Я побывал у этих ученых иезуитов в самый канун событий, которые должны были нанести такой тяжелый удар по Республике Конго. Меня встретил на пороге огромного, сверкающего новизной административного корпуса сам монсеньор Жильон, ректор этого университета, сорокалетний, пышущий здоровьем мужчина с умными, проницательными и хитрыми глазами, в которых можно прочесть все, кроме заботы о загробном мире. Он был одет в парадную белую сутану до пят, подпоясанную широким малиновым шелковым поясом, но своими решительными жестами, широким смелым шагом скорее напоминал боксера, который поднимается на ринг, — вот-вот сбросит халат и встанет в боевую позицию.
Но монсеньор был предельно любезен и мил. Несмотря на всю свою занятость, он охотно и подробно рассказывал о Лованиуме, о себе и своих коллегах и даже вызвался быть нашим гидом. Мы уже знали, что монсеньор занимает весьма почетное место в католической иерархии: он имеет ранг личного священника его святейшества папы, что теоретически означает, что папа может призвать его к себе, чтобы исповедаться перед ним в своих грехах. Но это — чисто почетная нагрузка, а на практике достопочтенный монсеньор занят гораздо более земными делами. Его научная специальность — ядерная физика, он прошел научную школу в Соединенных Штатах и теперь соорудил здесь на территории Лованиума атомный реактор, чтобы продолжать научные исследования. Кроме того, у него уйма административной работы — ведь под началом у монсеньора сотни профессоров, преподавателей и исследователей, которые заняты, конечно, отнюдь не одной теологией, хотя огромный храм, только что выстроенный по последней, модернистской, моде, и стоит в самом центре большого университетского города...
Жильон, конечно, не упоминает о главном — о том, чем заняты он и его коллеги сейчас, но в сущности об этом нетрудно догадаться. Это станет известно всем несколько дней спустя, когда готовящийся сейчас заговор будет приведен в исполнение. А пока что достопочтенный ректор выводит нас на широкий балкон своего огромного кабинета и показывает нам панораму Лованиума. На многие десятки квадратных километров раскинулся огромный, пока еще не достроенный город. Корпуса некоторых факультетов уже вступили в строй, другие пока еще в лесах. Здесь же студенческие общежития со всеми удобствами, стадион, бассейн, городок профессоров и преподавателей. На все это ушли десятки миллионов долларов, но чего не сделают святые отцы ради подготовки кадров надежных коллаборационистов? Сыновья вождей племен, богатых купцов, землевладельцев находят здесь сказочные условия.
— Вы знаете, — говорит мне с кроткой усмешкой монсеньор Жильон, — порой мне кажется, что мы слишком балуем наших питомцев. Когда они едут на стажировку в Брюссель, Париж или в американские университеты, недовольствам нет конца. «У нас в Лованиуме гораздо лучше, — говорят они, — у каждого своя комната, душевая, отличные условия для учебы и отдыха, а здесь какая-то нищета...»
— И много у вас таких капризных питомцев!
— Около ста...
— А всего?
— Я же сказал, около ста!..
Монсеньор смотрит на меня, испытующе прищурившись: я не понимаю, видимо, самых простых вещей. Да, весь этот огромный город был рассчитан на то, чтобы обучать пока что всего лишь около ста африканцев, из которых хотели создать элиту.
Монсеньор приглашает нас осмотреть хотя бы некоторые факультеты. Он садится за руль своей новенькой автомашины и везет меня по отличным дорогам Лованиума, продолжая рассказывать историю университета, — вначале это был колледж, потом было решено строить настоящее высшее учебное заведение. О, католическая церковь и, в частности орден Иисуса, к которому имеет честь принадлежать господин Жильон, на славу потрудились в Конго! Им удалось окрестить во имя святой троицы пять миллионов чернокожих. Но впереди еще огромная работа — один из помощников Жильона философски заметил, беседуя с корреспондентами: «Обратить Конго в христианство — это все равно что вспахать океан». И все же святые отцы не отступают от своего — они упорно пашут этот океан...
— Каковы у вас отношения с правительством?
— До провозглашения независимости мы получали субсидии от бельгийских властей, — говорит монсеньор. — Сейчас мы рассчитываем на помощь здешнего правительства — ведь мы готовим кадры для Конго. Пока что Лованиум не получает ничего, но я надеюсь, что это — вопрос времени...
Ректор Лованиума показывал нам корпус за корпусом, факультет за факультетом.
Когда мы прощались с ректором Лованиума, к подъезду подкатил автомобиль с флажком Республики Конго.
— Сейчас подъедут участники конференции африканских стран, — как бы мимоходом бросил монсеньор Жильон. — Мы даем в честь делегатов конференции завтрак...
Пройдет несколько дней, в Леопольдвиле разразится военный путч против законного правительства, и у власти будет поставлен весьма странный орган под названием «Студенческая коллегия». Тогда станет яснее, почему святые отцы, воспитывающие своих питомцев в Лованиуме, проявляли такой живой интерес к политике.
