аю путь от одного побережья до другого, затем на всем его протяжении расставляю станции». Свой подход при «расстановке станций», он объяснял так: «Процесс написания книги, особенно повествовательного характера, – это даже не столько вопрос построения предложений, сколько – построения абзацев. В самом деле, я уверен, что абзац играет не меньшую роль, чем предложение. Маколей был мастером разбиения на абзацы. Так же, как предложение описывает одну мысль во всей ее полноте, абзац охватывает весь эпизод. И так же, как предложения следуют друг за другом в гармоничной последовательности, абзацы должны соответствовать один другому, словно автосцепка железнодорожных вагонов». Отдельное внимание он уделял компоновке глав: «Каждая глава должна быть независима и самодостаточна. Все главы должны иметь более или менее одинаковый объем. Темы некоторых глав определяются достаточно легко и естественно. Гораздо сложнее бывает, когда главу приходится компоновать из различных по своей природе эпизодов, ни один из которых не может быть пропущен. В самом конце весь труд следует обозреть целиком, проверив разбиение на части и соблюдение от начала до конца единых принципов изложения»4.
В течение следующих нескольких лет Черчиллем будут написаны еще несколько произведений: две книги об Англо-бурской войне, составленные на основе отчетов для Morning Post, а также роман «Саврола». После избрания в парламент и начала политической деятельности наш герой не оставит увлечения литературой. В период с 1902 по 1905 год он отметится двухтомной биографией своего отца лорда Рандольфа. В 1907 году, занимая пост заместителя министра по делам колоний, он напишет несколько статей для The Strand Magazine о своих впечатлениях от инспекционной поездки по Африке. Его путь лежал через озеро Виктория, водопад Мерчисон и реку Нил до Каира с посещением Найроби, столицы Уганды Кампалы и Хартума. Черчилль также использует этот текст для новой книги – «Мое африканское путешествие». По просьбе издателей автор дополнил статьи материалом в десять тысяч слов, который позволил придать травелогу «необходимую законченность»5.
Наблюдая за насыщенной литературной деятельностью Черчилля, невольно задаешься вопросами: зачем ему это было нужно? Зачем перенапрягать себя? Зачем быть белой вороной среди своего класса, не разделявшего его чрезмерной активности и любви к труду? Ради обретения популярности? Определенно. «Он относится к тому числу политиков, которые свой зыбкий авторитет министра и оратора укрепили более надежными литературными успехами», – скажет в свое время Черчилль о Розбери. Эти строки в полной мере справедливы и для него самого. Ради улучшения материального состояния? Безусловно. Литературная деятельность позволяла автору полноценно содержать себя и семью, и в этом смысле его можно отнести к категории профессиональных писателей, для которых литература – основной источник дохода. Всё? Или было что-то еще, ради чего он тратил время, энергию и жизнь на эти занятия? Было. Литературная деятельность доставляла Черчиллю удовольствие! Он сам признавался, что для него «истинное наслаждение ранним солнечным утром сесть за стол, когда тебя ждут четыре часа полной тишины и покоя, когда перед тобой стопка любимой бумаги и перьевая ручка», когда ты ощущаешь «полную сосредоточенность сознания» и «неважно, что происходит вокруг», когда по крайней мере на четыре часа ты «покидаешь этот сумбурный и склочный мир», «ключом собственного воображения открываешь потайную дверцу в страну вечных истин и абсолютных ценностей».
«Что может быть лучше?» – спрашивал Черчилль и пока не мог найти для себя другого ответа, кроме занятий литературной деятельностью. Впоследствии в его жизни появится еще одно увлечение – живопись, по достижению умиротворенности соперничающее с работой над словом. Но он по-прежнему будет ценить писательский труд, находя в нем источник сил и вдохновения. «Порой, устав от политических дрязг, я утешаю себя мыслью о том, что путь к отступлению мне не отрезан, – признавался он. – Вне политики меня ждет мирная вечноцветущая страна литературного творчества, где ни один негодяй не сможет мне досадить, где мне никогда не придется скучать или сидеть сложа руки. Именно в такие моменты я искренне благодарю Бога за то, что при рождении он наделил меня любовью к сочинительству».
Имелись еще два важных положительных момента, связанных с литературной деятельностью. Для независимого Черчилля, который терпеть не мог подчиняться, написание статей, речей и книг давало возможность проявления личной свободы. «Немногие так свободы, как писатели», – говорил он. Для творчества им не нужны ни сложные технические устройства, ни людской труд, ни первоначальный капитал. «Они суверены своей империи, самостоятельны и самодостаточны. Перо – великий освободитель людей и стран». Он сравнит создаваемое литературное произведение с уникальным видом собственности, которая «всегда с тобой, окружая тебя неосязаемым, прозрачным коконом твоих мыслей и интересов». «В каком-то смысле ты чувствуешь себя золотой рыбкой в стеклянном сосуде, который рыбка сама себе и создала. Этот сосуд всегда с тобой. В дороге он не расплескивается, и с ним никогда не скучно. То надо протереть стекло, то добавить или убавить содержимое, то укрепить стенки».
