[19].
Черчилль подхватил эстафету Милля, начав отстаивание схожих взглядов. В одном из своих выступлений в ноябре 1901 года он признается, что больше всего в современной жизни его поражает «полное отрицание значимости в ней отдельного человека». «В производственной сфере огромные массы рабочей силы организованно противостоят еще более грандиозным массам капитала, и в каких бы отношениях – вражды или сотрудничества – эти две силы ни находились, их взаимодействие в конечном счете неизбежно приводит к подавлению индивидуальности». Аналогичные тревожные тенденции Черчилль отмечал и в политике, где также происходит «постоянное усиление коллектива и общественности и одновременно с этим – неуклонное снижение значимости отдельно взятой личности». Тогда же он поставит диагноз своему времени – «эпохе великих событий и маленьких людей», и на протяжении последующих шести десятилетий будет все больше и больше убеждаться в том, насколько велики события и насколько маленькие люди их вершат.
В дальнейшем Черчилль будет неоднократно возвращаться к этой теме и высказанным тезисам. В 1930 году он систематизирует свои взгляды и изложит их в пространном эссе «Массовые эффекты в современной жизни», опубликованном в The Strand Magazine в мае следующего года. В этом произведении он попытался ответить на давно не дающие ему покоя вопросы: «Определяется ли ход событий выдающимися личностями или лидеры просто занимают свои места во главе идущих вперед колонн?»; «Является ли человеческий прогресс результатом решений и поступков отдельных людей или эти решения и поступки – последствия внешних обстоятельств и времени?»; «Правильно ли считать историю хроникой жизни известных мужчин и женщин либо описанием их ответов на вызовы, тенденции и возможности эпохи?»; «Обязаны ли мы идеалам и мудрости нашего мира великолепному меньшинству либо должны благодарить за это терпеливое, анонимное, неисчислимое большинство?»
При ответе на эти вопросы Черчилль придерживается убеждения, что «история человечества по большей части представляет собой рассказ об исключительных человеческих созданиях, мысли, действия, качества, добродетели, победы, слабости и преступления которых оказывали основное воздействие на наши достижения». Этот вывод был для него не нов. Еще в начале пути, в ноябре 1901 года, выступая на торжественном обеде в ливерпульском Обществе любителей знаний, он открыто провозгласил о своей «искренней вере в индивидуальность». Теперь, по прошествии тридцати лет, он попытался обосновать свою точку зрения, для чего предложил читателям поразмыслить над следующим: если какой-нибудь случай способен повлиять или даже изменить жизнь обычного человека, то какие изменения произойдут во внешней среде, если случай окажет воздействие на крупного писателя, который, возможно, никогда не напишет великий роман, либо, наоборот, создаст новый шедевр; или если случайность вмешается в жизнь мыслителя, первооткрывателя, военачальника, ученого? Изменения будут колоссальны, что, по мнению Черчилля, наглядно демонстрирует роль индивидуума в мироздании12.
Определившись с тем, что индивидуальное начало превалирует в достижениях человечества, Черчилль переходит к следующей серии вопросов. История неоднократно доказала, что один человек способен многое изменить, и именно так в прошлом человечество и двигалось вперед, но как обстоят дела сегодня? Не правят ли отныне балом процессы, а не люди? И вообще, не враждебно ли современное общество выдающимся личностям, не подавляет ли оно влияние индивидуального начала? И здесь уже интонация автора меняется. Он не может не признать, что сегодня наблюдается «отсутствие индивидуального лидерства», в новой эпохе популярны «доктрины, рассчитанные на массы».
Посмотрите на бизнес, говорит он: если раньше основу торговли составлял кастомизированный подход с учетом различающихся потребностей каждого клиента, то теперь на смену ему пришли массовое производство и универсальные магазины. Если раньше ядро коммерции образовывали семейный бизнес и малые предприятия, когда хозяин знал каждого подчиненного с его проблемами и возможностями, то теперь спрос населения удовлетворяют корпорации, производящие тысячи однотипных единиц продукции в сутки и обеспечивающие своими товарами миллионы людей.
Бесспорно, признает Черчилль, эти изменения носят положительный характер. Человечество сделало гигантский скачок вперед, выйдя на пастбища, о которых раньше не могло и мечтать. Прогресс не замедлил сказаться и на образовании, и на медицине, и в быту. Обычный гражданин имеет в своем распоряжении больше бытовых удобств, чем его правитель пару веков назад. Разве это не замечательно? Замечательно. Но хотя среда обитания на новых пастбищах выглядит «здоровой», сам их вид «не впечатляет». В обществе резко сократилось число независимых и сильных личностей, указывает автор, большинство его членов, оказавшись в комфортных условиях, потеряли в «дальновидности, инициативности, изобретательности и свободе». Черчилль писал эти строки в 1930 году. Однако сам сценарий подобного развития событий он предсказал задолго до этого. Еще в конце XIX столетия он четко выразил свою позицию, которой остался верен на протяжении всей жизни: «Я не хочу видеть, как люди покупают дешевую еду и более качественную одежду, расплачиваясь судьбой человечества»3.
