И вот в августе 1960 года я, как председатель Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами, вместе с работниками Министерства иностранных дел и Государственного комитета по экономическим связям, был командирован в Африку, чтобы выяснить обстановку на месте и определить, что можно и нужно сделать в первую очередь. Мы побывали тогда в Марокко, Гвинее, Либерии, Гане, Конго, в Эфиопии, в Объединенной Арабской Республике. Беседовали со многими руководящими деятелями этих стран, в том числе с султаном Марокко Мухаммедом V, с президентом Гвинейской республики Секу Туре, с премьер-министром Конго Патрисом Лумумбой, с императором Эфиопии Хайле Селассие, с президентом и премьер-министром ОАР Насером.
Об этом путешествии и об этих встречах можно было бы написать целую книгу. Но сейчас, естественно, речь пойдет только о наших конголезских встречах и прежде всего, конечно, о встрече с Патрисом Лумумбой.
Мы прибыли в Леопольдвиль (теперь он называется Киншаса), чтобы обсудить с правительством Конго по его просьбе некоторые вопросы культурных связей, — молодая республика просила помочь ей врачами, ей нужно было организовать обучение своих специалистов у себя дома и за границей, требовалась помощь в восстановлении радиостанции, передатчик которой частично вывели из строя бельгийские колонизаторы, покидая Леопольдвиль.
Наш самолет после долгого беспосадочного полета приземлился на отличной бетонированной полосе современного аэродрома. Стих свист моторов, и в уши ударила оглушительная тишина. Можно было подумать, что мы попали на необитаемый остров. Аэродром был пуст. Лишь поодаль стояли несколько пузатых военно-транспортных самолетов с маркой Соединенных Штатов — они использовались для переброски в Конго войск ООН. Открыв дверцу самолета, мы ломали себе голову, как бы спуститься вниз, и вдруг увидели медленно приближавшийся трап. Его катили несколько человек — черных и белых.
Вскоре выяснилось, что это — министр просвещения, а с ним встречающие нас работники советского посольства. Чины ООН, завладевшие аэродромом, уже разогнали весь обслуживающий персонал, а сами не желали наладить работу. Встреча была самой радушной и теплой, и вскоре мы уже сидели в тесном кабинете министра и толковали о будничных, но таких важных и больших делах...
Министр просвещения рассказывал нам, что в Конго из тридцати шести тысяч учителей двадцать шесть тысяч не имеют даже законченного среднего образования, — колонизаторы боялись дать образование неграм; правительство хочет срочно организовать центр заочного обучения для всех педагогов моложе сорока лет и просит помочь ему в этом деле. Надо срочно создать хотя бы одну — для начала! — среднюю техническую школу для подготовки техников из числа квалифицированных рабочих: требуются специалисты по металлообработке, котельщики, автомеханики, наладчики, чертежники, химики, техники аэродромного обслуживания, техники по радиоаппаратуре и электронике, счетные работники, экономисты. Все срочно, очень срочно! Специалистов нет — значит, их надо готовить немедленно.
Наконец, надо решить вопрос о посылке студентов на учебу за границу. В Конго есть два университета, но оба они пока еще под контролем католической церкви, ими руководят бельгийцы, и они не будут обучать тех, кто не хочет служить колонизаторам.
Когда мы проезжали мимо дворца парламента, то увидели развевавшиеся у входа стяги многих африканских стран — там только что открылась конференция руководящих деятелей стран Африки — Конго, Ганы, Гвинеи, Камеруна, Того, Эфиопии, Либерии, Судана, Марокко, Объединенной Арабской Республики, Алжира и Анголы. Они собрались здесь, в Леопольдвиле, чтобы поднять свой голос в защиту независимого Конго, над которым все гуще клубились тяжелые тучи заговора колонизаторов. Конференцию открыл премьер Конго Патрис Лумумба, и назавтра мы прочли в газете «Конго», в заголовке которой значилось: «Первая в Конго ежедневная газета, принадлежащая африканцам», его смелую и взволнованную речь.
«Ваше присутствие здесь в такой момент, — говорил Лумумба, обращаясь к посланцам африканских стран, — служит для моего правительства, для всех нас, конголезцев, самым живым доказательством той африканской солидарности, реальность которой наши враги всегда отрицали. Но вы знаете, что действительность упряма и что Африка жива и здравствует. Она отказывается умереть... Мы все знаем — и весь мир это знает, — что Алжир — не французский, что Ангола — не португальская, что Кения — не английская, что Руанда-Урунди — не бельгийская... Мы знаем цель Запада. Вчера они нас раскалывали на уровне племен и кланов. Сегодня, когда Африка неудержимо освобождается, они хотят нас разделить на уровне государств. Они стремятся создать в Африке антагонистические блоки, создать государства-сателлиты, а затем на этой основе развернуть «холодную войну», усилить раскол и сохранить вечную опеку. Но я верю, что Африка хочет единства и что она не поддастся этим махинациям...»
