Он вытирает пальцами подбородок.
– Так что, как это всё произошло, будет выяснено в ходе следствия.
Закрывает глаза и пальцами сильно на них давит. На это неприятно смотреть, кажется, что они вот-вот лопнут и потекут.
– Конечно, мы надеемся на данные с камер видеонаблюдения, – он замолкает и мелко дергается.
Наливаю ему воды. Слышно, как о стекло бьются его зубы. Дальше он говорит с всхлипами и паузами:
– У нас ведь даже есть спасательные жилеты. Все требования. По логике вещей – виновата в случившемся мать. Но полицейские и следователи пока весьма осторожны. Они намекнули мне на то, что не уверены, насколько правильно ребенку оказывали первую помощь. То есть они могут всё списать на нас. На отель. Говорили даже о временном закрытии. А моя главная задача – чтобы всё продолжало работать в прежнем режиме. У нас в это время отличная заполняемость. Если я допущу даже временное закрытие – мне придется искать другую работу.
Он вздыхает и ставит стакан на стопку бумаги – неустойчиво и шатко.
– В общем, нам нужен опытный юрист. Мне говорили, у вас именно такой.
Теперь точно. Всё встало на свои места – нужно давать потомство и умирать тут же. Потому что, если потом с этим потомством что-то случается, начинается полный ужас. Настоящий, вселенский ужас.
– А как мать?
– Какая мать?
– Мать ребенка.
– Она в состоянии шока.
– У нас есть успокоительные средства. И хороший врач.
– Спасибо, у нас это всё есть – мы только не вовремя уволили юриста.
– Она всё еще в отеле?
– Да. Она не хочет съезжать. Ей оказывают психологическую помощь. Доктора опасаются, что после потери сына она может покончить с собой. Она говорит, пока не поймет, как это произошло, никуда не поедет. Вызвали родственников. Теперь ждем. Они, я думаю, помогут. Она не верит, что он просто упал. Она хочет знать. А причину его смерти назовут только по результатам вскрытия тела и судмедэкспертизы.
Я переписываю ему координаты нашего юриста. Могла бы просто дать карточку – но ему сейчас хочется участия. Он уходит медленно, чуть сгорбившись. Провожаю его глазами. Там, где начинается шейный отдел в позвоночнике, у него появилась шишка, и в осанке что-то от старика.
Звонят по поводу двести шестнадцатого.
– Всё еще не отвечает? Что с ключом? Проверяли? Сейчас буду, пригласите также плотника с дополнительным ключом.
Возле двери уже возятся. Наконец открывают. Видно, что в коридоре, на полу в беспорядке валяются мужские вещи.
– Никому пока не заходить. Пригласите еще портье.
В коридоре остаются ждать горничная и один из менеджеров.
Вхожу в номер. Дверь в спальню закрыта. На всякий случай стучу. В кровати под одеялом кто-то лежит, на обращение не откликается. Осторожно откидываю одеяло. Мужчина лежит на боку – головой в подушку, перекрещенные руки вытянул перед собой так, что кисти свисают с кровати. Как будто тянет руки вперед, чтобы их связали. Кожа светло-серого цвета. Он мертв. Даже уже не теплый.
Я набираю полицейским. Они не должны были далеко уехать. По два вызова в день – такого у нас еще не было. Запираю дверь. Отсылаю горничную. Оставляю менеджера у дверей. Звоню на склад. Посылаю туда портье. Для таких случаев у нас есть специальная кровать – какую ставят для детей или дополнительных гостей. Она тоже на колесах, неширокая, довольно глубокая, у этой кровати двойное дно. В ней можно из комнаты, не привлекая ненужного внимания, вывезти всё что угодно, не только труп. Конечно, после того как полиция разрешит. А то, что кровать везут двое, мало кто сочтет странным – по крайней мере, еще ни разу никто именно на это внимание не обратил. Кровать выкатывают через запасной выход, где ее уже забирает специальная служба. Так мы не пугаем своих постояльцев. Вот и самим понадобился юрист.
Сегодня я в сто тридцать седьмом. Двигаю стул к стене. Туда, где наверху – решетка кондиционера. Отверткой выворачиваю три шурупа по углам. На четвертом она криво повисает.
Так. Отлично. Для техника это поправить – дело двух минут. И оправданно, почему номер на ночь был заблокирован. Оставляю сообщение техникам о сломанном кондиционере.
Готовлю лед. Достаю из Бэтмена жгут. Можно, конечно, и без этого, но я уже привыкла – я делаю каждый день одно и то же. Всё доведено до автоматизма, и я не собираюсь это менять. Уж очень большой синяк. Конечно, я никогда не хожу в одежде с коротким рукавом, у меня вообще нет никакой одежды, кроме моей униформы. У меня есть три комплекта гостиничных костюмов: блузку я меняю каждый день, а юбку и пиджак – два раза в неделю. Всё чистят и гладят здесь, в отеле. Мне ничего, кроме вещей из голубой сумки ВВС США, не принадлежит. Ничего. Так, теперь быстро лечь. Сейчас я наконец начну жить. Жить по-настоящему. Закрываю глаза.
…Вижу ванну. Она белая, никелированная. В ней сидит голая женщина. Ей неуютно в эмалевом блеске. Ванна, хотя и белая, всё равно темнее луны. Женщина в ванне – это я. Мне мокро и холодно. Вода течет по лицу. Болит коленка и голова. Глубоко вдыхаю, и тут же вода заливается в нос и в рот. Я кашляю и просыпаюсь.
