Ребят с корабля всё это не очень волновало. У них были достаточно надёжные лёгкие комбинезоны, на их страже стояла мощная и проверенная система биологической защиты.
Смущало ребят другое – необходимость нарушить программу. Нет, они, конечно, никого не боялись. Кто может в космосе, на огромном удалении от родных и близких, помешать им сделать то, что нравилось? Никто! И всё-таки они не решались нарушить программу. Она была рассчитана на них, сделана для них, как и всё вокруг них. И они не решались нарушить её.
Честно говоря, Юра этого не понимал. Ведь если всё сделано для них, так можно и распоряжаться этим так, как хочется самому. А вот у голубых людей всё получалось по-другому. «Сознательные какие!» – не без ехидства подумал Юра, но тут же вздохнул.
Что бы ни говорили ребята на родной Земле, как бы они ни смеялись, а сознательность – всё-таки хорошая и нужная вещь. От скольких бед она спасает – прямо диву даёшься. Правда, иногда она мешает, но потом, помешав, опять становится совершенно необходимой. И даже жалеешь, что вовремя не был сознательным. Поэтому Юрию было очень интересно узнать, как голубые люди справились со своей сознательностью.
Оказалось, очень просто. Квач предложил высаживаться. Остальные не решались, хотя всем очень хотелось этого. Тогда поставили вопрос на голосование, и тут оказалось, что сознательность сознательностью, а все проголосовали за высадку.
Они высадились, размялись и вот прихватили с собой Юрия и Шарика.
Таким образом, личная сознательность у космонавтов оказалась более высокой, чем коллективная. Это показалось очень странным – до сих пор Юрию всегда говорили, что по-настоящему правильно и сознательно может поступить только коллектив. А отдельный ученик должен уметь подчинять свои личные интересы и поступки коллективным. Чтобы не позорить класс. Или отряд.
А тут получилось всё наоборот. Правда, Юра тут же вспомнил, что в дни, когда ему приходилось удирать с уроков, делать это в одиночку было не то что невозможно, а как-то неинтересно. Несподручно. Получалось как бы противопоставление себя коллективу. А вот когда удирали хотя бы вдвоём, а ещё лучше вчетвером или вшестером, тогда всё получалось как нельзя лучше. В крайнем случае можно было ответить: «А что, я один, что ли?»
Был у них случай, когда с уроков удрал весь класс. Даже девчонки. И тогда никто не побаивался и все казались друг другу настоящими товарищами, а класс – коллективом.
Правда, потом, когда их ругали, коллектива не получалось – все начинали упрекать друг друга, и выходило, что виноваты все, кроме того, кто оправдывался.
Так что, может быть, и у голубых людей были какие-то свои законы, о которых на Земле, в её не во всём совершенной цивилизации, ещё ничего не знали.
Юрий ещё не понимал, почему его товарищи по космосу так близко принимают всё это дело к своему голубому сердцу. Ведь теперь они исправляют ошибку, нагоняют скорость и, значит, время. Есть надежда, что впереди всё будет в порядке.
– Я не понимаю, почему вы так волнуетесь? – пожал сдавленными гравитацией плечами Бойцов.
– Мы тоже так думали, – печально ответил Миро, – но вся наша беда в том, что мы не знали, что следящие роботы имеют прямую, нам неподвластную связь с нашей Розовой Землёй.
– Ну и что? Наверное, такая связь нужна…
– Она-то, конечно, нужна… – нехотя согласился Квач. – Мало ли что может случиться с нами, с аппаратурой. А эта прямая связь всегда расскажет нашему космическому центру, что с нами произошло. Но мы не знали, что роботы сообщат о нашем приземлении… Они, по-моему, не должны были этого делать. Это нечестно.
– Чего уж тут честного! Растрепаться на целую галактику, что корабль нарушил программу. Ну что же теперь будет? – осведомился Юрий.
– Хорошего, конечно, не жди… – вздохнул Зет, и все замолчали.
Юрий хорошенько обдумал создавшееся положение и, как настоящий мужчина, взвесил все возможные варианты. А когда взвесил, то спросил о том, о чём он не думал:
– А как же вы узнали, что роботы сообщили о приземлении? А может, они не сообщали?
– Сообщали…
– Но вы же сами сказали, что у ваших роботов независимая линия связи с вашей Землёй. Как же вы узнали, что они передали? Выходит, эта линия не такая уж независимая.
– Не в этом дело, Юра. Не в этом дело…
– А в чём же?
– Да вот… Ну, словом, Зет перепутал тумблеры и нечаянно включил обрывки записей из передач на Розовую Землю.
– Ну и что же? Почему же вы тогда не удивлялись, не беспокоились, а теперь… вот…
– Ах, Юрий… Тогда мы подумали, что это просто путаница в электронной схеме. Какое-нибудь короткое замыкание и роботы сами его исправят. А теперь мы точно знаем, что роботы самостоятельно, без нашего на то согласия, держат связь с Розовой Землёй и… и передают всё, что делается на корабле.
– Вот ябеды! – в сердцах ругнулся Юрий. – Ну а вы! Вы-то как это допускаете? Неужели вы не можете сделать так, чтобы роботы вам подчинялись?
– Послушай, Юра, ты как будто не слушаешь, что мы тебе говорим, – вдруг обиделся Квач. – Мы же тебе объясняли: мы летим и учимся. А этих систем нашего корабля мы ещё не проходили. Вот потому и не знаем.
