– Аuberge de Jeunesse[6], – ответил Борис на своем плохом.
– Так вы, наверное, и по-русски говорите? – вдруг произнес полицейский на весьма приличном русском с небольшим французским акцентом.
– Говорю, – удивился Борис.
– Меня зовут Пьер Куртье, я – коммандант ЦРС, ну, в общем, начальник ОМОНА по-вашему. Не всего, конечно, а только одного мобильного отряда. А вас как?
Борис представился.
– Эмигрант, значит? – прищурился Пьер. Мы сегодня празднуем возвращение в нашу часть, тут рядом совсем. Пошли пропустим по стаканчику. Там и поговорим.
– Не могу, я на посту, – еще больше опечалился Борис. Он умел ценить сюрпризы судьбы и приветливых французов.
– Да ладно, – успокоил его Пьер, – сунь ему двадцать евро, пусть часок за тебя подежурит.
К счастью, напарник не успел уйти. Сбросив форменный пиджак, он цедил пиво в гостиничном баре. На двадцатку согласился радостно и сразу.
Борис вышел к полицейским, ожидавшим его под окном.
– Это Жан, – кивнул Пьер на своего напарника, – я его называю качкистом.
При слове “качкист” Жан протянул Борису руку, которая по мощи больше напоминала ногу. Бугры мышц топорщили его куртку. Маленькие круглые глаза цвета беззаботного неба смотрели дружелюбно, но не обещали интеллектуальной беседы. Напротив, взгляд Пьера был остер, цепок и немного ироничен. От обоих уютно пахло алкоголем. Они вошли в здание через дорогу напротив. Борис и не знал, что здесь находился местный ОМОН.
По просторным длинным коридорам бесцельно шатались группы военных людей в форме. Все они без исключения были категорически пьяны. К ним, чуть покачиваясь, подошел невысокий жилистый человек и сказал: “Салют”.
– Это – Оливье, наш лучший инструктор по тонфа[7]. У него кличка – радист.
Борис взглянул на радиста. В его глазах стояла смерть.
– Ну, пойдем ко мне в кабинет – немного выпьем, – предложил Пьер.
Кабинет оказался крошечной комнатой, в другое время, видно, предназначенной для допросов. По разные стороны стола стояли два стула, упиравшихся спинками в стену. Это сразу как-то сближало.
– Давай перейдем на ты, – предложил Пьер. – Ну, рассказывай про себя, – добавил он и вытащил из ящика стола литровую бутылку дешевого виски Label 5, два стакана и пакет картофельных чипсов. Разлили и выпили. Пьер пил правильно.
Борис рассказал о себе и внутренне удивился, как его богатая на события жизнь уместилась в десять минут неспешного повествования. Пьер внимательно слушал.
– Ну, теперь ваша, то есть твоя, очередь, – закруглил Борис, и они выпили по третьей.
Пьер Куртье оказался по рождению Петром Зайцевым. Дед и отец служили в царской армии. Отец в составе экспедиционного корпуса русской армии воевал во Франции. После революции решил на родину не возвращаться. Женился на русской, и в двадцатом году у них появилась дочь – Мария. В свои не полные пятнадцать лет она влюбилась в офицера, служившего в батальоне РОА[8] во Франции, а в полные пятнадцать, за месяц до окончания войны, родила сына. С любимым она виделась редко, и последнее письмо пришло уже из британского плена. Вскоре он был выдан советским властям и расстрелян. Позже она вышла замуж за француза, и Петя Зайцев превратился в Пьера Куртье. Он был стопроцентным французом и русским одновременно.
– Вот такая история, – закончил Пьер и, засучив рукав, показал на запястье аккуратную татуировку “РОА”.
Потом они с интересом скакали с темы на тему. Особенно он интересовался языками. Он внимательно записывал за Борисом неизвестные русские слова. Он вообще оказался полиглотом, этот французский омоновец. Кроме русского, он говорил на английском, немецком, польском, иврите и арабском.
На прощание они обнялись, обменялись телефонами и обещаниями встретиться в скором будущем. Пьер заботливо сунул ему в карман леденец, от запаха.
Как только Борис возвратился на пост, на него налетел коллега: “ Ты где так долго гулял, здесь без тебя справиться не могут. Двое русских чего-то несут на своем тарабарском наречии”, – скептически заметил выходец из Нигера.
За стойкой в рецепции стояла молодая пара с рюкзаками.
– Добрый вечер. Какие-то затруднения?
– Ой! Как здорово, что вы говорите по-русски, – защебетала она. – Mы хотели бы получить небольшую скидку.
– Простите, но ваша комната и так стоит меньше тридцати евро. Дешевле в Париже вы ничего не найдете.
– Ну а всё-таки, можно что-то сделать?
– Можно. Есть комната на восьмерых. Могу предложить две койки.
– Это нам, пожалуй, не подойдет, – быстро среагировал он.
– Ну хорошо, а от завтрака можно отказаться? – не сдавалась она.
– Можно, но учтите, что булка с кофе в любой забегаловке будет стоить дороже.
– Это ничего. У нас всё с собой, – успокоил он.
– Договорились, завтрак считать не будут.
