ли их избивать... Под ударами г‑н Лумумба и двое других пленников стонали, но они не могли произнести ни слова...
Скажите на милость, сколь наблюдательными оказались воины мистера Хаммаршельда! Они подметили все детали расправы с премьер-министром Республики Конго, пригласившим их на помощь. Не догадались только об одном: о том, что их долг, — уж если не служебный, то хотя бы человеческий, — заключался в том, чтобы помешать бандитам Мунонго свершить этот страшный самосуд.
Выжили ли пленники после расправы, учиненной с ними на аэродроме? В этом есть основания сомневаться. Уже 18 января агентство Юнайтед Пресс проболталось, что «Морис М’Поло умер в результате плохого обращения с ним». Журналист Пьер де Воз написал во французском еженедельнике «Экспресс», что Лумумбу, М’Поло и Окито жандармы прирезали, едва выехав за ворота аэродрома, тут же в зарослях саванны, но что потом перепугавшийся Чомбе приказал положить их тела в холодильник и сохранять их там, пока не будет придумана версия об убийстве при попытке к бегству. Де Воз утверждал, что тела убитых сначала сохранялись в холодильнике лаборатории бельгийской горнорудной фирмы, а потом для лучшей сохранности были погружены в ванну с формалином.
Эта версия не была официально подтверждена следственной комиссией ООН, но в общем-то Пьер де Воз был недалек от истины: после того как Лумумбу, Окито и М’Поло доставили в Элизабетвиль, им осталось жить уже не считанные дни, а считанные часы... Во всяком случае, представитель Хаммаршельда в Элизабетвиле И. Берендсен, давая показания следственной комиссии Организации Объединенных Наций, со всей определенностью сказал:
— На следующий день (!) после прибытия г‑на Лумумбы в Элизабетвиль в городе прошел слух, что и он сам и его коллеги были убиты.
Что же сделало командование войск ООН, узнав об этом зловещем слухе? Да ровным счетом ничего! Оно по-прежнему сохраняло «нейтралитет»...
Телеграммы о том, что произошло на аэродроме Элизабетвиля семнадцатого января, взбудоражили весь мир. Отовсюду полетели телеграммы протеста. Потрясенная страшной вестью жена Патриса Лумумбы подала написанное дрожащей рукой прошение представителю ООН в Леопольдвиле: «Если мой муж должен быть расстрелян, я прошу, чтобы Объединенные Нации предоставили мне возможность добраться до Элизабетвиля, чтобы я смогла его повидать перед смертью». Эта просьба осталась без ответа.
Г-н Хаммаршельд в эти часы был занят другим: он думал о том, как ему обеспечить свое алиби, как умыть руки... И девятнадцатого января он сочинил новый меморандум, направив его на этот раз Чомбе. В нем речь шла все о том же. «Вы, конечно, не преминете предусмотреть, — почтительно обращался Хаммаршельд к Чомбе, — какие меры следует предпринять, чтобы к г‑ну Лумумбе и его соратникам был применен нормальный порядок в компетентном суде».
Чомбе ответил на это письмо только двенадцать дней спустя, когда Лумумбы, Окито и М’Поло уже наверняка не было в живых. Ответ был на редкость грубым: «...Я весьма удивлен тем интересом, который Организация Объединенных Наций проявляет в отношении бывшего премьер-министра... Существенно необходимо, чтобы власти бывшего Бельгийского Конго оставались единственными судьями, без всякого иностранного вмешательства, в отношении того, какому он должен быть подвержен обращению, и того, какова будет его судьба».
А тревожные сигналы из Катанги все учащались. Из Элизабетвиля и Леопольдвиля градом сыпались телеграммы корреспондентов о том, что Лумумбы, М’Поло и Окито уже нет в живых. Чомбе и Мунонго молчали, словно все эти сообщения их нисколько не касались. И только десятого февраля, когда уже все радиостанции мира говорили об убийстве лидеров Республики Конго как о совершившемся факте, власти Элизабетвиля пустили в ход нелепейшую дезинформацию, от которой за километр разило дурным полицейским романом дешевого бельгийского автора. В коммюнике, переданном Мунонго журналистам, говорилось:
«Три пленника, прибывшие из Леопольдвиля и находившиеся в заключении на частной ферме между Мучача и Касаджи, сбежали минувшей ночью, схватив и связав двух охранявших их часовых. Одна из машин полицейского эскорта исчезла — по-видимому, она похищена беглецами. Речь идет о черном «форде», резервуар которого содержит достаточно бензина, чтобы проехать сто километров. Исчезли две винтовки. Беглецы используют это оружие в случае, если их настигнут. В окрестностях фермы начаты поиски...»
Опытные журналисты, прочтя это коммюнике, пожали плечами: теперь оставалось ждать второго коммюнике о том, что беглецы настигнуты и убиты. И действительно, не прошло и трех дней, как Мунонго созвал корреспондентов и торжествующим тоном заявил им:
— Джентльмены! Я созвал вас здесь, чтобы объявить о смерти Лумумбы и его сообщников Окито и М’Поло. Вчера вечером в мою частную резиденцию явился один катангец из района Кольвези — я не хочу уточнять место, — чтобы информировать меня, что они были вчера утром зарезаны жителями небольшой деревни, расположенной на довольно значительном расстоянии от того места, где была обнаружена брошенная ими автомашина. Жители получат за это награду. Мы до сих пор удивляемся, каким образом трое беглецов могли туда добраться...
