3.
Черчилль не ограничивался общими рассуждениями о важности истории. Он также способствовал углублению исторических знаний у своих подчиненных. Особенно в военной сфере, в которой «изучение истории войн может научить, к каким результатам приведут политические решения». Приступив в 1911 году к созданию военно-морского штаба, Черчилль был неприятно удивлен отсутствием у флотоводцев системного образования в области военной и политической истории. «Большинство офицеров, вступивших в командование кораблями, никогда не читали Парижскую декларацию и никогда не изучали историю блокады Бреста», – возмущался он. Черчилль распорядился в срочном порядке подготовить авторизированный учебник по военно-морской стратегии, а до тех пор пока этот труд не будет издан, включить в перечень обязательной литературы для каждого офицера штаба работы классиков военно-морской истории и теории Альфреда Мэхэна, Филипа Коломба и Джулиана Корбетта4.
Призывая изучать историю, Черчилль не обольщался относительно эффективности подобных штудий. Как это ни грустно, но для большинства история все равно останется непонятой, и даже если они смогут извлечь из нее какие-то уроки, это вряд ли изменит их поведение и предотвратит от совершения собственных ошибок. В мае 1928 года лорд Бивербрук дал прочесть нашему герою рукопись своей книги «Политики и война». В ней рассказывалось о прениях и интригах, захвативших британское правительство в начале Первой мировой войны. «Что за рассказ! – восторженно написал Черчилль автору. – Подумать только обо всех этих людях с прекрасным образованием; прошлое лежало перед ними: чего следует избегать, что считать патриотичным, верным, чистым. И как отвратительно глупо они растранжирили все». Чтение рукописи лорда Бивербрука навело Черчилля на печальную мысль, что «первой и главной особенностью человечества от рождения и до могилы является его неспособность учиться».
Тогда своими наблюдениями Черчилль поделился только с близким другом. Впоследствии он не раз будет возвращаться к этому тезису, декларируя свои взгляды публично. То в феврале 1934 года он заявит в парламенте, что «ни один из уроков прошлого не усвоен, ни один из них не учтен в нашей практике», то в тех же стенах в мае следующего года выступит с негодующей речью: «Когда можно было все исправить, предостережениями пренебрегли, сейчас, когда положение дел стало неуправляемым, мы стали прибегать к лечению, но слишком поздно. В этой истории нет ничего нового. Она так же стара, как книги Сивилл. Она относится к той мрачной категории бесплодности опыта и неспособности человечества к обучению. Недостаток в предвидении, нежелании действовать, когда действия просты и эффективны, отсутствие ясного мышления, беспорядочные обсуждения, пока не грянет кризис, – все эти особенности бесконечно повторяются в истории»5.
Хотя Черчилль и сам был подвержен указанным ограничениям, он брал от истории больше остальных. Причем это находило отражение не только в его политической, но и в литературной деятельности. Поступки и сочинения Черчилля пропитаны глубоким ощущением историчности прошлого. Философ Исайя Берлин назвал эту особенность «единственным, центральным, организующим принципом моральной и интеллектуальной вселенной» Черчилля. Отсюда подход британского политика к героизации истории. Отсюда его стремление в творчестве не только к объективному анализу произошедших событий, но и к повышению их привлекательности путем соотнесения между собой эпизодов из разных эпох. Черчилль сам признавал, что его книги «не претендуют на соперничество с работами профессиональных историков». Он – художник больших полотен и крупных мазков, он отдает предпочтение батальным сценам и ярким краскам, пропуская их через призму своего интеллекта и опыта. «Я пишу о тех событиях в нашем прошлом, которые кажутся значительными мне, и делаю это как человек, имеющий некоторое знакомство с суровыми испытаниями последних десятилетий»6.
Черчилля можно отнести к метаисторикам, в терминологии автора концепции метаистории профессора Хейдена Уайта. Уайт показал, что для достижения целостности повествования историки используют в своих текстах не только исторические факты, но и литературные приемы, которые оказывают огромную роль на конечный результат их работы. Следуя принципам метаистории, Черчилль ищет в своих книгах ответы на многие актуальные вопросы, характерные для постмодернизма в истории: Откуда мы знаем, что́ произошло? Искажаем ли мы действительность, описывая события? Находят ли эти вопросы место в исторических работах? Что содержит архив и чего в нем недостает? Что историки решают включать или, наоборот, не включать в свое исследование? Насколько форма передачи информации влияет на наше восприятие прошлого? Откуда мы знаем, что X вызван Y, а не Z? История – это наука или искусство?7
Наиболее яркое отношение Черчилля к пониманию и трактовке прошлого проявляется в его любви к рассмотрению альтернативных сценариев развития события. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что история не любит сослагательного наклонения, он обожал этот экзерсис, давая волю своему воображению, а также пытаясь выявить причинно-следственные связи и показать их влияние на текущие события. «Он любил сочинять эфемерные, но восхитительные рассказы о радикальных, несостоявшихся последствиях, к которым могло привести то или иное политическое или военное событие», – вспоминал его личный секретарь Энтони Монтагю Браун8. Для понимания мышления Черчилля хорошо подходят строки из романа Владимира Набокова «Соглядатай» с поэтическим описанием альтернативной истории: «Есть острая забава в том, чтобы, оглядываясь на прошлое, спрашивать себя: что было бы, если бы… заменять одну случайность другой, наблюдать, как из какой-нибудь серой минуты жизни, прошедшей незаметно и бесплодно, вырастает дивное розовое событие, которое в свое время так и не вылупилось, не просияло. Таинственная эта ветвистость жизни, в каждом мгновении чувствуется распутье, – было так, а могло бы быть иначе, – и тянутся, двоятся, троятся несметные огненные извилины по темному полю прошлого».