– А простыни входят в цену? А то у нас свои…
На часах было десять, самый тяжелый момент дежурства. На ступеньках “Арамиса” начинали кучковаться “ребята с нашего двора” в надежде прорваться в гостиницу до наступления полуночи, когда опускали входную решетку.
Борис выглянул на улицу. Там уже собралось человек шесть, среди которых он увидел и пару своих обидчиков. Следовало вести себя особенно осторожно. Любая стычка подвыпившего охранника с малолетними хулиганами в случае приезда полиции ничего хорошего не сулила.
Он встал на дверях, стараясь не смотреть в сторону подростков, которые отвратительно улыбались и неприлично пальцевали.
Молодой араб отделился от группы, подошел ко входу и начал обычную бодягу разводящего: “А можно мне пройти в гостиницу? Нет? А почему нельзя? Вы не имеете права не пропускать. У нас свободная страна…” – и тому подобное. “Его задача – отвлечь внимание охранника, в то время как его товарищи пытались просочиться внутрь с толпами прибывающих туристов. Подтянулось еще несколько гопников. Сегодня они проявляли особую активность, может, пытались поквитаться за позорное бегство?
Толпа страждущих до эфемерных прелестей нордических блондинок выросла до человек десяти. Обстановка накалялась – в стае любое животное становится опаснее.
Они перешли на личности и начали выкрикивать какие-то грубости про маму Бориса. Ну, этим его, допустим, не проймешь. Срок вакцинации, проведенной московскими кавказцами в девяностых, которые в момент конфликта мгновенно входили в сексуальные отношения со всеми твоими близкими и дальними родственниками, еще действовал.
Однако они мешали проходу туристов, и он вежливо попросил граждан хулиганов отойти подальше. Радостные идиоты засвистали, заулюлюкали, кто-то с удовольствием затянулся анашой.
Гости столицы шарахнулись в сторону.
В это время из ворот напротив вышли три человека и двинулись в нашу сторону. Пьер, качкист и радист в полной экипировке, разве что без шлемов и щитов, солидно и жестко приблизились к пацанам: “Что за бордель? По какому поводу собрание? Ну-ка, быстро спуститься со ступеней. Освободить проход!” Кто-то из братвы пытался подать голос, но радист резко повернулся и молча посмотрел ему в глаза, после чего вокруг стало тихо.
Шпана стала нехотя расходиться, оглядываясь в нашу сторону и бормоча проклятья.
– Если что – звони, телефон знаешь, – негромко, подмигнув Борису, сказал Пьер, – а мы немного пройдемся перед сном.
Плечом к плечу они неспешно зашагали в сторону плохого квартала.
“Вот, настоящие мушкетеры – Качкист, Радист и Пьер, – подумалось Борису. – Не то что худосочный Арамис”.
В полночь он опустил решетку, и служба пошла своим чередом.
Около часа снизу позвонил бармен Жиль и буднично сообщил: “Приходи, тут драка”.
Борис спустился и сразу заметил драчунов, плотно державших друг друга за грудки. Кажется, из австралийской группы.
– Секьюрити, – гаркнул он и всем весом навалился на сплетенные руки, разорвав хватку.
За три месяца он проделывал это упражнение с десяток раз. Всегда работало.
– Чего не поделили, ребята? – дружелюбно спросил Борис.
Парнишка пониже ростом с азиатскими чертами лица порывисто сказал: “Да этот гад выступает против эмиграции индонезийцев в Австралию”.
– Это, конечно, серьезная проблема, – рассудительно заметил Борис. – Помиритесь да выпейте вместе пивка. Спокойно всё обсуди́те, только с текилой не мешайте.
Ребята радостно стукнули по рукам и уселись обратно за стол.
– Спасибо, – флегматично промолвил Жиль. – Пива хочешь?
– Давай, только быстро. Борис разом осушил кружку, и ему стало хорошо.
Он сидел в большом пустом холле и всё думал о Пьере: “Может, и ничего? Может, и можно жить в этой Франции?..”
Бар закрывался в два ночи. Пьяненькая молодежь с девушками и без потихоньку разбредалась по комнатам. В “Арамисе” было легко подружиться.
В дверь позвонили, и Борис пошел открывать. К счастью, в это время хулиганы, накормленные и обласканные родителями, уже спали. Это приехал знакомый директора гостиницы из Бретани. За две коробки отличных устриц из Киберона он останавливался в “Арамисе” на пару ночей.
В директорском списке было несколько таких посетителей, которым просто следовало выдать ключи без лишних вопросов. Борис уже давно убедился, что совок – это явление интернациональное.
Позвонили из комнаты на пятом этаже. Пожилая пара жаловалась на шум из соседней восьмикоечной залы. А что они предполагали найти в молодежной гостинице за тридцать евро? Гробовое молчание после полуночи? Пришлось подняться и утихомирить этот сквот. В комнате стояли клубы дыма от табака и марихуаны, в которых метались полуголые тени. Впрочем, после предупреждения все успокоились. Ни дать ни взять – пионерский лагерь!
К трем часам жизнь в гостинице стала затихать. Внизу, в бильярдной, оставалось человек десять. Борис достал Мопассана на французском и стал с трудом продираться сквозь текст под мерный стук бильярдных шаров.