ением». Поэтому он советовал Корде в конце фильма показать будущее с его «надеждами и страхами», в котором человечеству придется ответить на главный вопрос: чем является авиация – «благословением или проклятием», готово ли человечество добродетельно распорядиться новым открытием? В этом вопросе выразились краеугольные убеждения будущего премьер-министра: история человечества не предопределена; наука несет как пользу, так и разрушение; люди имеют право и возможности для того, чтобы определять свой путь к спасению4.
На формирование взглядов Черчилля в 1930-е годы повлияла работа философа-футуролога Олафа Стэплдона «Последние и первые люди», в которой утверждалось, что за прошедшие миллиарды лет на планете Земля было пятнадцать цивилизаций, каждая из которых постепенно развивалась до пределов своего могущества, становилась властелином природы и после этого погибала. Но перед тем как кануть в небытие, каждая цивилизация достигала поистине удивительных успехов: индивиды обладали большой продолжительностью жизни, располагали возможностями для наслаждений, недоступных современному человеку, путешествовали в космосе. Но смогли ли все эти свершения сделать наших предшественников более счастливыми? – спрашивает Черчилль. Смогли ли они найти ответы на «простые вопросы, которые человек задает со времени, когда едва обрел способность мыслить»: «Для чего мы здесь? В чем смысл жизни? Куда мы движемся?» Нет, не нашли, да и «материальный прогресс», какой бы формы он ни достигал, не может «принести душевное спокойствие». Политик указывает, что «этот факт гораздо более замечателен, чем все открытия, которые может совершить наука». Именно в этой неудовлетворенности заложена «самая лучшая надежда, что все будет хорошо»5.
Таким образом, задавшись вопросом о том, необходим ли прогресс, Черчилль приходит к выводу, что, во-первых, какие бы достижения ни ожидали человечество впереди, оно не сможет достичь ни умиротворения, ни удовлетворения; во-вторых, именно в этой неудовлетворенности заложен главный двигатель прогресса; движение вперед остановится только тогда, когда сердце последнего человека перестанет биться. В этих выводах содержится объяснение драматического парадокса в биографии нашего героя. С одной стороны, он, как человек мысли, осознал и описал опасность прогресса, с другой – как человек действия, сам активно способствовал научно-техническим достижениям. По сути, он лично создавал то, против чего выступал, признавшись в разгар нового мирового конфликта: «Скорее всего мы сможем справиться с превосходящими силами противника путем изобретения нового оружия и прежде всего при помощи передовой науки»6. Наиболее ярко это противоречие заметно в той немаловажной роли, которую Черчилль сыграл в изобретении первых образцов самого страшного на сегодняшний день оружия, ядерного. Он предсказал его появление еще в 1920-х годах, после начала Второй мировой войны санкционировал проведение исследований на государственном уровне, но затем, столкнувшись с нехваткой ресурсов, передал наработки в США. Символично, что именно в период премьерства Черчилля, в 1952 году, Британия шагнула в новый век, став ядерной державой. И именно при нем было принято решение о продолжении дальнейших работ по созданию термоядерного оружия.
Особенностью консерватизма Черчилля было то, что он развился на фоне пессимизма. В июле 1951 года политик выступал в Королевском колледже терапевтов. Его словам внимала научная аудитория, которая использовала последние достижения науки в своей каждодневной деятельности, направленной на спасение человеческих жизней. Сказанное с трибуны удивило многих из них. Черчилль поставил под сомнение улучшение жизни человечества, произошедшее после открытия парового двигателя. По его мнению, это открытие привело к тому, что мир стал слишком мал. «Дайте мне лучше коня», – воскликнул пожилой оратор с аллюзией на реплику Ричарда III из одноименной пьесы Шекспира. Высказывая эпатажные для окружающих мысли, Черчилль не пытался произвести впечатление на собравшихся ученых. Размышления над тем, что лучше – двигатель или хорошо зарекомендовавшая себя лошадь, занимали его уже относительно давно. Еще за три года до выступления в Королевском колледже терапевтов он произнес речь в Университете Осло, в которой задался вопросом: «Я даже не знаю, выиграло ли поколение, которому я принадлежу, или проиграло после замены лошади двигателем?» Черчилль вернется к аналогичным вопросам через несколько месяцев во время выступления в Университете Лондона7.
Если в конце 1940-х годов он еще не пришел к окончательному выводу насчет того, какой знак – плюс или минус – поставить напротив общепризнанного достижения, то к началу 1950-х выводы были сделаны. Выступая 24 июня 1952 года в парламенте, Черчилль заявил: «Я всегда считал замену лошади двигателем внутреннего сгорания мрачной вехой в развитии человечества». Еще более жесткие высказывания касаются авиации, которую британский политик заклеймил как «дьявольское изобретение». «Как бы я хотел, чтобы люди никогда не научились летать, – скажет он в июне 1954 года. – Мир резко уменьшился после того, как братья Райт поднялись в воздух. Это был прискорбный час для Англии»8.