А пока монсеньор Жильон пожимает нам руки и раскланивается. Мы возвращаемся в опустевший центр города, в атмосфере которого разлито неясное, но глубокое ощущение тревоги. На тротуарах совсем мало пешеходов, люди предпочитают отсиживаться дома. Не видно на улицах и автомашин, всюду носятся лишь военные грузовики и «джипы», переполненные солдатами в касках; в руках у них автоматы и ручные пулеметы. Каски разноцветные: белые с красной полосой — это жандармерия; темно-зеленые — это вооруженные силы республики; голубые — это вооруженные силы ООН. Редкие прохожие глядят на солдат ООН исподлобья, хмуро: их голубые каски неожиданно напоминают о голубом флаге бельгийского короля Леопольда Второго, который три четверти века тому назад превратил эту страну в свою колонию. Здесь ожидают, что в Конго прибудут двадцать тысяч солдат и офицеров ООН, а с ними — тысячи чиновников. Многие деятели миссии ООН открыто говорят, что они намерены остаться здесь лет на пять, а быть может, на пятнадцать. Новая опека? Это конголезцам не нравится.
В большом военном лагере «Леопольд», который с некоторых пор привлекает к себе особое внимание журналистов, усиленное движение. Военной дисциплины там не чувствуется; солдаты недовольны тем, что им не платят жалованья и что их плохо кормят. Их жены громко жалуются: нечем кормить детей. Чем все это кончится? Опять-таки это покажут ближайшие дни... Пока что город полон слухами об обострении конфликта с сепаратистами из Катанги.
Катанга — самая богатая провинция Конго, она дает шестьдесят шесть процентов всех доходов страны, а корпорация «Юнион миньер», чьей марионеткой является правящий этой провинцией преуспевающий Чомбе, сын владельца плантаций, универсальных магазинов и гостиниц, занимает одно из самых видных мест в ряду мировых концернов.
Вечером премьер-министр дает ужин в честь делегатов Всеафриканской конференции. Туда приглашен и весь дипломатический корпус, и иностранные гости, находящиеся в Леопольдвиле. В освещенном прожекторами тенистом саду на берегу могучей африканской реки лихо играет военный оркестр. Одна за другой подкатывают автомашины, из которых выходят одетые в свои живописные национальные костюмы посланцы африканских стран. Здесь же послы Запада в смокингах и фраках. Некоторые из них изо всех сил стараются изобразить на своих лицах любезность, но это им не всегда удается.
Гостей встречает премьер-министр, высокий стройный человек тридцати пяти лет, со своей молодой красивой супругой в европейском бальном платье. Энергичное одухотворенное лицо Лумумбы сразу запоминается — проницательные, горящие огнем карие глаза, в которых отражается душевное благородство, как бы заглядывают в душу собеседника.
На политической арене этот человек появился совсем недавно — около трех лет назад. Но что это были за годы, какой огромной школой послужили они для него и его друзей! Всего лишь в 1958 году скромный помощник начальника почтового отделения в Стэнливиле, никому не известный тогда Патрис Лумумба основал со своими товарищами первую независимую партию в стране — «Национальное движение Конго», выступившую под лозунгом «Свободу родине!». Он не имел тогда ни опыта политической борьбы, ни необходимых знаний, но горячее желание помочь своему народу окрыляло его.
Национально-освободительное движение развивалось стремительно и грозно. Уже год спустя имя Лумумбы лишило покоя колонизаторов, и осенью 1959 года они упрятали его в тюрьму — он был брошен в мрачный застенок Жадовиля в Катанге. Но было поздно — народ Конго пробудился. Несколько месяцев спустя тюремщики были вынуждены выпустить его, и он, с красными следами от наручников на запястьях, сразу же сел за стол переговоров с бельгийским правительством об условиях предоставления независимости Конго, а еще несколькими месяцами позднее стал премьером государства, почти равного по территории всей Западной Европе...
Многим запомнились гневные слова, которые 30 июня 1960 года молодой премьер-министр Республики Конго бросил в лицо бельгийскому королю Бодуэну, прибывшему в Леопольдвиль на празднование провозглашения независимости. Строго глядя в глаза побледневшему монарху, руки которого непроизвольно вцепились в золоченый эфес сабли, Лумумба громко и четко говорил перед притихшим залом парламента.
— Наши раны еще слишком свежи и болезненны, чтобы мы могли изгнать из памяти то, что было нашей долей на протяжении восьмидесяти лет колониального режима. От нас требовали изнуряющего труда за ничтожную зарплату, которая не позволяла нам ни есть досыта, ни покупать одежду, ни иметь жилья, ни давать образования нашим детям. Над нами издевались, нас оскорбляли, нас били с утра до вечера за то, что мы негры... У нас отнимали землю, опираясь на право сильного. Мы узнали, что законы имеют двойное толкование — в применении к белым они милостивы, к черным — грубы и бесчеловечны... Мы узнали, что к услугам белых — чудесные дома, а для негров — жалкие обваливающиеся хижины, что чернокожий не имеет права входить ни в кино, ни в ресторан, ни в магазин, если туда ходят европейцы, что чернокожий должен путешествовать на палубе баржи, тогда как белые пользуются роскошными каютами. И кто забудет, наконец, массовые расстрелы, под пулями которых погибло столько наших братьев, или тюремные застенки, куда загоняли тех, кто не желал подчиниться режиму несправедливости, угнетения и эксплуатации? Мы глубоко страдали от всего этого, но теперь мы, законно избранные народом руководители, говорим вам: отныне со всем этим покончено!..