Самым опасным, по мнению Черчилля, было то, что одновременно с падением интеллектуальных и индивидуальных составляющих человечества метаморфозы коснулись той сферы, которая формирует общество и определяет его будущее, – сферы управления. «Современные условия не позволяют взрастить героическую личность, – с грустью констатирует он. – Министры и президенты, стоящие во главе крупных проектов, практические решения которых ежечасно связаны с множеством важнейших вопросов, больше не вызывают трепета. Напротив, они выглядят как обычные парни, которых будто на время попросили принять участие в руководстве». «Отныне, – заявляет он, – великие страны управляются не самыми способными или лучше всего разбирающимися в их проблемах политиками, и даже не теми, кто имеет последовательную программу действий»6.
Наблюдая за тем, как плебс встает во главе общественных механизмов и становится законодателем усредненных стандартов, Черчилль задается новыми вопросами: «Способно ли общество прожить без великих людей?»; «Способно ли оно успешно функционировать, когда его самые яркие звезды являются кинозвездами?»; «Способно ли следующее поколение решить новые проблемы, руководствуясь здравым смыслом большинства, партийным маневрированием, собраниями, до бормотаний которых никому нет дела?». Черчилль считал, что история не раз убедительно показывала, что общество не способно выжить без героев. Не сможет оно выжить и сейчас. Да только герои изменятся. Уже не будет титанов и гигантов, их век прошел. Новые кумиры будут безлики, близки и понятны обывателю. Все, что будет выходить за общепринятые рамки, стандарты и нормы, подвергнется остракизму7.
В противостоянии массы и индивидуального начала есть и другая сторона. Готов ли мир к верховенству сверхчеловека не в сфере творчества, а в области действия? Разве их было мало в истории? И к чему все это привело: непрекращающиеся войны, многочисленные революции, поругание одних идей и порабощение другими. Насколько далеко готов зайти человек, если отбросит костыли морали и примется направо и налево кроить мир по подобию своего субъективного мировоззрения и ограниченного восприятия? Задумывался ли Черчилль над этими вопросами? Наверняка. И у него перед глазами был ответ в виде Первой мировой войны. Этот ответ ему указывал на то, что власть человека над событиями – опасная химера. Мир слишком сложен, чтобы стать марионеткой в руках одного, пусть даже выдающегося человека. Над какой бы областью ни простерлась человеческая длань, всегда есть темная зона непонимания и незнания. И чем больше амбиции, тем больше эта зона и тем масштабнее несчастья, которые угрожают обществу.
Поэтому, задаваясь в «Мировом кризисе» вопросом о том, насколько «правители Германии, Австрии и Италии, Франции, России или Британии» были виноваты в развязывании войны, Черчилль дает однозначный ответ: «Начав изучать причины Великой войны, сталкиваешься с тем, что политики весьма несовершенно контролируют судьбы мира». Даже самые талантливые отличаются «ограниченностью мышления», в то время как «масштабные проблемы», с которыми они имеют дело и к решению которых подключаются из-за своей занятости лишь урывками, «выходят за рамки их понимания», хотя эти проблемы «обширны и насыщены деталями», а также «постоянно меняют свои свойства». Среди прочего, Первая мировая война – эта «кровавая неразбериха», в которой «все непостижимо», – стала потому из ряда вон выходящим явлением, что в отличие от многих драматических событий прошлого она «не имела повелителя». «Ни один человек не мог соответствовать ее огромным и новым проблемам; никакая человеческая власть не могла управлять ее ураганами; ни один взгляд не мог проникнуть за облака пыли от ее смерчей». Великая война с ее масштабами событий, «выходящих за пределы человеческих способностей», «измотала и отвергла лидеров во всех сферах с такой же расточительностью, с какой она растранжирила жизни рядовых солдат»8.
Заканчивая описание пяти кровавых лет Первой мировой войны, Черчилль придет к неутешительному выводу, что «когда великие устои этого света испытывают напряжение, превосходящее предел прочности, скрепляющие их элементы могут лопнуть одномоментно». И тогда «политика, какой бы мудрой она ни была, становится тщетной», и «ни скипетр, ни гений-избавитель уже не властны над событиями». В такой ситуации во время мирового кризиса «невозможно найти точку опоры для добродетели и отваги»9. Подобный момент уже был в истории в конце июля 1914 года, и он вновь повторится спустя четверть века. И где гарантия, что амбиции очередных мегалюдей, возвысивших себя и свои желания выше законов общества, не приведут к тому, что сцепы мироздания вновь не лопнут под действием огромного давления? Гарантии нет.
Получается, что человечество встало перед пугающим выбором. С одной стороны, сверхчеловек, способный в погоне за своими желаниями положить конец цивилизации, с другой – человек массы, своей серостью, посредственностью и невыразительностью ставящий крест на дальнейшем интеллектуальном, культурном и духовном развитии. О том, какой курс держать между Сциллой индивидуального, но опасного величия и Харибдой деградирующей пошлости, дал ответ Ницше. «Может случиться, что чернь станет господином, и всякое время утонет в мелкой воде, – писал он в „Заратустре“. – Поэтому, о братья мои, нужна новая аристократия, противница всякой черни и деспотизма, которая на новых скрижалях вновь напишет слово: „благородный“»10.
