Наконец, Патентному управлению адвокатами Кокадо была предъявлена заверенная у нотариуса выписка из 33‑го тома Большой Советской Энциклопедии о пирожковом автомате (страница 78), из которой следовало, что эта «машина для автоматического формирования и обжаривания пирожков» применяется в Советском Союзе, причем в автомат «поступают готовое тесто и начинка — тесто через тестопитатель, а фарш — через фаршепитатель и дозатор», а «отделение пирожков друг от друга происходит на стыке соседних лотков».
Кокадо подтвердил, что он в Москве видел сам эти автоматы в действии, — они жарили до пяти тысяч пирожков в час.
Свыше шестисот свидетелей, выступивших в поддержку Кокадо, подтвердили, что они видели в России пирожки и даже ели их и что правовая сила патента, выданного Томита, более чем сомнительна. С таким же успехом он мог бы заявить, что изобрел, к примеру, вареный рис или рыбную похлебку. Но процесс все длится и длится. Уже четвертый год Кокадо живет в тревоге: не сегодня-завтра его могут объявить преступником, укравшим чужое изобретение, и заставить оплатить все издержки по этому длиннейшему процессу — это его разорило бы.
Вот почему наш друг так мрачно глядит вдаль, покачиваясь на мягком сиденье своего автомобиля, пока его личный шофер в белых перчатках мчит нас по отличному шоссе. Слева и справа высятся леса новостроек, прокладываются новые автомобильные магистрали, крестьяне копошатся на своих крохотных полях. Жизнь идет своим чередом.
Вдруг наш спутник оживляется, усаживается поудобнее и начинает пронзительно насвистывать «Подмосковные вечера». Потом, оборвав мелодию, он поворачивается ко мне и говорит:
— А вы знаете, что мне пришло в голову? В конце концов этот процесс — замечательная реклама для моих пирожков. Ведь еще недавно их покупали только в районе Кобэ и Осака, а сейчас я получаю заказы даже из Хакодатэ. Только что я придумал одну интересную штучку — бумажную упаковку, сберегающую тепло в течение нескольких часов. Вы приходите в магазин, и вам подают легкую коробочку с эмблемой нашей фирмы и иероглифами «Парнас — Русский вкус». Вы несете ее домой, открываете за обеденным столом — и на тарелке у вас горячие румяные пирожки, а? Неплохо?.. И еще: сейчас я решил выпустить новую серию пирожных: «Спутник № 1», «Спутник № 2», «Спутник № 3» и так далее — вплоть до космических кораблей «Восток № 1», «Восток № 2». Каждое пирожное — в изящной упаковочке с соответствующим изображением. Уверен, что дело пойдет! Дети обязательно заставят своих пап и мам покупать именно такие пирожные...
Нет, Кокадо не намерен сдаваться. Он борется против Томита и тех, кто толкнул этого «изобретателя» против акционерной компании «Парнас» только потому, что им не нравится русский вкус. И он уверен, что в конце концов выиграет свое дело о пирожках.
А я слушаю и думаю о своем: вот как будто и мелкая история, но сколько в ней поучительного! Интересно и то, как быстро распространяется за рубеж вкус ко всему, что исходит из нашей страны. Знаменательно и другое: если хочет делец на чем-то заработать, самый верный путь к этому — воспользоваться модой на русский вкус. А разве не любопытно то, что даже популярность русских пирожков бросает кого-то из противников русского вкуса в дрожь и трепет и побуждает их затеять это невероятное разбирательство с целью удушения фирмы «Парнас»?..
...В перерыве вечернего заседания на съезд общества «Япония — СССР» была доставлена опытная партия пирожков в специальной теплонепроницаемой упаковке — акционерное общество «Парнас — Русский вкус» бесплатно угощало делегатов. В зале плавал приятный аромат, хорошо поджаренные, еще горяченькие пирожки аппетитно похрустывали у всех на зубах. Довольный, сияющий Мацуо Кокадо расхаживал между рядами и с благодарностью принимал комплименты. Он опять хорошо рассчитал: назавтра наверняка число его клиентов увеличится.
Она стоит на высоком, узком, похожем на снаряд постаменте посреди города. Худенькая, длинноногая, угловатая, как все девочки ее возраста. Вытянутыми над головой руками она бережно держит журавлика — таких журавликов любят свертывать из бумаги дети всех стран.
Но в этом городе бумажный журавлик не забава. Нет. Судьбе было угодно сделать эту детскую игрушку большим и важным символом. Символом борьбы за жизнь. И сейчас под ногами у этой девочки покачиваются на ветру сотни гирлянд, связанных из крошечных бумажных журавликов, голубых, алых, золотых — всех цветов. А рядом на флагштоке трепещет на ветру трехцветный флаг — зелено-бело-красный и иероглифы на нем: «Общество журавликов».
Вероятно, читатели знают в общих чертах трагическую историю этой девочки, — кстати, кинорежиссер Марк Донской искусно вплел ее хватающую за душу историю в ткань только что законченного им антивоенного фильма. Это Садако Сасаки, девочка из Хиросимы, медленно и безжалостно умерщвленная американской атомной бомбой, — ей было только два годика, когда бомба упала на город, ей исполнилось двенадцать лет, когда ее увезли на кладбище. А журавлик?.. Журавль, по японскому поверью, приносит людям счастье, и японские дети, узнав о том, что девочка из Хиросимы попала в беду, начали делать и посылать ей тысячи маленьких бумажных птиц, и сама она вместе с другими обреченными больными Госпиталя Атомного Взрыва с утра до вечера мастерила их. Это давало какую-то тень надежды, помогало переносить страдания.
