ену. Десять лет безвластия – это большой срок, особенно учитывая возраст политика, которому в ноябре 1939 года исполнилось 65 лет. Большинство других коллег на его месте не выдержали бы такой паузы, перестали бы надеяться и вышли бы на пенсию. Но Черчилль дождался звездного часа. Что ему помогло пережить и выжить в пустынных водах политической изоляции? На этот вопрос нет однозначного ответа. Свою роль сыграло несколько факторов, один из которых – это вера в свое предназначение. О том, какую форму она приобрела на этот раз, хорошо видно из публицистических и исторических произведений Черчилля, выходивших из-под его пера в указанный период.
В июне 1929 года, вскоре после кончины французского маршала Фердинанда Фоша, отличившегося в годы Первой мировой войны: сначала на посту начальника Генерального штаба, затем – верховного главнокомандующего союзными войсками, в Nash’s Magazine вышла статья британского политика. Черчилль восхищался личными качествами полководца, подчеркивая, что «Фош был неистов, страстен, убедителен, но одновременно дальновиден и неукротим». Также он заряжался энергией от знаменитых высказываний Фоша: «Держитесь за все, что можно», «Уставшие войска не отдыхают в бою» и, конечно, «Каждый делает, что может». Он был убежден, что «со временем доблесть духа Фоша и глубокая прозорливость его суждений будут признаны принадлежащими к иному, более высокому порядку». Несмотря на то что «удача светила Фошу», в его биографии Черчилль находит близкие для себя мотивы «предопределенности» и «полосатости судьбы». В эссе 1929 года он описал то, что ему самому еще только предстояло пережить в 1930-е: «Он все видел, он страдал, он все понимал, но ничего не мог сделать»5.
В последующих сочинениях тема судьбы, «капризность которой непредсказуема, а ее пути неисповедимы», как утверждал Черчилль, получает новое развитие. В 1936 году в News of the World вышла статья нашего героя о главнокомандующем британскими экспедиционными войсками в Первой мировой войне фельдмаршале Джоне Френче. Размышляя над извилистой жизнью полководца, автор активно продвигает мысль, что каждая великая личность является орудием в руках Господа, который создает условия для реализации Своего промысла. Френч уверенно поднимался по карьерной лестнице, но в апреле 1914 года, отказавшись исполнить приказ об использовании войск в Ольстере, был снят с должности начальника Имперского генерального штаба и отправлен в отставку. «Казалось, у Френча больше не осталось перспектив, – напишет об этом инциденте Черчилль. – Солдаты не часто назначаются на высокие посты в мирное время. Вакансия была занята, во власть пришел новый человек, появились новые привязанности. Кроме того, у высших военных чинов возникло стойкое предубеждение против генерала, который так плотно ассоциировал себя с либеральным правлением. Во влиятельных кругах быстро распространилось мнение, что он больше не хочет командовать, что он устал, что он потерял чувство Армии. Это был его надир». К моменту выхода статьи Черчилль достиг того же, что и у полководца, возраста – 61 год, и он тоже был списан в резерв. Стоит перечитать этот фрагмент еще раз, заменив Френча на Черчилля, а военных – на политиков, и станет понятно, насколько автобиографичны приведенные строки.
Когда в 1914 году Френч был отправлен в отставку, Черчилль занимал пост военно-морского министра. На тот момент он не придал кадровым изменениям в военной сфере большого значения, продолжая заниматься масштабной и срочной мобилизацией Королевского флота. Инспектируя верфи на реке Тайн, он попросил Френча сопровождать его. В течение нескольких недель они вдвоем проплыли по восточному побережью, посещая различные военно-морские объекты. Френч был раздавлен. «Он был уверен, что его военная карьера закончилась, – вспоминал Черчилль. – Полный бодрости и огня, он был обречен на долгие пустые годы безделья в отставке. При всем его самообладании он произвел на меня впечатление человека с разбитым сердцем». Вспоминал ли Черчилль эту совместную поездку по базам в 1930-х годах? Определенно. Причем не только вспоминал, но и размышлял над дальнейшей судьбой полководца. И эти мысли вселяли надежду. Поскольку именно на примере личности своего друга он осознавал, насколько «быстро иногда судьба меняет декорации и зажигает огни». Спустя всего пару недель после «грустного путешествия» и последующего начала Первой мировой войны Френч был не просто возвращен в ряды действующей армии, а назначен-таки на пост, о котором мечтал столько лет. Эта драматическая история стала для Черчилля, также грезящего о высшей должности, наглядным подтверждением того, что «события предначертаны». Он сам произнесет эти слова в беседе с генералом Айронсайдом в декабре 1937-го во время обсуждения биографии Френча6.
Схожие мысли содержит эссе нашего героя 1934 года о немецком государственном и военном деятеле Пауле фон Гинденбурге. Личность президента Веймарской республики привлекала Черчилля тем, что в его биографии он вновь нашел мотив судьбы: Гинденбург – верный солдат своего народа, для которого не существовало «никаких жизненных принципов, кроме долга, никаких устремлений к чему-то, кроме величия отечества», – последовательно занимал командные посты, пока не превратился в «одного из ведущих генералов немецкой армии». Как и Френч (как и Черчилль), он достиг многого, чтобы в неудачный момент отойти в сторону. Это была эпоха, когда «в мире господствовал мир». Это было время, когда «в дверь уже стучалось молодое поколение» и «великие дни теперь ожидали других». «Гинденбург скромно отправился домой, – не скрывая своего сочувствия, описывает Черчилль произошедшую метаморфозу. – Если он и не забыл о людях, то люди, казалось, забыли о нем»7.