С чем были связаны столь негативные эмоции и резкие оценки в отношении научно-технического прогресса? Неужели Черчилль искренне выступал против всех тех изобретений – телефона, автомобиля, электричества, телевидения – которые сделали жизнь человечества лучше? Разумеется, нет. Он не был врагом научно-технических достижений. Он выступал против тех разрушительных последствий, к которым они могут привести. При этом он не ограничивался высказыванием опасений лишь в отношении технологий военного назначения. Его беспокоили и другие тренды. Например, замена ручного труда машинами, которая хотя и позволяет увеличить производительность и повысить качество, но несет на себе тень роста безработицы. «Возможность приятного досуга, который машины должны были бы обеспечить людям, вылилась в безотрадное зрелище, когда десятки миллионов способных и желающих трудиться людей толпятся у ворот закрытых предприятий и живут на благотворительные подачки и пособия по безработице», – описывал он негативные последствия происходящих изменений. Черчилль с его верой в индивидуальное начало очень настороженно относился к увеличению роли бездушных аппаратов – результатов научно-технического прогресса. Еще в 1934 году он обращал внимание своих читателей, что «везде, в каждой стране, в каждой сфере человеческой деятельности мощь машин становится больше, в то время как власть людей – меньше»9.
Из других опасных направлений Черчилль обрушился на концепцию создания нового вида человека. В своих рассуждениях он апеллировал к пьесе Карела Чапека «Россумские универсальные роботы» (1920 год), в которой впервые встречается слово «робот», этимология которого уходит к чешским словам robot или robota, означающим подневольный труд. В отличие от современного понимания этого термина, больше связанного с механистической природой роботов, у Чапека робот представляет собой биологическое существо, выращенное искусственно. В него можно инсталлировать необходимые воспоминания и настроить на определенный образ мысли, лишив ненужных, по мнению создателя, эмоций, а также духовного и творческого начала. При таком сценарии начнется формирование массы бездушных людей, нацеленных на выполнение определенной задачи. У правителей, указывает Черчилль, появится множество способов влиять на образ мышления и желания своих подданных, и масштаб этого воздействия современному человеку даже трудно представить. Если этот сценарий возобладает, будущее превратится в кошмар, уверен Черчилль. Темнота и мрак будут настолько непроглядны, что «счастливое столкновение с какой-либо блуждающей звездой и превращением нашей планеты в сияющий газ станет милосердным избавлением»10.
Подобные рассуждения и выводы Черчилля приходятся на первую половину 1930-х годов. Несмотря на четкие очертания опасностей, с которыми был связан научно-технический прогресс и которые настораживали британского политика, в целом он продолжал верить, что, несмотря на все перипетии и метаморфозы, через которые прошло человечество, сам человек – «наследник каменного века, покоритель природы со всеми ее испытаниями и чудовищами» – выстоял. «Освобожденный силой разума из оков средневековых страхов и суеверий, человек вышел на смертный бой с прирожденным достоинством, – восхищенно отмечал британский автор. – Снова и снова человек подвергался омерзительным бомбардировкам, снова и снова он отправлялся из госпиталя на фронт, снова и снова он боролся со стаей голодных субмарин. Он остался непоколебим, не потерял себя, пронеся через все эти муки торжество справедливого и милосердного разума»11.
Но катаклизмы Второй мировой войны, а также дальнейшее развитие науки и техники заставили Черчилля снять розовые очки восторженных оценок. Выступая в марте 1949 года в Массачусетском технологическом институте, он напомнил слушателям, что, когда в 1872 году Жюль Верн написал свой знаменитый роман «Вокруг света за восемьдесят дней», это произведение воспринималось как «чудо и предзнаменование». «Сегодня вы можете совершить подобное путешествие за четыре дня, – резюмирует Черчилль, – но вы немногое увидите на своем пути». Скорость требует жертв. Чем быстрее скользишь по поверхности, тем меньше погружаешься в глубину. Легкость суждений, мыслей и впечатлений станет бичом новой эпохи с ее суетой, поверхностностью и непродуманностью. Изменения стали настолько быстры и разнообразны, что человек просто не способен успевать за ними. Все эти перемены, по словам Черчилля, «ни на йоту не улучшили ни умственные способности индивида, ни его моральные качества». События стали масштабнее, достигнув «гигантских пропорций», а «человек, не изменивший своих размеров», стал в «относительных величинах лишь меньше». Поэтому, резюмирует наш герой, сегодня «больше нет великих людей, способных управлять событиями»