Второй момент также связан с важной составляющей мировоззрения Черчилля. Насколько бы энергичным, разносторонним и великим ни был человек, его тело бренно, а существование конечно. Каждое живое существо на планете стремится преодолеть эту ограниченность, передав свой опыт потомкам. Но человек – единственное создание, которое может справиться с этой миссией не только физиологическим путем. Человек способен задействовать интеллектуальные и духовные силы, не ограничивая передачу информации одному поколению. Литературный труд – один из тех волшебных видов человеческой деятельности, которые помогают разорвать физические оковы, построив туннель в будущее и продлив жизнь отдельной, честолюбивой, не желающей мириться с существующими ограничениями личности. Verba volant, scripta manent[23] – говорили в Древнем Риме. Черчилль развил эту мысль следующим образом: «Слова – единственное, что остается навеки. Самые величественные сооружения или чудеса инженерной мысли обращаются в прах под воздействием Времени. Пирамиды крошатся, мосты рушатся, каналы засоряются, железнодорожные пути зарастают травой. Но слова, написанные две или три тысячи лет назад, остаются с нами и поныне. Представляя собой не реликвии прошлого, они сохраняют первоначальную жизненную силу».
Приведенный перечень мотивов является полным, но в случае с Черчиллем не исчерпывающим. Его творчество было направлено на достижение еще одной важной цели – апологии. После окончания Первой мировой войны на книжных полках стали появляться работы различных авторов о недавних событиях с оценкой основных участников кровопролитной драмы. В том числе оценка была дана и нашему герою, и, как водится, она не всегда носила хвалебный характер. Черчилль не стал доверять свою репутацию ненадежным авторам и решил сам сказать свое веское слово, где-то объяснив свое поведение, а где-то просто изложив последовательность фактов, которую считал правильной. Так началась продлившаяся больше десяти лет работа над его первым крупным сочинением – «Мировым кризисом». Когда французский художник Поль Мейз сравнил эту работу с «перекапыванием кладбища», Черчилль добавил: «О, да! Только с возможностью воскрешения». «Меня будут судить по тому, что написано», – заметит автор будущему премьер-министру Гарольду Макмиллану67.
Зимой 1919 года Черчилль подготовил первую, еще сырую редакцию, которую направил различным экспертам для рассмотрения и подготовки замечаний. Основу этих материалов составляли документы Военно-морского министерства, которые он оставил у себя еще в бытность руководителем Адмиралтейства либо забрал из этого ведомства после окончания войны. Для придания тексту единого и последовательного характера Черчилль подготовил фрагменты-связки. Часть из них была написана его собственной рукой, красными чернилами, часть была надиктована стенографисту Гарри Бекенхэму. Затем текст был отредактирован, по большей части опять красными чернилами. После вычитки и дополнительного редактирования рукопись была перепечатана набело и разослана заинтересованным лицам8.
Постепенно Черчилль пришел к собственному формату работы над литературными сочинениями, при котором костяк будущего произведения составляли официальные документы или выдержки из них. В дальнейшем такой же формат будет использоваться при написании мемуаров о следующем военном конфликте. Кладя меморандумы, директивы, личные телеграммы и памятные записки в основу изложения, Черчилль признавал, что, будучи составленными «под влиянием событий и на основе сведений, имевшихся лишь в тот момент», все эти документы являются «во многих отношениях несовершенными» и при «ретроспективном взгляде многое из того, что решалось час за часом под влиянием событий, теперь может казаться ошибочным и неоправданным». Но в этом несовершенстве подлинных бумаг, по его мнению, и заключалось их главное преимущество. В отличие от выхолощенных описаний и тщательно подобранных фактов, в аутентичных документах плещется жизнь со всей ее непредсказуемостью и неожиданностью. Черчилль считал, что оригинальные документы представляют «более достоверную летопись и создают более полное впечатление о происходившем и о том, каким оно представлялось нам в то время», чем любой отчет, который мог быть написан, когда «ход событий уже всем известен». Кроме того, на стороне документов было неоспоримое преимущество. Они не просто служили частными размышлениями публичного лица, делящегося в одиночестве своими мыслями, переживаниями и планами. Они инициировали действие, изменяя настоящее и формируя будущее. Черчилль считал использование неизвестных широкой публике подлинных материалов одним (наряду со своим литературным слогом) из важнейших факторов привлекательности своих произведений для читателей. «Я сомневаюсь, чтобы где-либо и когда-либо существовала другая подобная летопись повседневного руководства войной и государственными делами», – констатировал он. Да и «объяснение обстановки словами, написанными в то время», рассматривалось им как «большая ценность для военного историка»