– Что ты такое говоришь? – парировал Эванс. – Мы защищены от вторжения еще со времен Наполеона. Защищены навсегда.
– Нет. Я вижу намного дальше тебя, – продолжал Черчилль. – Я смотрю в будущее. Наша страна подвергнется страшному нападению, какому именно, сказать не могу, но предупреждаю тебя об этом нашествии. Говорю же тебе, я возглавлю оборону Лондона и спасу его и всю Англию от катастрофы.
– Так ты будешь генералом, возглавившим войска?
– Не знаю, будущее расплывчато, но главная цель видна ясно. Повторяю: Лондон будет в опасности, и я, занимая высокий пост, спасу нашу столицу, спасу нашу империю!
Мало ли о чем думает молодежь и что из этого говорит своим сверстникам. Но Черчилль упоминал о своем выдающемся будущем неоднократно. На следующий год после беседы с Эвансом он с гордостью заявит ларингологу и логопеду сэру Феликсу Семону, у которого наблюдался по поводу своей шепелявости: «Я намереваюсь поступить в Сандхёрст, затем буду служить в гусарском полку в Индии. Разумеется, я не собираюсь становиться профессиональным военным. Однажды я стану государственным деятелем, как мой отец». Пройдя этот путь и оказавшись на рубеже веков на полях Англо-бурской войны, он пообещал своему сослуживцу Джорджу Клеггу, что когда-нибудь станет премьер-министром. Тот, конечно, не поверил. Но пройдет сорок лет, и, прочитав в газете об уходе с поста Невилла Чемберлена и формировании нового правительства, Клегг с гордостью воскликнет: «Ба, да он сделал это!» В 1907 году, путешествуя по Африке, 32-летний Черчилль скажет губернатору Уганды Хескету Беллу, что к сорока трем годам станет премьер-министром. Почему к сорока трем? Именно столько было в тот момент мистеру Беллу1.
Черчилль не просто верил в свою звезду. Эта вера определила его жизненный путь, когда после окончания королевского военного колледжа Сандхёрст и попадания в 4-й гусарский полк Ее Величества он начал искать любую возможность проявить себя. Сначала он отправился на Кубу, где местные повстанцы боролись с испанскими колонизаторами. Затем принял участие в карательной операции генерала Биндона Блада на северо-западной границе Индии. О том, что это опасное приключение может стоить ему жизни, Черчилль не думал. «Я верю в свое предназначение, – писал он матери с фронта. – Даже если я ошибаюсь, что из того? Я намерен сыграть эту игру до конца, и если я проиграю, значит, мне не светило выиграть и все остальное». Более того, он словно провоцировал судьбу: «с готовностью лез на рожон, только и надеясь на захватывающее приключение».
На самом деле им руководила не столько жажда приключений или новых впечатлений, сколько желание отличиться. И ради этого он готов был рисковать собственной жизнью. Только ради того, чтобы его заметили и отметили, он гарцевал на серой лошади на линии огня. «Я играю по высоким ставкам, – объяснял он матери. – Я делал так трижды. Слава – осмеянная, мелодраматичная, униженная – по-прежнему остается самой важной вещью на земле. Жизнь Нельсона должна служить уроком для молодежи». Черчилль сознательно развивал в себе смелость, желая заработать репутацию храбреца. В его представлении амбиции можно было удовлетворить смелыми поступками, а смелые поступки мотивировались амбициями, что создавало прочное звено в цепи жизненного успеха. Когда дым сражений рассеется, он будет вспоминать пережитое и говорить: «Пули, да они даже не достойны упоминания. Я не верю, что Господь создал столь великую личность, как я, для столь прозаичного конца»2.
Затем последует военная кампания в Судане и Англо-бурская война. На африканском континенте удача снова была на стороне нашего героя. «Ни один волосок не упал с моей лошади, ни одна ворсинка не слетела с моего мундира, немногие могут похвастаться тем же», – не без гордости писал он своему другу Йену Гамильтону после сражения за столицу дервишей Хартум, во время которого он принял участие в последней крупной атаке в истории британской кавалерии. Характеризуя это действо, в котором пострадал каждый четвертый шедший в атаку, Черчилль сравнит его с «чудовищной азартной игрой, в которой никакие индивидуальные меры предосторожности не были возможны».
В Южной Африке он также оказался на острие событий. Сначала попал в плен, из которого совершил дерзкий побег. Затем, устроившись в полк Южноафриканской легкой кавалерии и одновременно работая на Morning Post военкором, «летал взад-вперед от колонны к колонне, поспешая туда, где намечался бой». Он принял участие в сорока различных боях, столкновениях и стычках, а также в числе первых вошел в осажденный Ледисмит. Делясь с близкими о боях у Спион-Копа, он скажет, что «это были очень опасные пять дней постоянного нахождения под огнем». «Однажды пуля даже срезала перо на моей шляпе, – гордился он, – но в конце концов я вышел целым и невредимым». Не пройдет и месяца, как Черчилль вновь станет испытывать на прочность свою «странную удачу или благосклонность небес». Рядом с ним разорвется шрапнель, убившая и ранившая восемь человек. Его же даже не поцарапает.