Эти строки также относятся к автору не меньше, чем к его герою. Как Черчилль ни сопротивлялся, каток неконтролируемых им событий отодвигал его в 1930-е годы на периферию политического ринга. Он продолжал писать, продолжал выступать, продолжал теребить правительство и напоминать о себе, но и в его жизни «в дверь уже стучалось молодое поколение», «великие дни теперь ожидали других», а сам он, хотя и «не забыл о людях», но «люди, казалось, забыли о нем». Что могло спасти Черчилля? То же, что вызволило Френча из мрачного безвременья отставки. То же, что заставило Германию вспомнить о своем верном слуге и вернуть Гинденбурга на фронт. Из человека прошлого он стал человеком с будущим. После того как Гинденбургу удалось стабилизировать ситуацию на востоке, его отправили на Западный фронт, дав полномочия и возложив ответственность за всю немецкую армию.
Публикация статей про Гинденбурга и Френча совпала с работой Черчилля над биографией 1-го герцога Мальборо, который также был убежден, что «большинство событий предопределены судьбой, и, когда делаешь все максимально хорошо, остается лишь терпеливо ждать результата». Именно так Черчилль и поступал, последовательно и методично критикуя в 1930-е годы политику умиротворения Болдуина – Чемберлена и зная, что придет тот день, когда его слова станут реальностью и нация вспомнит о его предупреждениях. Проблема была только в том, что время было против нашего героя. Он старел, и каждый год лишал его сил. Хватит ли их, чтобы, взвалив новую ношу, достичь поставленной цели?
И в этот раз Черчилль находился под влиянием своей веры в судьбу, которая в контексте ответа на указанный вопрос трансформировалась в убеждение, что человеку не только предоставляются возможности исполнить предначертанное, но и даются силы реализовать свой потенциал. «Я не верю в невыносимые нагрузки премьерства, – заявит он накануне своего 60-летнего юбилея. – Есть старая поговорка, которая гласит, что Господь дает человеку столько сил, сколько ему необходимо. На собственном опыте я убедился: в критических ситуациях есть что-то в самом факте вызова. Когда знаешь, что вопросы первостепенной важности зависят от тебя, это активизирует скрытые резервы, поднимая тебя на вершину великих событий». Неудивительно, что, когда в мае 1940 года расклад политического пасьянса выдвинет Черчилля на первое место, он нисколько не дрогнет и с удовольствием согласится возглавить коалиционное правительство в критический момент истории. После окончания Второй мировой войны, вспоминая день, когда он стал премьер-министром, Черчилль следующим образом опишет произошедшую в его карьере метаморфозу, лишний раз подчеркнув специфические особенности своего мировоззрения: «В эти последние, насыщенные событиями дни политического кризиса мой пульс бился все так же ровно. Я воспринимал все события такими, какими они были. Когда я около трех часов утра лег в постель, я испытал чувство большого облегчения. Наконец-то я получил право отдавать указания по всем вопросам. Я чувствовал себя избранником судьбы, и мне казалось, что вся моя прошлая жизнь была лишь подготовкой к этому часу и к этому испытанию»8.
Принцип № 22Роль личности в истории
Начало политической карьеры Черчилля пришлось на 1900-е годы. В этот период происходили тектонические социальные сдвиги, которые сперва приведут к началу мировой войны, а затем – к появлению новых институтов и зарождению нового мира. Наблюдая за формированием новой реальности, Черчилль сравнивал ее с Викторианской эпохой. Основное различие, которое бросалось ему в глаза и на котором он неоднократно фиксировал внимание, состояло, по его мнению, в том, что за последние два десятилетия масштаб государственных деятелей стал мельчать.
Черчилль считал, что определяющую роль в этой трансформации сыграло изменение доли индивидуального и массового начал. Впервые он задумался над этим в Претории в 1899 году, когда в плену у буров проштудировал сочинение Джона Стюарта Милля «О свободе». Именно у Милля он взял на вооружение концепцию «тирании большинства», гораздо более «страшную, чем всевозможная политическая тирания». Ему запали в душу слова философа о том, что «недостаточно иметь охрану только от правительственной тирании, но необходимо иметь охрану и от тирании господствующего в обществе мнения или чувства, от свойственного обществу тяготения насильно навязывать свои идеи и свои правила тем индивидуумам, которые с ним расходятся в своих понятиях». Именно у Милля он прочитал об опасности того, что «мнение масс, состоящих из серединных людей, повсюду сделалось или делается господствующей властью», и «этой тенденции должна противодействовать все более и более резко обозначающаяся индивидуальность мыслящих людей». Именно у Милля он позаимствовал призыв, что «в такое время, как наше, более чем когда-либо надо не запугивать, а напротив, поощрять индивидуумов, чтобы они действовали не так, как действует масса», поскольку отсутствие «сильных характеров» «свидетельствует о великой опасности, в какой мы находимся»