В мире чудес не бывает, и 25 октября 1955 года Садако угасла, промучившись на койке госпиталя долгих семь месяцев. Но вера в то, что можно все-таки сделать так, что детей не будут больше казнить бомбы, живет в упрямых головенках миллионов ребят, которые так трогательно пытались спасти девочку из Хиросимы. И вот — памятник, сооруженный на деньги, собранные с великим трудом детьми Японии, и флаг организации «Общества журавликов»...
Мне уже давно хотелось разузнать детали этой истории. Хватит ли времени?.. Но девочка с журавликом присутствует здесь всюду, о ней вспоминает буквально каждый, и уже в первый вечер я услышал ее имя.
Мы пришли на собрание членов общества «Япония—СССР». Обсуждался вопрос об установлении дружественных связей Хиросимы с Волгоградом. Обсуждение проходило очень оживленно. Представитель Комитета защиты мира расспрашивал меня, как установить контакт с волгоградскими борцами за мир; служащий железной дороги, организовавший кружок художественного чтения, просил прислать ему материалы о работе Дворца культуры Волгоградского тракторного завода, — он слыхал, что там очень хорошо организована самодеятельность; студентка университета Умэко Ямасито, организовавшая кружок по изучению СССР, рассказала, что она и ее подруги собираются в середине апреля открыть выставку, посвященную Советскому Союзу, и просила прислать фотографии Волгограда; депутат городского собрания врач Ионизава предложил организовать переписку между медиками Хиросимы и Волгограда...
В сторонке сидела группа школьников — мальчики в своих аккуратных форменных черных костюмчиках, девочки в синих платьицах с матросскими воротниками. Они внимательно прислушивались к тому, что говорили взрослые. Потом один мальчуган встал, взял стоявший рядом с ним чемодан, подошел к нашему столу и выложил на стол огромную груду гирлянд, сплетенных из бумажных журавликов.
— Вот, — сказал он, — передайте это школьникам Волгограда. Пусть эти журавлики напомнят им о Садако... И скажите им, что мы очень хотим с ними переписываться...
Он степенно поклонился, вернулся на место и сел. Все присутствовавшие зааплодировали. Когда же собрание закончилось, ребята подошли к нам, и началась долгая беседа. Это были члены того самого «Общества журавликов», чей флаг я видел днем у памятника невинной жертве атомной бомбы. Их не было на свете в тот день, когда свирепый американский «маленький мальчик» смертельно ранил двухлетнюю Садако. Но каждый из них знает в деталях все то, что свершилось в то проклятое утро. У многих погибли родственники. Некоторые из них, родившиеся уже гораздо позднее, унаследовали все же вошедшую в кровь их отцов и матерей страшную атомную отраву — они чахлы, бледны, болезненны. Но тем сильнее их неукротимое желание сделать все, на что только способны их слабые детские руки, чтобы трагедия 6 августа 1945 года никогда больше не повторилась...
Жители Хиросимы рассказали нам трагическую историю Садако во всех деталях.
В тот ужасный день, когда Хиросима погрузилась в вихрь пламени и раскаленной атомной пыли, этой девочке повезло: хотя домик, на полу которого она ползала, играя с погремушкой, находился всего в тысяча восьмистах метрах от центра взрыва, она не получила даже царапины. Ее вытащили из дымящихся развалин и унесли подальше от этого кромешного ада. Но когда Садако стала подрастать, родные с тревогой увидели, что у нее что-то неладно: девочка была бледна, она быстро уставала, о чем-то всегда грустила. Врачи проверили кровь — все было нормально. Пожимали плечами: «Психологический аффект!» И вдруг неумолимая болезнь, гнездившаяся где-то глубоко в крови, дала о себе знать. Диагноз был привычный: белокровие...
Девочку привезли в госпиталь Красного креста, которым бессменно, с того самого момента, когда взорвалась бомба, руководит врач Сигето — до минуты взрыва он был заместителем директора, но его начальник был сражен, и он его заменил.
И вот Сигето передо мной. Это сильный и волевой, полный энергии, хотя уже седеющий человек с умными черными глазами, поблескивающими за очками. Он достает историю болезни Садако, перечитывает ее и тихо говорит:
— Мы сделали все, что могли. Но от этой болезни пока нет спасения. Вот уже семнадцать лет мы ищем решения... Иногда кажется, что к нему мы уже близки, но потом оказывается, что все надо начинать с нуля.
В момент взрыва Сигето находился у вокзала — стоял в хвосте очереди на трамвай, чтобы поехать на работу в госпиталь. Одна женщина, увидев у него в руке чемоданчик, сказала: «Вы, наверное, врач, спешите к больным... Я уступлю вам очередь». Сигето покачал головой — он подождет. В этот момент вспыхнуло нестерпимое пламя, грянул гром, поднялась черная буря, и все люди, стоявшие впереди, сгорели. Сигето уцелел — его прикрыло от раскаленных тепловых лучей солидное кирпичное здание вокзала. Он тут же начал оказывать помощь пострадавшим и проработал до ночи. В госпиталь добраться было невозможно — он находился по ту сторону эпицентра взрыва и был отсечен стеной огня. Назавтра все же Сигето добрел туда, причем сам не подозревая об этом, пересек зону смерти, отравленную радиацией. Здание госпиталя было разрушено, большинство врачей, санитаров и больных убито. Но среди руин слышались стоны — многие еще жили, и надо было помогать им.