Мунонго хрипло хохотнул, подмигивая слушателям. Никто его не поддержал. В зале стояла напряженная тишина. Мунонго нахмурился: эти господа, видимо, не понимают шуток. И он заговорил грубо и резко:
— Я не сообщу вам ничего относительно обстоятельств смерти беглецов. Я бы солгал, если бы сказал, что смерть Лумумбы опечалила меня... Я знаю, что некоторые скажут, что мы их убили. Я отвечу им так: докажите это!..
Назавтра, когда во всем мире поднялась буря протестов против расправы с Лумумбой и его соратниками, Мунонго послал представителю Хаммаршельда в Конго письмо, которое побило все рекорды наглости и цинизма. Вот что в нем было сказано:
«Настоящим сообщаю вам о смерти Лумумбы и его сообщников Окито и М’Поло. Вчера вечером из района Кольвези в мою частную резиденцию прибыл житель Катанги (я не даю более точных сведений) и сообщил мне, что Лумумба, Окито и М’Поло были убиты вчера утром жителями небольшой деревни... Эта деревня получит награду в 40 тысяч франков, обещанную советом министров. Я вам не скажу больше ничего об обстоятельствах смерти беглецов; я солгал бы, если бы сказал, что смерть Лумумбы меня опечалила... Я говорю с вами откровенно и без обиняков, как я привык это делать. Нас будут обвинять в том, что мы их убили. Я отвечаю — докажите это... Я ожидаю также, что коммунисты, друзья Лумумбы поднимут в Совете Безопасности ООН вопрос о смерти трех беглецов. Даже если бы мы их казнили (что мы категорически отрицаем и что совершенно не доказано), я заранее отрицаю за Организацией Объединенных Наций право занять позицию по этому вопросу.
Я напоминаю здесь о деле Сакко и Ванцетти, Джулиуса и Этель Розенберг, а также о деле Кариля Чесмена в Соединенных Штатах. Я не хочу их сравнивать с Лумумбой и его сообщниками или судить об их виновности или невиновности. Я хочу лишь напомнить, что в связи с этими громкими делами мировая общественность и самые высокие духовные лица неустанно требовали помилования осужденных. Напрасно. Соединенные Штаты с этим не посчитались; по их мнению, эти вопросы были исключительно их собственным делом.
Нам хотят отказать в этом праве только потому, что мы черные и наше государство — молодое государство...»
Невозможно даже вообразить, чтобы тупой и невежественный «министр» Мунонго был в состоянии сочинить такое лихое письмо, — он наверняка и понятия не имел о том, кто такие Сакко и Ванцетти или Джулиус и Этель Розенберг. И уж во всяком случае у него рука не поднялась бы написать что-либо обидное в адрес США. Нет, совершенно очевидно, что в данном случае пером водила по бумаге сильная анонимная рука из всемогущей корпорации «Юнион миньер», которая уже тогда готовилась дать бой американским монополиям, вторгающимся в Катангу под голубым флагом Хаммаршельда. Смысл этой бумаги был ясен: «Не лезьте в Катангу, а то хуже будет. Пока был жив Лумумба и надо было с ним бороться, мы молчали. Но теперь, когда его уже нет, мы с вами померяемся силами...»
Но открытое столкновение враждующих монополий было еще довольно далеко, а пока что надо было подумать о том, как устранить следы преступления, вызвавшего такое негодование во всем мире.
Убийцы разыскали потерявшего совесть врача, которому было поручено подтвердить их версию. Некий доктор Петерс, который был представлен прессе как «глава хирургической службы в Катанге», пряча глаза, заявил журналистам, что он собственными глазами видел тела убитых лидеров Конго.
— Я увидел три трупа, — заявил он, — и мне сказали: «Это Лумумба, это М’Поло, а это Окито».
— Видели ли вы когда-нибудь Лумумбу раньше? — спросили его.
— Нет, — дрогнувшим голосом ответил он. — Но все знают Лумумбу, его широко открытые глаза и бородку...
— Отчего они умерли? — прозвучал иронический вопрос.
— Никто не просил меня производить вскрытие, — еще более растерянно ответил Петерс.
— Когда наступила смерть?
— По крайней мере (!) за двадцать четыре часа до того, как я их увидел...
— Не могла ли она наступить за несколько недель до этого?
Петерс не ответил.
Так закончились эти неуклюжие объяснения. Стремясь как можно быстрее положить им конец, Чомбе в тот же день заявил: «Лумумба больше не существует. Он мертв. Не будем больше говорить о нем». Но мир продолжал говорить о Лумумбе. И чем дальше, тем больше. И все грознее. По всей земле покатилась волна народного гнева.
Началось в Леопольдвиле, где пятнадцатого февраля вдова премьер-министра Полин Лумумба, сопровождаемая большой толпой своих соотечественников, направилась к зданию миссии ООН с требованием выдать ей для погребения тело своего супруга. Она шла полуобнаженная, в рубище, неся на руках своего двухлетнего сына Роланда. В ней трудно было узнать сейчас ту красивую, элегантно одетую женщину, которая каких-нибудь полгода назад принимала, стоя рядом со своим мужем, иностранных дипломатов на торжественном приеме в саду резиденции премьер-министра. Теперь она выглядела как простая женщина из народа, босая, исхудавшая, не по летам состарившаяся. Но тем ближе и дороже она была народу, и люди, завидев ее, спешили присоединиться к демонстрации.