Рассуждения Черчилля можно подвергнуть критике, а его самого обвинить в элитаризме и нежелании делиться социальными благами, пользование которыми оставалось прерогативой аристократов на протяжении многих веков. Но Черчилль возражал не против распределения богатства и появления новой прослойки состоятельных людей, не против улучшений качества и повышения уровня жизни простых граждан, – его волновала интеллектуальная и духовная сторона. Он боялся, что за подъемом последует наслаждение достигнутой целью, а дальше наступит спад.
Черчилль был не единственным человеком мысли, задумывающимся о происходящих в обществе социальных переменах. В 1930 году в свет выходит знаменитая работа испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета «Восстание масс». В этом сочинении убедительно показано, что отныне на сцене истории появилось новое действующее лицо – масса, оно же стало главным, перейдя к «полному захвату общественной власти». Масса лишена индивидуальности – в мышлении, поведении, позиционировании. Масса является одновременно и амальгамой посредственности, и великим уравнителем, снимающим все «непохожее, недюжинное и лучшее». Черчилль словно предчувствовал эти метаморфозы, заявив накануне наступления XX века, что «новое столетие станет свидетелем великой битвы за существование Индивидуальности». Битва состоялась, и человек массовый победил человека выдающегося4.
В определенной степени та картина общества, которую наблюдал и описывал Черчилль, формировалась в соответствии с основными положениями институциональной теории, когда общественные процессы заставляют отдельно взятую единицу популяции походить на другие единицы, сталкивающиеся с тем же набором внешних условий. В итоге, как признает Черчилль, получается общество из «огромного количества унифицированных граждан, которые придерживаются регламентированных мнений, страдают одними и теми же предрассудками и испытывают одинаковые чувства в соответствии с их классовой или партийной принадлежностью».
Одно из ярких проявлений дегероизации наблюдалось в военной сфере. «Ганнибал и Цезарь, Тюренн и Мальборо, Фридрих и Наполеон больше не вскочат на своих коней на поле боя, больше не станут словом и делом среди пыли или под светом утренней зари управлять великими событиями, – сокрушается Черчилль. – Они больше не разделят опасности, не вдохновят, не изменят ход вещей. Их больше нет с нами. Они исчезли со сцены вместе с плюмажами, штандартами и орденами. Воин с сердцем льва, чья решительность превосходила все тяготы сражений, чье одно только появление в критический момент могло изменить ход битвы, исчез». Современный военачальник «сидит в командном пункте в 50–60 милях от фронта, слушая отчеты по телефону, как будто он всего лишь наблюдатель», или читает телефонограммы, «написанные кровью и сообщающие, что в таком-то месте взорваны железнодорожные пути, в таком – захвачен земляной вал». Для него война сродни бизнесу, а сам он напоминает «управляющего на фондовой бирже», хладнокровно подсчитывающего прибыли и убытки, измеряемые человеческими жизнями, и так же хладнокровно ожидающего удачного момента для нанесения решающего удара. Черчилль отказывает современному полководцу в праве называть себя героем. «Нет, он не герой. Посмотрев на современного военачальника, вы никогда не поверите, что он руководит армиями в десять раз больше и в сотни раз сильнее, чем самая могущественная армия Наполеона». «Война гигантов закончилась – начались ссоры пигмеев» – таким Черчиллю представлялось общество после окончания войны в ноябре 1918 года5.
Ход рассуждений политика о проблеме дегероизации современного общества затрагивает еще один важный аспект. Социальные изменения повлияли не только на цели, которые люди отныне ставили перед собой, но и на средства их достижения. На примере войны он показывает, как девальвировалось понимание моральных ценностей, когда личные качества перестали играть определяющую роль в достижении намеченного и главным мерилом успеха стал сам факт достижения успеха. Там, где раньше для решения задач требовалось вкладывать душу, проявлять мужество и изобретательность, теперь было достаточно одного мастерства, правильности расчетов и точности исполнения.
Другим следствием унификации мнений стала интеллектуальная деградация, что наиболее ярко проявилось в искусстве. За выдающимися личностями, указывает Черчилль, сцену покинули и великие художники, а те, кто остался, все меньше способны создать гениальный роман, сочинить гениальную музыку или написать гениальную картину. Да и откуда взяться новым гениям, когда средства массовой информации формируют мнение, рассчитанное на обывателя, когда «мужчин и женщин пичкают непрерывным потоком унифицированных точек зрения, создаваемых из неистощимого источника новостей и сенсаций, что постоянно собираются со всего света». Проблема этих готовых оценок заключается в том, что они «не требуют усилий и осознания необходимости индивидуальных размышлений», и как следствие, человечество сталкивается с «рассеиванием тщательно отобранной мудрости и интеллектуальных сокровищ прошлого». Однообразие, серость, похожесть – все это лишает жизнь остроты, порыва, задора. В таком обществе не то что творить – жить нельзя. Окружающая среда превратилась в вакуум обезличенной пустоты. И чем дальше, тем хуже, тем меньше вероятности, что заколдованный круг единообразия будет прерван, тем меньше у людей желания вообще что-то менять.