3
Если же говорить о конкретных примерах влияния мировоззрения Черчилля на его поведение, то наиболее показательным является его отношение к технологическому скачку с появлением нового вида оружия массового уничтожения. Частично мы коснулись этой темы в предыдущей главе. Рассмотрим, как эволюционировал подход британского политика к этой проблеме через призму суда истории.
Черчилль одним из первых государственных деятелей громогласно заявил, что впервые в своей истории человечество подошло к обрыву. В руках человечества, указал он еще в 1920-е годы, скопилось достаточно средств, чтобы сделать последний шаг в пропасть небытия. «Таково достижение всей славной истории, всех славных трудов предшествовавших поколений, – написал он в „Мировом кризисе“. – И люди хорошо сделают, если остановятся и задумаются над своей новой ответственностью. Смерть стоит начеку, послушная, выжидающая, готовая служить, готовая смести все народы en masse[21], готовая, если это потребуется, обратить в порошок, без всякой надежды на возрождение, все, что осталось от цивилизации. Она ждет только сло`ва команды. Она ждет этого слова от хрупкого перепуганного существа, которое уже давно служит ей жертвой и которое теперь один-единственный раз стало ее повелителем».
Последующее развитие событий лишь подтвердило прогнозы Черчилля и укрепило его в своих убеждениях. После окончания Второй мировой войны человеческая цивилизация оказалась на экзистенциональном перепутье, и отныне от властей предержащих как никогда прежде стало зависеть будущее цивилизации. «Мы живем в эпоху, когда наука со слепой щедростью предлагает человечеству выбор между золотым веком процветания и самой ужасной формой уничтожения», – сказал Черчилль в апреле 1953 года. Сам он признавался, что «верит в поступательный прогресс». «Не думаю, что пугающие открытия человеческого гения способны отбросить нас во тьму прошлого, – убеждал он своих последователей в октябре 1951 года. – Главное, чтобы эти открытия служили нам, а не властвовали над нами»45.
Но каким образом этого достичь? Черчилль считал, что, принимая решения об использовании научных открытий, необходимо руководствоваться двумя принципами. Во-первых, человек должен научиться управлять самим собой. Пока на этом поприще успехи незначительны. «Все в руках человека, – указывал наш герой. – Ему осталось одержать верх только над своим самым худшим врагом – самим собой». Заносчивость, недальновидность, жадность и властолюбие – лишь неполный перечень тех черт, которые присущи Homo sapiens и которые способны толкнуть его в пропасть всепожирающего хаоса. Еще в первом томе «Мирового кризиса» Черчилль констатировал, что в начале века человечество не сознавало, насколько резко изменился мир. «Для того чтобы страны обрели знание о силе, которой они располагают, потребовалось пройти через потрясения мировой войны, – считал он. – Даже спустя год после начала боевых действий едва ли кто-то понимал, насколько ужасны и почти неисчерпаемы были ресурсы в силе, материалах, достоинствах каждой из сражающихся сторон. Чаша гнева была переполнена, то же касалось резервуаров силы, энергии и военной мощи».
Непонимание масштабов сил, которые человек вознамерился укротить, не прошло и спустя сорок лет после описываемых событий начала XX века. Только ставки стали гораздо выше. Поэтому, чтобы еще раз привлечь внимание общественности, Черчилль решил вставить в свою нобелевскую речь следующий фрагмент: «Человек овладел всеми сферами, кроме той, которая связана с ним самим. Еще никогда на ниве деятельности события не принижали столь резко роль личности. Редко в истории жестокие факты настолько доминировали над мышлением, а широко распространенные личные добродетели находили столь тусклый отклик, объединяясь вместе».
В условиях, когда поток событий принизил значение личного и индивидуального, когда наука предложила новые средства решения старых проблем, следовало сконцентрироваться на лучшем в человеческой природе, на «кодексе чести, морали, пылких убеждениях». Мир вступил в эпоху, считал британский политик, в которой как никогда прежде огромную роль стали играть личные и нравственные качества людей, принимающих решения. Лишь укрепление и соблюдение моральных ценностей может защитить мир от уничтожения. Без «Прощения, Жалости, Мира и Любви Наука может уничтожить все, что делает человеческую жизнь одновременно величественной и сносной», – утверждает он. Апеллируя к суду истории, Черчилль призывал не забывать при движении вперед, что от сегодняшних поступков зависит сохранность достижений предков и счастье потомков. Это огромная ответственность, но она в полной мере определена той «ужасной и опустошающей властью», которая оказалась в руках современного человека, и долг каждого на Земле распорядиться ею достойно6.