Далеко не все могли похвастаться такой удачей. Родного брата Джека, который также отправился воевать с бурами, ранило в первой же перестрелке, а однокашника Маккоркудэйла убило в первом же сражении. Черчиллю советовали умерить свой пыл и стать осторожнее, но он не хотел об этом слышать. «Я очень счастлив, и если я выживу, я буду с большим удовольствием смотреть на случившееся, – заявлял он. – Я уверен, что поступаю правильно. Я крепко верю в то, что необходим, и поэтому буду сохранен»3. Он продолжал рисковать, чтобы его заметили. И его заметили. Он стал самым высокооплачиваемым корреспондентом своего времени. Написанные им книги пользовались успехом и хорошо продавались по обе стороны Атлантики. Он решил баллотироваться в парламент. И если в 1899 году его ждала на выборах неудача, то после возвращения через год с Англо-бурской войны он смог одержать победу. И это в возрасте 26 лет, без политической программы и необходимого опыта.
Ощущение собственной избранности влияло не только на выбираемый Черчиллем путь, но и определяло средства достижения поставленной цели. Во-первых, оно порождало самоуверенность. «Я никогда ничего не предпринимал, не будучи уверен в своих действиях», – признавался он будущей супруге. И судя по его поведению и решениям, это была не просто хвальба мужчины за месяц до свадьбы. Самоуверенность переполняла личность нашего героя. Например, делая первые шаги в литературном творчестве, вместо привычных для начинающих авторов рефлексии об актуальности собственного творчества, сомнений в силе своего таланта и страхе перед судом читателей, он считал, что обречен на успех. «Я верю в свое перо, – утверждал он. – Я считаю, что мысли, которые я излагаю на бумаге, будут интересны публике и будут пользоваться у читателей популярностью. У меня безграничная вера в себя».
Во-вторых, вера в свое предназначение способствовала развитию самомнения и пренебрежения перед авторитетами. Корреспондент Manchester Guardian Джон Блэк Аткинс, сопровождавший будущего политика на Англо-бурскую войну и коротавший с ним время на палубе парохода, оставил следующую характеристику неугомонного искателя приключений: «Уинстон просто удивительный человек. Он не питает никакого почтения к старшим по званию и положению, разговаривая с ними словно со сверстниками. Он держится одиноко и с излишней самоуверенностью, недоступной другим. Я еще ни разу не встречал столь амбициозного, храброго и откровенно эгоистичного типа». Эти слова описывали 25-летнего Черчилля, дальнейшая карьера которого лишь подтвердит точность формулировок журналиста. «Все мы черви, – скажет он спустя несколько лет, – но мне хочется верить, что я светлячок».
В-третьих, игра по высоким ставкам порождала фатализм. Исповедуемая Черчиллем вера в то, что он создан для великой цели и поэтому будет сохранен, толкала его на опасные приключения ради стремления отличиться и обрести популярность. Выше мы видели, как молодой субалтерн, вместо того чтобы нести службу с однополчанами в спокойном индийском гарнизоне Бангалор, за пять лет принял участие в четырех военных кампаниях на трех континентах, каждая из которых могла привести его гибели или оставить его калекой. Казалось бы, что, повзрослев и достигнув успеха, он остепенится. Но нет. Когда во время Первой мировой войны начался спад его политической карьеры, он вернулся к армейскому прошлому и отправился на фронт. Своей супруге, воспитывавшей на тот момент трех детей и обоснованно опасавшейся за безопасность мужа, он писал: «Пойми же меня, бессмысленно беспокоиться из-за этих мелочей. Это всего лишь шанс или судьба. И наши шаги сбившихся с пути людей уже давно распланированы. Все, что нам остается, это с головой окунуться в игру, просто и естественно приняв ее правила и передав свою жизнь в руки Господа».
Четвертое, и, пожалуй, главное, – Черчилль обладал высоким болевым порогом к критике. Когда после публикации его первой книги в тексте обнаружатся многочисленные ошибки редактора, он скажет Йену Гамильтону: «Мое тщеславие, которое, как вы знаете, носит исключительный характер, нисколько не пострадало». Он вообще приходил к выводу, что не стоит сильно расстраиваться из-за негативных отзывов. Тем, кто готовит себя к великим свершениям, нужно уметь двигаться под гогот хулы. Хочешь расти, не ежься, когда тебя поливают. «Нечувствительность к нападкам прессы – одно из первых качеств, которое необходимо приобрести перед тем, как посвятить себя карьере политика», – сделал для себя вывод Черчилль в молодые годы и оставался верен ему до конца4.
Вера в свою звезду помогла Черчиллю сделать головокружительную карьеру и удержаться на олимпе четверть века. Но все меняется и когда-нибудь заканчивается. Так, в 1929 году консерваторы проиграли на выборах лейбористам, и возглавляемое С. Болдуином правительство подало в отставку. Среди других уважаемых джентльменов с борта государственного лайнера сошел и Уинстон Черчилль. В ноябре ему исполнилось 55 лет. В его жизни и раньше были спады, но учитывая возраст и неблагоприятное к нему развитие последующих событий, приведших к изоляции среди тори, шансы на возвращение в большую политику таяли с каждым годом. Деятельный по своей натуре, Черчилль нашел отдушину в литературном творчестве. Но он все равно продолжал жить политикой, надеясь еще послужить своей стране. Один год сменял другой, а надежда продолжала оставаться всего лишь надеждой. Как уже сообщалось выше, должно будет пройти десять лет, прежде чем изменившиеся обстоятельства во внешней и внутренней политике сделают возможным возвращение нашего героя на сц