Тем временем Леопольдвиль все больше приобретал вид осажденного города. Он производил на нас удивительное, ни с чем не сравнимое впечатление. Собственно говоря, было два Леопольдвиля: один — ультрасовременный город с небоскребами, широкими проспектами, сверкающими никелем и хромом автомобилями последних американских марок, открытыми кафе парижского типа, потрясающими по красоте парками, где огромные деревья усеяны крупными экзотическими красными, белыми, желтыми, малиновыми цветами, а изгороди обвиты вечноцветущими ползущими растениями — это город, построенный колонизаторами на крови туземцев ради своего удобства и утех. И рядом другой город — город грязных лачуг и кривых немощеных улиц, где в пыли копошатся голые дети с блестящей черной кожей, — город, где живут настоящие хозяева Конго.
Так вот, оба эти города в те дни выглядели необычно. «Белый» город был пуст, до такой степени пуст, что его улицы напоминали жуткие кадры из фантастического американского фильма «На берегу», в которых показан Сан-Франциско, умерщвленный атомной радиацией. Роскошные витрины магазинов, брошенных бежавшими в Брюссель колонизаторами, запылились, занесло песком оставленные у подъездов комфортабельных вилл автомобили, почти все кафе закрылись.
Еще недавно вход африканцам в эту часть города был строжайше запрещен, если только они не работали здесь. Теперь некоторые из них, правда, еще робко, с опаской, выходили на недосягаемый прежде бульвар имени короля Альберта, садились на террасах брошенных бельгийскими хозяевами кафе, где были в беспорядке свалены запущенные столы и стулья. В те кафе, где еще обслуживали посетителей, они не заходили из-за отсутствия денег. Ведь с тех пор, как хозяева заводов, фабрик, магазинов бежали, из ста тысяч коренных жителей Леопольдвиля семьдесят тысяч стали безработными. И даже корреспонденты западноевропейской буржуазной прессы, в ожидании новостей убивавшие время в баре гостиницы «Стэнли», где мы жили, невесело шутили:
— Барьер расовой сегрегации сменился барьером кошелька...
Бросалось в глаза, что при всех материальных затруднениях коренное население Леопольдвиля вело себя в высшей степени благородно в отношении своих вчерашних хозяев. Люди голодали, но не позволяли ни себе, ни своим детям войти в брошенные колонизаторами дома, рестораны и магазины и взять там хотя бы кусок очерствевшего хлеба.
В первоклассных отелях еще было шумно, но их заполняла специфическая публика: бесчисленные репортеры буржуазных газет, радио и телевидения, слетевшиеся сюда в поисках сенсаций, и чиновники ООН, бродившие по городу с видом маклеров, приценивающихся на аукционе к распродаваемому по дешевке имуществу банкрота.
Необычно выглядел и «черный» город — там царила лихорадочная активность. В обшарпанных бедных кофейнях и пивных спорили до хрипоты о политике, временами стихийно вспыхивали какие-то демонстрации, участники которых далеко не всегда отдавали себе отчет в том, что же происходит и кого надо поддерживать — то ли премьера, то ли президента Касавубу, который был склонен пойти на компромисс с колонизаторами. Чьи-то руки по ночам засыпали тротуары подметными листками.
Я подобрал несколько листовок, отпечатанных на ротаторе. Они были написаны рукой опытного литератора, знающего психологию людей, на которых рассчитано то, что он пишет, — анонимный автор вколачивал в головы темных, не разбирающихся в политике людей свои гнусные, клеветнические призывы, словно гвозди, без конца повторяя одно и то же, в ритме какого-то псалма. Эти тексты были рассчитаны на то, чтобы их читать нараспев, ритмично покачиваясь под аккомпанемент тамтама.
Одна из листовок называлась «Торжественный призыв к безработным». В ней говорилось: «Мирные граждане, страдающие граждане, граждане без свободы, граждане без работы — Лумумба насмехается над вами. Это вы боролись против колониализма, это вы завоевали независимость, это вы изгнали бельгийцев, это вы — хозяева своей земли. И вот Лумумба, коммунист и лжец, насмехается над вами. Граждане без работы, Лумумба не хочет, чтобы вы работали, он доволен тем, что вы несчастливы. Граждане без родины, Лумумба продал вашу страну. Граждане без гроша, Лумумба получает миллион в месяц и позволяет себе говорить вам, что он ничего не зарабатывает. Страдающие граждане, не слушайте больше Лумумбу — Лумумба лжец, Лумумба вор, Лумумба предатель, Лумумба продал вашу страну. Вставайте! Давайте прогоним Лумумбу! Не бойтесь военных — они наши братья, и они согласны с нами...»
Я видел, как люди подбирали эти листовки и вертели их в руках, раздумывая, какое применение им найти: подавляющее большинство не умело читать. Иногда подзывали лавочника, или клерка, или школьника и просили прочесть. Слушали внимательно — неграмотным людям свойственно уважение к печатному слову. И сразу же разгорался жаркий спор. Чаще всего листовку рвали и начинали топтать. Но были и такие люди, которые читали ее с интересом.
А тем временем анонимные агенты лихорадочно плели нити заговора против правительства. В городе почти открыто говорили о том, что к этому заговору причастно весьма любопытное учреждение со средневековым латинским названием «Лованиум», расположенное среди лесистых холмов неподалеку от столицы. Это был католический университет, названный так в честь знаменитого центра религиозного образования, находящегося в бельгийском городе Лувэн. Говорили, что ведающие Лованиумом святые отцы, принадлежащие к ордену иезуитов, заранее продумали во всех деталях план действий.