Но что собой представляет «новая аристократия»? Чем она отличается от «старой», на протяжении веков державшей в своих руках бразды правления? Не прослеживается ли в этом призыве ностальгия по тем временам, когда общество делилось, как заметил Дизраэли, на «классы и массы» и когда «столь многое зависело от столь немногих»? Нет, «новая аристократия» или «избранное меньшинство», объясняет Ортега-и-Гассет, – это совершенно не те, кто «кичливо ставит себя выше». Это те и только те, кто «требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно». Это те, «кто зовет, а не просто отзывается». Это те, «кто живет жизнью напряженной и неустанно упражняется в этом». «Благородство определяется требовательностью и долгом, а не правами. Noblesse oblige[20]». Ценны лишь те права и те достижения, которые завоеваны лично, а не «обретены по инерции, даром, за чужой счет».
Черчилль пришел к аналогичным выводам. Начинается все с труда, подхватывает он, человек создан для того, чтобы трудиться и стремиться. Признавал наш герой и то, что власть – это в первую очередь ответственность. По его мнению, «причина, почему английские аристократические фамилии произвели на свет столько выдающихся личностей, заключается в том, что вместо огромного богатства они возлагали на отпрысков огромную ответственность». «Их младшие сыновья должны были сами прокладывать свой путь в этом мире, сами вставать на ноги, сами надеяться на свои добродетели и собственные усилия», – отмечал Черчилль. Вспоминаются его слова о Ф. Э. Смите, которого он считал достойной моделью для подражания. «Мало было вопросов и тем, которые не интересовали Ф. Э., а все, что его привлекало, он трактовал и развивал».
«Трактовать и развивать» – вот чем должен заниматься человек, считал Черчилль. Как и Ницше, как и Ортега-и-Гассет, он верил, что именно в меритократии лежит ключ к спасению человечества. Поэтому, чтобы «не стать рабами собственной системы и не дать запущенному нами механизму подавить нас», необходимо «поощрять в себе и окружающих любые проявления оригинальности, всячески экспериментировать и учиться беспристрастно оценивать результаты непрерывной работы всемогущей человеческой мысли»1112.
Принцип № 23Увлечение историей
Одним из определяющих факторов в мировоззрении Черчилля стало его отношение к истории. Для него она не была скучной хроникой далекого прошлого, запечатленного на пожелтевших страницах забытых манускриптов. История представлялась ему живой субстанцией, которую наблюдаешь через призму пытливого ума, изучающего сохранившиеся источники. В какой-то степени история была его призванием. Он отдавался ей сполна в свободное от политики время, считая, что ему есть о чем рассказать современникам и на что акцентировать их внимание в ушедших временах.
В не меньшей степени история была для него отдушиной, возможно, даже немного идеализированной и романтизированной. Особенно в мрачные времена ломки привычных правил и навязывания новых, противных его естеству норм. Сопротивляясь происходящим изменениям, он черпал силы из прошлого, где был порядок, ценилось благородство, а личность что-то да значила. Например, эпоха его предка, 1-го герцога Мальборо, в которой слово «честь» не было пустым звуком, а война была местом, где человек мог проявить себя. «Я болен и устал от современной политики, я всей душой принадлежу XVIII столетию», – признается Черчилль издателю Джорджу Харрапу в 1933 году. Аналогичную мысль он повторит пять лет спустя, заявив во время работы над одним историческим проектом, что путешествие на два века назад является для него «облегчением»1.
С какой бы целью Черчилль ни обращался к истории, он всегда был убежден в полезности ее изучения, выделяя в этом действии как минимум два положительных момента.
Во-первых, дань уважения предкам, необходимая для понимания собственных корней и осознания себя как личности. По его словам, «нет ничего более вдохновляющего, чем оглянуться назад и познать всех тех, кто был до нас и кому мы обязаны» процветанием. «Я осмелюсь надеяться, – считал он, – что любая деятельность, направленная на то, чтобы сделать нашу национальную историю более известной для нового поколения, помочь им осознать, что они являются наследниками великих традиций, будет полезна не только им самим, но и окажет несомненное и практическое влияние на будущее нашей страны»2.
Во-вторых, изучение прошлого помогает понять настоящее и прогнозировать будущее. «Мы не в силах изменить прошлое, но мы привязаны к нему, и мы можем извлечь из него уроки, которые пригодятся в будущем», – был убежден Черчилль. «В последнее время я все больше склоняюсь к мысли о необходимости всегда изучать прошлое и размышлять над ним, – писал он в 1937 году своему другу вице-королю Индии 2-му маркизу Линлитгоу. – Так можно понять основную линию развития». Почему прошлое способно дать ключи к настоящему и будущему? Потому что «любая мудрость не нова», – отвечал наш герой. Все повторяется. «Почти все важнейшие решения, которые вынужден принимать современный мир, уже принимались в средневековом обществе», – констатирует он. Это иллюзия, что современный человек отделен от минувших событий «долгими веками», – на самом деле «труды и взгляды объединяют нас с воинами и государственными деятелями прошлого, как будто мы читаем об их поступках и словах в утренней газете». Поэтому очень важно «знать об испытаниях и борьбе своего народа для понимания тех проблем, опасностей, вызовов и возможностей, с которыми мы сталкиваемся сегодня»