– Очень приятно. Дима! – сказал Бубнов. – Я аспирант профессора Слюнько.
Водитель ковырялся в капоте. Оттуда все еще шел пар. У четверки, державшей полиэтилен в вытянутых вертикально вверх руках, постепенно затекли все мышцы.
– Еще чуть-чуть, и я уроню свой край, – сказала Алена. – Я уже рук не чувствую.
– Держись, – сказал Манусевич, – в кузове остались только женщина и двое пожилых мужчин. То есть кадровый запас весьма ограничен. Предлагаю еще немного потерпеть.
Его худенький коллега с усиками громко скрипел зубами. Это был высокий и тощий молодой человек, который в школе на физкультуре отличался тем, что не мог не только ни разу подтянуться, но и даже просто висеть на турнике. Впрочем, хилый юноша был круглым отличником, и ему многое прощалось. Сейчас, стоя с полиэтиленом в руках, он скрипел зубами и жалел, что не делал зарядку.
«Я не уроню, я не уроню, – думал он. – А то ведь вся вода выльется на двигатель, карбюратор, свечи и провода. И все! Больше мы уже точно никуда не поедем».
Он скосил глаза на Манусевича, но физик стоял спокойно, не дрожал, не бледнел, и дышал, как обычно. Молодой человек с усиками уже еле держался.
«Ну как же я могу отпустить сейчас пленку или позвать на помощь, если даже Алена держится», – думал талантливый хлюпик, чувствуя, что у него немеет правая рука.
Дождь все продолжался. В центре полиэтилена, который держала четверка, собралась большая лужа. Водитель что-то ожесточенно ремонтировал.
– Тяжело? – сочувственно спросила Алена Бубнова.
Ее светлый хвостик намок и теперь висел сосулькой.
– Нормально, – ответил Дима, испытывая сильное желание бросить проклятый полиэтилен, развернуться и уехать прочь.
Трудности всегда вызывали в нем раздражение. Он чурался какой-либо работы, предпочитая ее имитировать. Обычно Бубнов говорил то, что от него хотели слышать другие, а если его просили помочь, он не отказывался, а просто находил причину, по которой не мог это сделать. Например, говорил, что у него болит голова. Если надо было напрячься, у Бубнова сразу же находилось множество разных дел – все срочные. В Академии наук, где вполне можно было существовать, годами ничего не делая, он чувствовал себя неплохо. Но сейчас, с полиэтиленом в руках, он понял, что научная работа – это иногда совсем не то, что он себе представлял. Аспирант поглядел на Алену, мужественно державшую пленку в трясущихся от напряжения руках, на Манусевича, явно работавшего за двоих, так как бледный усатый юноша не столько поднимал полиэтилен, сколько держался за него, и начал прорабатывать пути отхода.
Как ни нравилась ему Алена, самого себя Бубнов любил гораздо больше. Его стихией были эмоции, страдания, томные взгляды, но не реальные действия. С полиэтиленом в руках, под холодным дождем и с ногами, по колено ушедшими в грязь, вся любовь к Алене в нем испарилась без следа точно так же, как и интерес к таинственному кольцу, охватывающему кость ископаемой лапы барионикса. Бубнова ничего больше не интересовало. Ему хотелось покоя и комфорта. Напрягаться он не мог, не умел и не желал.
– А-а-а-а-а! Ой! – взвыл Дима, бросая полиэтилен и сгибаясь в три погибели.
Алена ринулась к повисшему в воздухе краю и успела перехватить его. Теперь она стояла, держа пленку двумя разведенными в стороны руками, и покачивалась от напряжения.
– Что такое? Что? Тебе плохо? – взволнованно спросила девушка аспиранта, пытаясь одновременно смотреть на Диму и держать пленку.
– Аппендицит, – простонал тот притворно. – Надо срочно в больницу!
Он добрался до дороги и, картинно воя и корчась, упал у колеса «ЗИЛа». Бубнов вполне мог упасть и прямо в грязь, но ему стало жаль одежду. Увидев, что над ним склонилось испуганное лицо Марьяны Филимоновой, он страдальчески закрыл глаза, имитируя обморок.
– Ну, пойдем назад, – сказал Юрий, увлекая Викторию от ручья обратно в поросший лишайником туннель.
Девушка последний раз глубоко вдохнула горный воздух, так контрастировавший с затхлой атмосферой подземелий, и нырнула в коридор вслед за Бадмаевым.
– Давай руку, – сказал молодой человек.
Сушко вложила пальчики в его широкую ладонь. Длинные и влажные отростки лишайника, свисающие с потолка, коснулись уха девушки. Ощущение было омерзительным. Виктория наклонилась.
– Сейчас пойдем исследовать третий туннель, – сказал Юрий, уходя все дальше и дальше от входа. – Может, там нам повезет.
В этот момент на шею Сушко что-то прыгнуло. Острые лапки крепко вцепились в волосы и кожу Виктории. Девушка попыталась вздохнуть, но горло ее перехватило паникой.
– Что случилось? – спросил ботаник, останавливаясь. – Что с тобой?
Он направил желтый луч фонарика на девушку.
– Паук! – воскликнул ботаник. – Не двигайся.
Прямо на шее Сушко, шевеля отвратительными черными конечностями, сидел паук. Виктория сжалась, пытаясь исчезнуть, спрятаться, раствориться в камнях, сделать все, что угодно, но только избавиться от ощущения смертоносного комка на шее. Казалось, паук, шевеливший всеми своими восемью ногами, наслаждался ужасом своей жертвы.