– Что же будем делать?
– Вот то-то и оно. А тут эта путаница с белковыми запасами. Ведь нам лететь нельзя, если нет запасов питания.
– Наконец, Шарик… – вздохнул Зет. – Что с ним случилось?
Все некоторое время удручённо молчали. Роботы-доносчики преподнесли явную и очень, может быть, опасную неприятность. Какую, Юрий ещё не знал. И, жалея товарищей, но не зная, как им помочь, решил выяснить главное: а что может быть самое плохое и опасное, если на Розовой Земле примут сигналы роботов?
– Ничего особенного… – пожал плечами Миро. – Ничего особенного… Дадут команду на возвращение. Вот и всё.
– То есть как это… дадут команду? – пролепетал Юрий, и все внутри у него почему-то сжалось ещё сильнее, чем от гравитации, даже руки похолодели, а по спине побежали мурашки.
– Очень просто. Как не оправдавшим доверия, – мрачно буркнул молчавший всё время Тэн. – Это космос. И если люди в самом начале пути нарушают дисциплину…
Он не договорил. Всем было ясно, что космос – это космос, а дисциплина есть дисциплина. И если её нарушишь, хорошего ждать нечего. Хоть в школе, хоть в космосе. В космосе, пожалуй, ещё и покрепче завернут. Так завернут, что останется только хлопать глазами и робко лепетать: «Я никогда не буду так делать. Я исправлюсь и буду хорошим-прехорошим».
Юрий мрачно усмехнулся: лепетать-то ты можешь сколько хочешь, а вот услышат ли твой лепет или нет – неизвестно. Ведь в школе провинишься – ну выругают, ну в газете протянут, родителей вызовут. Неприятностей, конечно, будет много. Может даже достаться как следует дома. Но учиться всё равно нужно, и поэтому в школу всё-таки пошлют. А здесь? Вряд ли… Ох, вряд ли…
Люди, которые не сумели приучить себя к дисциплине, в космосе не нужны. Это ясно каждому первокласснику. И будет такой человек лепетать или не будет, в сущности, ничего не изменится. Он не выдержал испытания – значит доверить ему корабль нельзя. Таков суровый закон космоса. Суровый и справедливый. И сделать тут что-либо уже, пожалуй, невозможно.
В отсеке стояла гробовая тишина. Только в недрах корабля по-прежнему натужно гудели двигатели. Но от этого уже привычного гудения тишина стала ещё более полной и ещё более гнетущей, потому что все невольно прислушивались к этому гулу и думали: «Вот сейчас, сию минуту сквозь все глубины и широты космоса прорвётся сигнал рассерженной Розовой Земли и космический корабль развернётся и полетит обратно. И что-нибудь сделать, предпринять будет невозможно, потому что все космонавты ещё не проходили всех тонкостей управления кораблём. Они ещё не знают всех тайн техники, которой он начинён. Они ещё мало, слишком мало учились. Когда-то они потеряли время, и вот теперь оно мстит им. Они нарушили дисциплину, программу полёта, а теперь должны будут расплатиться за это».
Всё было правильно, и расплата казалась неотвратимой.
Глава семнадцатаяЧто такое «надо»
И именно потому, что всё было правильно и расплата надвигалась действительно неотвратимо, Юрий задумался не столько о себе, сколько о своих новых товарищах. Ему было искренне жаль вначале их, а потом уж себя: ему ведь тоже хотелось как следует попутешествовать в космосе. А если вернут их, то вернётся и он.
И тут он со всей ясностью понял, что если вернутся они, то он вернётся совсем не туда, куда собирался, – не на свою милую Голубую Землю, а на неизвестную, но, по-видимому, очень интересную Розовую Землю.
Вначале Бойцов растерялся, потом немного испугался, а затем решил: «Куда бы я ни попал, что бы я ни увидел и ни узнал – всё равно, когда я вернусь на свою Землю, я принесу пользу всем людям, потому что я привезу с собой самое главное, что есть на свете, – новые знания. Такие, каких у нас ещё никто не имеет. Значит, дело не во мне. Значит, дело не в том, куда лететь; мне, может быть, даже лучше, если я полечу на Розовую Землю. Дело в товарищах».
Да, он всегда был настоящим товарищем и прежде всего думал о товарищах. Наверное, именно это заставило Юрку относиться к создавшемуся положению особенно серьёзно.
Прежде всего он, конечно, прикинул, как бы поступил на их месте настоящий мужчина.
Поскольку самым настоящим мужчиной, несмотря на всяческие оговорки, Юрка считал отца, интересно было знать, что сказал бы отец.
Но что могло быть известно настоящему мужчине? Что голубые люди виноваты?
Ладно… Каждый человек время от времени бывает в чём-то виноват. Но иногда он совершает проступок умышленно, а иногда случайно. В этом-то всё и дело… Ошибиться может каждый. И если за каждую ошибку наказывать, так, пожалуй, и наказаний не хватит.
«Человек, который понимает и исправляет ошибки, заслуживает прощения, – говорил отец, когда Юрка, получив двойку, исправлял её на четвёрку. – Такой человек, даже ошибаясь, достоин уважения. А вот если он врёт, пытается выкрутиться, списать свои ошибки на других – на товарищей, на учительницу, на погоду, – такому человеку грош цена».