Что это? Я действительно в ванне. На меня льется вода. Ничего не понимаю. Кто-то поднимает, подхватывая под руки, сзади. Вытаскивает на пол и накидывает халат. Так теплее. Подходит та самая милая горничная с полотенцем и закутывает им мокрые волосы. Она берет меня под правую руку, а человек, который был сзади, – под левую. Теперь я вижу, второй – это долговязый техник. Они ведут меня до кровати, какой, интересно, это номер. Укладывают.
– Принеси из ресторана что-нибудь поесть, – у горничной хриплый голос. Раньше я этого не замечала.
Техник уходит.
– В сто тридцать седьмом. В моей сумке есть пузырек. В нем розовые таблетки. Принесите мне их, пожалуйста. Мне сейчас нужно выпить две.
Горничная уходит и скоро возвращается. Подает мне стакан, смотрит тревожно, с недоверием. Хочу спросить, как я оказалась здесь и что случилось, но не решаюсь. Она смущена и напугана. Но чем? Спрошу сейчас, пока мы с ней вдвоем.
– Что произошло?
Она начинает плакать.
– Что случилось?
– Позвонил один из постояльцев. Из бара.
– Когда?
– Наверное, час назад.
– И?
– Он проходил мимо и услышал пение.
– Что?
– Как кто-то поет. И зашел туда. Потому что пели как-то особенно странно.
– И что?
– Там пели вы.
– Я?
– Вы.
– Так.
– Скажите, мне вызвать доктора?
– Нет, не нужно никакого доктора. Я только пела? Или…
– Да, вы просто ходили и пели. И были… Без всего, – она густо краснеет.
– Я была без одежды?
– Да, – она облегченно кивает, ей не стоит больше подбирать слова. – Но мы быстро отвели вас в номер.
– Мистер Холден знает?
– Он знает. Ему позвонил дежурный администратор.
Я киваю.
– Понятно.
Значит, об этом знают все.
– Мистер Холден просил вас позвонить, когда вы придете в себя.
– Спасибо. Я в порядке. Теперь в порядке. Идите, у вас, наверное, много работы.
Но она не уходит.
– Вы хотите еще что-то спросить?
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Нет. Спасибо. Вы уже помогли.
Она кивает и идет к дверям.
– Извините!
Она оборачивается.
– Это было очень страшно?
– Что?
– Ну, всё это зрелище.
Она сначала молчит.
– Вам нужно чуть поправиться.
– Да. Спасибо. Идите.
Долговязый заносит молока, хлеба и тоже уходит.
От таблеток становится легче. Звоню мистеру Холдену.
– Как ты? – он очень вежлив.
– Извини меня, Ирвин, – я впервые называю его по имени. – Давай обойдемся без формальных вопросов. Могу я тебя попросить об одном? Не держи на меня зла. Я не могу ничего объяснить. Я знаю, что увольнение неизбежно, и просто говорю тебе – спасибо.
– Может, ты просто возьмешь отпуск, отлежишься дома, и мы потом поговорим? Я могу дать тебе недели две.
– Нет.
– Почему?
– У меня нет дома.
– Я почему-то так и подумал. Сколько лет ты живешь в отеле?
– Пять.
– Давай мы пошлем тебя в клинику.
– Зачем?
– Чтобы ты перестала ЭТО делать.
– А я не хочу переставать ЭТО делать.
– Ясно. Есть шанс поговорить об этом еще раз?
– Нет.
– Куда ты пойдешь?
– Не волнуйся за меня.
– Это значит “я не знаю”?
– Это ровно то и значит, что не волнуйся – это не твое дело.
– Ну зачем ты хамишь?
– Иначе ты не отстанешь – я очень хорошо тебя знаю.
– Я тоже думал, что хорошо тебя знаю.
– Ирвин, мы же договорились.
– Зарплату за месяц перевести куда обычно?
– Не нужно. Мне приходилось кое-что выводить из строя, пусть это будет возмещением.
– Для чего? Чтобы блокировать номера?
– Ты всегда был умным.
– Деньги всё равно переведем. И всё же предлагаю тебе дождаться меня. Может быть, мы что-нибудь придумаем.
– Я уже всё в своей жизни придумала и ничего не буду менять. Можно, я возьму один свой костюм?
– Можно. Можешь взять все, сколько их там… твоих – таких худых, думаю, больше не найдется. Когда ты последний раз выходила из отеля?
– Три года назад. Примерно.
– Три года?
– Три года, Ирвин.
После этого я вешаю трубку, потому что я сказала всё, что хотела, а после этого начнутся только вопросы. А мне они ни к чему.
Собираюсь быстро. На станции объясняют, что это часа два на автобусе – недалеко. Чаевых, оставленных наглым типом из бара, как раз хватает на билет в один конец.
В автобусе утыкаюсь виском в холодное стекло. Мимо мажется городской пейзаж. У кого-то звенит очень знакомый телефонный звонок. Эта мелодия была у меня когда-то давно…
Улица в огромных платанах. Сколько же здесь звуков. И еще запахов – море всевозможных запахов. Осень и зима высушили листья и траву, вытянув из них соки, а теперь весна отдает всё это обратно. Вот нужный номер – вбит в камень бронзовой татуировкой. От ворот к крыльцу