– Не дергайся, – попросил девушку Юрий еще раз, – может быть, он уйдет.
Но паук не уходил. Он слегка переместился и, расположив брюшко со смертоносным жалом прямо над пульсирующей на шее веной, казалось, ждал. Бадмаев сжал кулак.
– Это рискованно, – сказал он подруге, – но другого выхода нет. Сейчас я попытаюсь сбить его на землю. Постарайся не двигаться!
Юрий коротко размахнулся, но за мгновение до того, как рука Бадмаева смела паука на пол коридора, насекомое вонзило острое ядовитое жало глубоко в кожу Виктории.
Ева, не отрываясь, смотрела на тень, которая, погладив яйцо, выскользнула из каменного мешка. В комнате стояли стол и стул. В углу расположился ящик и на нем – электрический чайник. Вился черный провод.
«Мне надо попасть туда. И как можно быстрее! Нужно забрать яйцо, выбраться на поверхность и вызвать подмогу, которая вытащила бы Володю из ловушки», – думала Ершова, ощупывая края щели. Она вернулась к рюкзаку погибшего туриста. Там, в специальном кармашке, лежали альпеншток и набор альпинистских крючьев. Ева взяла один крюк, повесила на плечо альпеншток и, не зажигая света, подобралась к валуну, перегородившему туннель. Там она поставила стальной крючок под углом к булыжнику и принялась бить по нему тупым концом альпенштока, используя его в качестве молотка. Почти сразу же от известняка откололся довольно приличный кусок.
«Надо работать быстрее, – думала девушка, – ведь он может вернуться в любой момент. Преступник сразу увидит, что в стене появилось отверстие».
Ева совершенно не представляла, что и как произошло на биостанции. Существовала вероятность, что никакого похищения и не было, а яйцо перенесли сюда сами сотрудники станции, чтобы защитить его от неблагоприятных внешних воздействий. Впрочем, Ершова считала эту версию маловероятной.
«Это логово похитителя, – рассуждала она, – и редкостная удача, что я случайно наткнулась на него. Все-таки защита яйца – это наша с Володей главная задача на сегодняшний день».
При мысли о раненом женихе, которого она оставила в бедственном положении, сердце Евы заныло. Девушка приставила к камню стальной крюк и снова негромко застучала по нему молотком. Отвалился еще один кусок камня неправильной формы. К счастью, известняк довольно легко крошился. Ева долбила и долбила камень, время от времени останавливая работу и чутко прислушиваясь, но похититель не возвращался. Огромное яйцо тускло светилось в темноте. Оно было частично розовым, частично красным, а внизу, у самого ложа, и вовсе багрово-черным. Ершова долбила и долбила камень, откалывая от него куски, пока отверстие не стало достаточным для того, чтобы в него протиснуться.
– Еще не хватало застрять, – пробормотала Ева, пролезая в нишу.
Бесшумно, как большая кошка, она прошлась по пещере. Кроме инкубатора, в логове были стул, стол, электрический чайник, чашка со щербатым краем, пачка заварки, сахар в пакете, несколько пакетов быстрорастворимой овсянки. Желудок девушки тут же свело от голода, но она понимала, что медлить нельзя. Прислушиваясь, Ершова взяла яйцо в руки и чуть не упала.
Оно весило килограммов восемь.
«Хорошо хоть, что я не уронила его», – подумала Ева, вытирая со лба пот и прижимая огромное яйцо к животу. Внутри явственно ощущалась жизнь. Что-то пульсировало, двигалось, дышало внутри.
Ершова залюбовалась яйцом и не сразу услышала шаги. Похититель яйца возвращался в самый неподходящий момент.
Охнув, Виктория упала на известковый пол. Мохнатый паук соскочил с ее шеи и откатился было в сторону, но тут его раздавила нога Бадмаева. К сожалению, помочь Сушко это уже ничем не могло. Сознание девушки почти мгновенно затуманилось: жало паука попало ей в вену.
– Я умираю, – тихо сказала Виктория, глядя на зоолога широко раскрытыми глазами. – Я умираю, Юра.
Бадмаев наклонился к подруге и принялся высасывать яд из места укуса, но отраву уже вовсю разносила кровь, циркулирующая по организму. Руки девушки похолодели, в конечностях начались мелкие судороги, а кожа побледнела. Юрий смотрел на нее в полном отчаянии.
– Я сейчас, – сказал он, повернулся и побежал по туннелю.
В аптечке, хранившейся на биостанции, был антидот. Бадмаев мчался по туннелю, зная, что опаздывает, и понимая, что других шансов выжить у Виктории все равно нет. Он летел вперед, касаясь рукой стены коридора, выбежал в круглую галерею, откуда щупальцами спрута расходились туннели, и помчался вверх по узким, неровным и щербатым ступенькам.
– Только бы она не умерла, пока я не вернусь, – бормотал Юрий.
Одним махом распахнув тяжелую дверцу, отделявшую подвал от здания биостанции, ботаник выбежал в холл, мельком взглянул на тело Шварца, все еще лежавшее у стены и завернутое в оранжевый плащ, и ринулся на второй этаж, где хранилась аптечка. Он сорвал со стены шкафчик, на котором был нарисован красный крест, и распахнул его. Юрий помнил, как выглядели ампулы антидота и где они лежали.