее есть веские причины с подозрением относиться к моральным суждениям, основанным исключительно на «фу-факторе». Как пишет Стив Пинкер в своей книге «Чистая доска» (Steve Pinker, «The Blank Slate»), «Различие между нравственной позицией, которую можно отстоять, и атавистическим нутряным чутьем заключается в том, что относительно первой мы в состоянии привести причины, по которым приняли то или иное решение». Особенно тревожит, что если выносить морально-этические суждения на основании чувства отвращения, всегда есть вероятность, что мы подвергнем осуждению поступки и даже людей безо всякой на то логической причины. Например, неприкасаемые в рамках индийской кастовой системы не имели права дотрагиваться до представителей высших каст, на публичных мероприятиях были обязаны сидеть отдельно от всех, им запрещалось пить из тех же колодцев, а в некоторых областях нечистым считалось даже то, на что упала тень неприкасаемого. Подобные запреты легко и просто объяснить чистой эмоцией, но обосновать логически гораздо труднее.
Так что же Клео с ее котиком? Готовы ли вы осудить ее лишь потому, что вам отвратительна сама мысль съесть своего питомца? Если да, то что вы скажете, когда вас осудят за поступок, который просто показался кому-то отвратительным?
Всегда ли можно любоваться фотографиями, автор которых – ты сам?
Имеет ли информированное согласие срок давности и если да, чем он определяется?
Вероятно, вы не видите здесь ничего очевидно безнравственного. На момент съемки Венере исполнилось восемнадцать, она сама разрешила Майло сохранить снимки, фотографии были не порнографические, и Майло больше никому их не показывал. Однако такой ответ упускает из виду существенный этический вопрос, самая интересная составляющая которого касается влияния срока давности на информированное согласие.
Особенно важно в этой ситуации понять, можно ли считать информированным согласие Венеры на то, чтобы Майло оставил фотографии себе. Хорошо ли она понимала, на что соглашается? Здесь необходимо уточнить, что в тот момент, когда Венера давала согласие, она не могла себе представить, что бы она на самом деле почувствовала, обнаружив, что сорокалетний Майло – человек ей совершенно чужой – рассматривает фотографии, где она запечатлена обнаженной. По крайней мере вполне вероятно, что, если бы в момент принятия решения перед Венерой по мановению волшебной палочки предстал уже немолодой Майло, она сочла бы за лучшее уничтожить снимки.
Многим такой довод покажется неубедительным. Ведь мы сплошь и рядом соглашаемся на что-то, зная, что потом можем и передумать, однако это, по-видимому, никак не влияет на силу обязательств.
Очевидно, такой контраргумент имеет вес, однако на этом все не кончается. Рассмотрим, к примеру, следующий диалог между Майло (19 лет) и Венерой (18 лет):
МАЙЛО. Я тебя люблю, Сладкая Зайка! А мне всегда можно будет заниматься с тобой любовью?
ВЕНЕРА. Конечно, Тыковка! Я тоже тебя люблю! И всегда буду твоей!
МАЙЛО. Даже когда мне стукнет сорок и я растолстею и облысею?
ВЕНЕРА. Даже тогда!
МАЙЛО. Даже если ты останешься такой, как сейчас, юной и прекрасной?
ВЕНЕРА. Конечно, Тыковка! До гробовой доски! Я твоя душой и телом!
МАЙЛО. И я твой душой и телом, моя Сладкая Зайка!
Перемотаем на двадцать пять лет вперед. Майло, отягощенный прошедшими годами, вспоминает этот давний разговор, запрыгивает в машину времени и мчится в прошлое, где Венере всего восемнадцать. И вот он в ее спальне, она сладко спит…
Логично, что при таком развитии событий лишь единицы сочтут, что Венера дала согласие на сексуальную связь с постаревшей версией своего приятеля. Однако описанная картина – это та же ситуация с фотографиями, доведенная до абсурда. Даже если Венера в то время искренне полагала, что будет счастлива заниматься сексом и с постаревшей версией Майло, большинство из нас скажет, что сорокалетний Майло не вправе по умолчанию рассчитывать на ее согласие. Проще говоря, Венера не знала, на что, собственно, соглашается, поэтому нельзя назвать это информированным согласием. Если мы подойдем с той же меркой к фотографиям, значит, Майло совсем не напрасно тревожится: может быть, в том, что он их хранит, и вправду есть что-то безнравственное.