9.
Затрагивая тему увлечения Черчилля живописью, нельзя не упомянуть о важной роли внутренних наклонностей нашего героя, который не был чужд прекрасному. Сам он следующим образом описывает свое наслаждение природной красотой: цветов, чередования света и тени: «До того как начать рисовать, я и понятия не имел, сколько может рассказать пейзаж. Его краски стали для меня более насыщенными, более важными и более различимыми. Я стал ловить себя на том, что, гуляя, уже инстинктивно обращаю внимание на расцветку листа, отражения в лужах, сказочно-пурпурные очертания гор, совершенные формы зимних веток, дымчатое очертание далекого горизонта. Я и раньше обращал на все эти вещи внимание, но теперь они приобрели для меня новый смысл. Мой ум, ведомый интересом и фантазией, стал улавливать впечатления от гораздо более мелких деталей. И каждое такое впечатление несло свое удовольствие и пользу»10.
По словам Черчилля, до 1915 года он обладал весьма скромным художественным опытом. «Достигнув сорокалетнего возраста, я ни разу не держал в руках кисти или карандаша, – признавался он, – а на сам процесс создания картин смотрел как на сокровенную тайну, с почтением относясь даже к тем, кто рисовал мелом на мостовой». Тут он лукавил. Во-первых, живописью увлекалась его мать. Больших успехов она не достигла, но рисовала достаточно хорошо, чтобы одну из своих картин направить на выставку Ирландского общества изобразительных искусств. Во-вторых, врожденные способности Черчилля показали себя намного раньше, чем в сорокалетнем возрасте. Впервые он проявил интерес к рисованию еще в начальной школе. Обширную переписку с матерью он украшал многочисленными рисунками. К примеру, очень забавно выглядит рисунок прямого, как на плацу, торса – таким образом мальчик ответил на упреки леди Рандольф, журившей его за сутулость. Поступив в школу Хэрроу, Черчилль выбрал рисование в качестве дополнительного предмета. «Я очень обеспокоен изучением рисования, – делился он с матерью. – Папа сказал, что учиться пению – пустая трата времени, поэтому я переключился на живопись. Правда, [классный руководитель] мистер Дэвидсон сказал мне, что одно дело – „брать уроки“ живописи и совсем другое – „научиться рисовать“, поэтому я намерен заниматься полтора часа в неделю. Если мне удастся, то возьму еще один час с армейским классом. Тогда я вполне смогу овладеть этим предметом». Через полтора месяца он сообщит, что получает от рисования удовольствие и научился изображать небольшие пейзажи и мосты. После начала военной карьеры Черчилль штудирует книгу «Создание эскизов», которую находит очень интересной. Свои статьи из Кубы он украшает зарисовками батальных сцен и окрестностей, и эти зарисовки не прошли незамеченными11.
Впоследствии помощники Черчилля будут вспоминать, что у их босса было «заостренное визуальное восприятие; он испытывал так хорошо знакомое художникам чувство восхищения при виде красивого очертания или необычного цвета». Определенные подтверждения этим оценкам можно найти и в литературном творчестве нашего героя. Например, в следующем поэтичном фрагменте из «Речной войны», где автор описывает Нил перед закатом: «За мгновение до того, как солнце заходит за западные утесы, восхитительная вспышка света оживляет пейзаж. Такое ощущение, будто в час вдохновения свою картину пишет художник-титан: с темными пурпурными тенями среди скал, чуть усиливая свет песка, покрывая позолотой и украшая все вокруг, делая всю сцену живой. Река, которая своими изгибами напоминает озеро, меняет цвет с тускло-коричневого до серебристо-серого, а небо – от хмуро-синего до фиолетового. Все становится ярким и живым от этого магического прикосновения. А когда солнце заходит за горы, цвета на небе гаснут, вспышки на песке исчезают, все становится темным и серым, как щека человека, истекшего кровью»12.
Черчилль обратился к живописи для обретения душевного покоя, но, используя прирожденный талант, он сумел достичь на художественном поприще впечатляющих результатов, а также превратить бездушный холст и масло в еще одно средство самовыражения. Например, взять его любовь к ярким краскам. «Я не могу претендовать на свою беспристрастность в отношении цвета, – объяснял он. – Я восхищаюсь яркими тонами и искренне не люблю коричневый цвет. Когда я попаду на небо, то серьезно намерен провести бо`льшую часть первого миллиона лет за занятиями живописью и достигнуть вершин в этом искусстве. Но тогда мне потребуется еще более веселая палитра, чем та, которую я использую здесь. Я ожидаю, что на этой палитре оранжевый и красный цвета будут самыми темными и тусклыми, а помимо них будет множество удивительных новых оттенков, которые будут радовать глаз небожителей». Комментируя любовь политика к яркой палитре, фельдмаршал Гарольд Александер, также увлекавшийся живописью, скажет: «Уинстон очень любит краски и использует их слишком много. Именно поэтому его картины столь резки. Он не может устоять, чтобы не использовать все цвета своей палитры»13.