Впервые Черчилль обратился к возможности анализа прошлого с позиций альтернативной истории в своем втором сочинении «Речная война». Читателям двухтомника он объясняет, что «каждое описанное происшествие – лишь один из вариантов того, что могло произойти, и даже самый незначительный эпизод мог иметь решающее влияние на ход боевых действий». Отмечая «огромное влияние фортуны», он призывает помнить: «„что случилось“ – единственное число, а „что могло случиться“ – легион»9.
Считая, что рассмотрение альтернативных сценариев развития событий помогает лучше понять не только произошедшее, но и какие факторы этому способствовали, Черчилль продолжит активно использовать конструкцию «если бы…» в своих сочинениях. Например, в «Мировом кризисе» одним из наиболее ярких моментов, позволяющих автору усилить драматизм послевоенных событий, является фантазия о том, как развивалась бы военная кампания, если бы война не завершилась в ноябре 1918 года: «В кампании 1919 года разрушительная сила человечества должна была значительно возрасти. Если бы германцы привели в исполнение план отступления к Рейну, то летом 1919 года они подверглись бы нападению военных сил, обладающих методами и средствами борьбы неизмеримо более эффективными, чем все, что употреблялось до сих пор. Тысячи аэропланов появились бы над городами Германии; десятки тысяч орудий разрушили бы весь их фронт. Были подготовлены средства для одновременной перевозки до двадцати пяти тысяч солдат в моторах, делающих 10–15 миль ежечасно; ядовитые газы невероятной силы, от действия которых могла уберечь только та секретная маска, которой германцы не могли бы вовремя получить, уничтожили бы всякое сопротивление и всякую жизнь на неприятельском фронте, подвергнутом атаке. Без сомнения, и у германцев были свои планы. Но час гнева прошел, был дан сигнал к успокоению, и ужасы 1919 года остались похороненными в архивах великих противников»10.
В обширном историко-публицистическом наследии британского автора есть даже отдельное произведение, написанное в формате альтернативной истории. Речь идет об эссе «Если бы Ли не победил в битве при Геттисберге», опубликованном в декабре 1930 года в Scribner’s. В эссе рассматривалось одно из самых кровопролитных и решающих сражений Гражданской войны в США – битва при Геттисберге, произошедшая в округе Адамс, штат Пенсильвания, с 1 по 3 июля 1863 года и закончившаяся поражением Северовирджинской армии под командованием генерала Роберта Эдварда Ли. Свое повествование Черчилль построил от имени человека, живущего в мире, в котором Ли удалось одержать победу. Он не просто описывает, как развивались бы события, если бы в решающий момент история сложилась по-иному. Он проделывает это упражнение дважды и заставляет своего героя, существующего в иной – контрдействительной – реальности рассуждать над тем, каким бы был мир, если бы сражение при Геттисберге закончилось не в пользу Ли. Таким образом, читателям предлагается совершить двойное путешествие, сначала погрузившись в иную реальность, а затем вернуться из нее в наш суровый мир. В результате читатели могут увидеть не только возможные последствия победы конфедератов, включая альтернативный сценарий с избеганием кровопролития Первой мировой войны, но им также предлагается поразмыслить над тем, насколько невероятным был бы мир, если бы события сложились по-иному11.
Черчилль обращался к альтернативной истории не только при описании масштабных исторических процессов. Он использовал этот прием также в жизнеописании отдельных людей. Например, в двухтомной биографии отца, написанной в первые годы XX столетия, он настойчиво проводит мысль, что если бы не злополучная отставка лорда Рандольфа с поста министра финансов в декабре 1886 года, если бы не его болезнь, то он смог бы оказать огромное влияние на британскую историю, войдя в нее как социальный реформатор и благодетель. Множество примеров альтернативной истории содержатся также в биографии Мальборо, написанной нашим героем в 1930-е годы. Через все произведение красной нитью проходит мысль, что если бы герцог был первым лицом, а не находился на службе королевы, и имел бы такую же свободу действий, как Наполеон, то его влияние было бы гораздо более значительным, а достижения – более грандиозными.