Другими словами, призывая меняться, Черчилль настаивал на сохранении мировоззренческих и духовных первооснов. Поэтому он предлагал осторожно относиться к преобразованиям, отрицающим достижения прошлого только потому, что они – прошлое. «Давайте не будем с такой легкостью отмахиваться от величественного и простого прошлого, – призывал он в одной из своих статей в августе 1936 года. – Каждая мудрая мысль не является новой мудростью». Осознавая, к каким разрушениям способны привести новые средства, технологические прорывы и научные достижения, а также понимая свою ответственность перед будущими поколениями, начиная с 1930-х годов Черчилль все больше становится сторонником консерватизма и хранителем устоявшихся норм и ценностей, «фундаментальных законов государства и общества». Характерными его высказываниями в 1940-е годы стали: «Мы должны остерегаться ненужных инноваций, особенно тех из них, которые продиктованы логикой»; «Логика, как и наука, должна быть слугой человека, а не его господином»; «Логика – неудачный компаньон по сравнению с традициями»; «Удача по праву зловредна к тем, кто нарушает традиции и обычаи прошлого». Он выступает против «опасности неожиданных и резких» поворотов, считая, что «ни одно поколение не имеет права, даже если и обладает властью, низвергать конституцию и разрушать традиции». Последнее особенно важно. Вето на кардинальные изменения потому наложено на потомков, что «все созданное на протяжении веков вовсе не является их собственностью». Не принадлежит оно и политикам, которые всего лишь «доверенные лица и арендаторы», «слишком многим обязанные прошлому», и все, что им остается, – это «надеяться на исполнение своего долга в будущем»7.
Во-вторых, не следует спешить. За восемьдесят лет своей жизни, пятьдесят из которых прошли на сцене национальной и мировой истории, Черчилль слишком часто наблюдал, как будущее становится прошлым, как масштабные идеи превращаются в жалкие свершения, как планируемые изменения к лучшему приводят к ограничениям, как из надежд появляются разочарования, а из фанатичных стремлений и утопического идеализма – рождаются катастрофы. За те годы, что прошли с момента начала его политической и общественной жизни, изменился не только мир, изменился сам Черчилль. Хватаясь за решение любой проблемы в молодые годы, в конце жизни он открыл для себя новую модель поведения, которая теперь казалась ему более правильной: не следует спешить, особенно когда речь идет о принятии сложных и долговременных решений. Куда лучше дать проблеме настояться, продемонстрировать все свои грани, опробовать разные способы борьбы с ней; способы, которые имели бы не узконаправленное, а комплексное воздействие, учитывающее различные аспекты, нюансы и интересы. Не исключено, что, когда придет время для решительного удара, проблема исчезнет сама собой, позволив избежать активных действий, которые, как и любое лекарство, неизбежно приводят не только к исцелению одного, но и нарушению другого. «Просите власть, продолжайте просить власть, а когда получите власть – никогда ее не используйте», – советовал он в начале 1950-х годов.
Являясь в младые и зрелые годы воплощением деятельной энергии, в старости Черчилль превратился из либерального сторонника революционных изменений в консервативного последователя эволюции. «Почти все, что здесь есть стоящего, было не произведено, а выращено, и самое лучшее росло медленно», – доказывал он. Поспешать медленно и осознанно стало его новым рецептом выживания в «лихорадочной и жадной до сенсаций» эпохе, когда «даже одного-двух месяцев достаточно, чтобы люди не только изменили свои взгляды, а просто забыли о них». Все чаще в его высказываниях стала преобладать мысль, что, хотя изменения и неизбежны, лучшие перемены те, что происходят медленно. «Сила и национальный характер не строятся, как лестница, и не собираются, как механизм, – их формирование больше похоже на рост дерева», – заявил он своим избирателям в Вудфорде в сентябре 1952 года. «Строить – медленный и трудоемкий процесс», – напомнил британский политик спустя семь лет. А в одной из своих последних книг – однотомном издании «Второй мировой войны», в эпилоге, заметил: «В больших предприятиях ошибочно пытаться решить все и сразу». Когда имеешь дело не с силой, а с общественным мнением, «нельзя планировать операции, как в военном искусстве». Человек и общество – не машины, они больше похожи на «непрерывно растущие растения», и «именно так с ними и следует обращаться». Вместо стремительного полета вперед лучше двигаться медленно, шаг за шагом, постоянно сверяясь с нравственным компасом и внося необходимые коррективы в случае неудачи и неблагоприятных последствий8.
Принцип № 26Самовыражение вместо самоотречения
В 1899 году 24-летний Черчилль уволился из армии и в качестве военного корреспондента Morning Post отправился на другой край света – в Южную Африку, где второй раз за последние двадцать лет обострились отношения британцев с бурами. Он не знал, что ему преподнесет эта поездка. Сначала события складывались не в его пользу. Он никак не мог попасть на линию фронта, договорившись в итоге участвовать в рекогносцировке на бронепоезде, которая закончилась пленением. Веря в свою судьбу, Черчилль совершил дерзкий побег и сумел дойти до своих. Возвращение потомка герцога Мальборо совпало с серией военных неудач британской армии, которые затемнили общий фон, но добавили героического пафоса успешному побегу. Черчилль стал популярен, в том числе среди командования. «Он и в самом деле замечательный парень, – писал главнокомандующий британскими войсками в Южной Африке генерал Редверс Буллер одной из своих подруг. – Должен признаться, я им восторгаюсь. Было бы лучше, если бы он сражался в наших рядах, чем писал для прогнивших газет».