Напоследок приведем мнение самого художника о своем творчестве, которое приходится на конец его жизни. Во время одной из бесед с близкими Черчилль неожиданно произнес:
– Я прожил удивительную жизнь, полную множества достижений. Каждое мое стремление было реализовано, за исключением одного.
– Какого именно, мой дорогой? – спросила супруга.
– Я не стал великим живописцем, – сказал он, сделав акцент на предпоследнем слове.
Эта фраза настолько потрясла всех присутствующих, что некоторое время никто не смог произнести ни слова, а когда беседа была возобновлена, то ее перевели на другую тему14.
Принцип № 27Амбиции, борьба и великодушие
Наблюдая за стремлением Черчилля отличиться и проявить себя в различных областях человеческой деятельности, уместно задаться вопросом о тщеславности нашего героя. Премьер-министр Герберт Асквит обвинял своего коллегу в том, что он «поглощен тщеславием». Аналогичного мнения придерживался другой глава британского правительства, Дэвид Ллойд Джордж, называвший тщеславие «худшей чертой Уинстона». Отчасти они были правы. В определенной степени Черчилль действительно обладал этим качеством, заметив однажды, что «тщеславие – порок, способствующий развитию многих добродетелей». Уже в молодости он любил собирать о себе хвалебные отзывы и даже однажды признался матери, что «мое тщеславие является для меня большим источником наслаждения». При этом тщеславие – в понимании тщетной славы – никогда не было для Черчилля определяющим мотивом. На его действия гораздо больше влияли честолюбие и амбиции1.
Забавно отметить, что во время учебы в начальной школе Черчилль не производил впечатления амбициозной личности. Директор одного из учебных заведений даже утверждал, что у его подопечного отсутствуют амбиции. Если и так, учитывая высокую самооценку нашего героя и его веру в свою судьбу, появление амбиций не должно было заставить себя долго ждать. И действительно, уже буквально через несколько лет тринадцатилетний Уинстон признается матери, что его «переполняют амбиции и желание превзойти других». На самом деле и без этого признания для всех, кто соприкасался с Черчиллем, особенно в молодые годы, его стремление к превосходству было очевидным. В этой связи интересно выглядят воспоминания знаменитого либерала Викторианской эпохи Чарльза Дилка. Однажды после прогулки майским воскресным вечером 1880 года с будущим премьер-министром Арчибальдом Розбери Дилк записал в дневнике: «Я пришел к заключению, что Розбери – самый амбициозный человек, которого я когда-либо встречал». Перечитывая эти строки спустя годы, он сделает на полях заметку: «До тех пор, пока не познакомился с Уинстоном Черчиллем»2.
Сам термин «амбиции» происходит от латинского слова ambitio, которое означает «хождение вокруг». В современной лексике под ним понимается обостренное самолюбие и стремление к превосходству, и обычно оно носит негативный оттенок, не самым лучшим образом характеризуя описываемый объект. В викторианском обществе демонстрация амбициозного поведения не приветствовалась, но Черчилля это не смущало. Для него стремление к превосходству было позитивной силой, заставляющей дерзать, искать и достигать. «Амбиции возбуждают воображение так же, как воображение – амбиции», – объяснял он в «Речной войне». Примерно в это же время он работает над романом, куда вставляет следующий абзац: «Саврола опустился в кресло. Да, это был долгий день, и день унылый. Он был молод – всего тридцать два года, – но уже ощущал на себе печать трудов и забот. Стоит ли это того? Борьба, работа, бесконечная череда дел, жертва столь многим, что делает жизнь легкой, приятной, – ради чего? Амбиции – вот главная сила, и он не мог устоять перед ней»3.
В случае с Черчиллем амбиции определяли его поведение, объединяясь с другой принципиальной в его идейной ойкумене жизненной установкой – важностью борьбы и преодоления, без которых не бывает даже мало-мальских свершений. В этом отношении ему всегда импонировали личности, сделавшие себя сами. Более того, Черчилль рассматривал лишения и нужду, которые нередко сопровождают молодые годы, существенным мотивирующим фактором. В «Речной войне» он скажет об этом следующим образом: «Одинокие деревья, если они вырастают вообще, то вырастают сильными. Так и ребенок, лишенный отеческой заботы, если ему удается избежать опасностей юности, часто развивает независимое и энергичное мышление, которое может компенсировать в зрелые годы тяжелые потери ранних дней». Спустя тридцать лет Черчилль повторит эту мысль в биографии своего предка 1-го герцога Мальборо: «У великих людей часто было несчастное детство. Тиски соперничества, суровый гнет обстоятельств, периоды бедствий, уколы презрения и насмешки, испытанные в ранние годы, необходимы, чтобы пробудить беспощадную целеустремленность и цепкую сообразительность, без которых редко удаются великие свершения»