как он сразу понял, что эксперимент его удался. Объяснить такое Пашин научный язык не смог бы: слишком мало сентиментальных романов было прочитано. Но если бы последние пару лет он тратил время не на умные книги, а на те, которые Лиля обычно прятала под подушку, чтобы мама не нашла, он непременно сказал бы, что между Димой и Надей «искрил воздух», или «чувствовалась непреодолимая тяга одного к другому», или «весь мир исчезал для них, когда они смотрели друг другу в глаза».
– Привет, ученый! – сказал Дима, увидев Пашу еще издали.
Надя тут же обернулась и радостно замахала рукой.
Паша улыбнулся: на сердце стало радостно. Он боялся, что ему не будет места рядом с этими двоими.
Весь день он приглядывался к Диме и Наде: изучал, насколько между ними все серьезно. Он видел и смех, во время которого они обязательно смотрели друг другу в глаза, и легкие естественные прикосновения, которых раньше не было. Но больше всего его поражали и одновременно заставляли морщиться их долгие взгляды друг на друга. Обычно равнодушные (да и не только) друг к другу люди смотрят друг на друга мельком, а Дима с Надей смотрели, как бы задерживаясь на лицах друг друга.
Паша писал доклад и одновременно с этим сжимал челюсти, не зная, куда деть нарастающую в груди злость.
На оставшиеся вопросы они отвечали уже иначе. Часто их и задавать специально не приходилось, получалось само собой, в разговоре: с шутками, смехом, слезами, но всегда с настоящим желанием поделиться тем, что на душе. Паша удивлялся, как мудро устроены человеческие отношения, что вопросы, которые призваны вызвать теплые чувства искусственно, совершенно естественным путем появляются, когда люди искренне стараются узнать друг друга.
Паша и не догадывался, как в жизни ему не хватало дружбы, пока не обрел ее. У него, конечно, были друзья: кто-то появлялся после поездок за границу в летние лагеря, куда его отправляли родители, кто-то еще с детства. Но эти отношения крутились вокруг того, чтобы развлечься, вместе повеселиться. А поговорить было не с кем. А теперь в коридоре, ожидая следующего урока, Паша уже не чувствовал себя одним на целом свете, не утыкался в книгу.
Один раз они втроем сбежали с урока. Уже и не помнил Паша, кто был инициатором. Помнил только, что майское солнце грело их спины, когда они стояли около панорамного окна рядом с кабинетом директора и ждали учителя. Сидеть в классе казалось кощунством, и они, рассудив, что нет ничего важного в физике, особенно если никто не сдает по ней экзамен, посмеиваясь, выбежали на улицу, а потом пошли в парк неподалеку. Надя все тянула их к пруду, чтобы смотреть на птиц, очень они ее завораживали. Дима спросил ее, что такого она в них находит, не милые щенки ведь, а Надя ответила, что балет и полет птиц – явления очень схожие и, когда она танцует, ощущает, что не руками двигает, а крыльями, и во время прыжка у нее тоже вырастают крылья. Паша слушал ее и жалел, что тогда, в субботу, с ней танцевал Дима, а не он.
Как-то, на той же неделе, их отпустили на час раньше, они решили прогуляться по набережной. Погода в тот день раздражала своей осенней тональностью, поэтому Надя и Паша предпочли бы посидеть в кафе, но они не хотели ставить Диму в неловкое положение, потому что не знали, сколько у него есть денег, и, не выражая недовольства, топали по набережной под дождем.
Когда Дима не работал, они с Пашей сидели допоздна в библиотеке и учили историю. До экзамена осталось меньше месяца, и Дима, чем больше погружался в задания экзамена, тем больше падал духом. Он понятия не имел, как все выучить, да не просто, а в подробностях. «Да я свою жизнь так детально не помню, как должен помнить нашу историю!» – говорил он. Паша кивал, а потом они снова утыкались в учебник. В некоторые дни на такие дополнительные занятия к ним забегала Надя. Она успевала дойти до дома после школы перед балетом, брала там бутерброды или фрукты, по дороге покупала кофе и заносила мальчикам. Они всегда горячо ее благодарили.
Надя улыбалась. Один раз она принесла мальчикам еду, а потом вдруг встала позади Паши и помассировала ему плечи. Паша разомлел от восторга и с раздражением осознал, что Надя стоит уже за плечами Димы и делает то же самое. В такие моменты, когда симпатия между ними была не то чтобы очевидна, скорее, не скрыта, он не знал, куда деться. Только злился и долго потом молчал.
Так и шли дни: в дружбе, учебе и ревности.
После занятий балетом Надя открыла дверь квартиры, зашла внутрь и тут же съехала по стене на пол.
– Что такое? – на шум вышла мама. – Надюш, ты чего? Плохо?
– Да нет, – Надя махнула рукой, чтобы как-то успокоить маму. – Устала очень. Ольга Николаевна выжала все соки!
– Маленькая моя. – Мама помогла Наде подняться, сняла с нее плащ и, обняв за плечи, повела в ванную комнату. – Ты прими душ или в ванне поваляйся, укутайся в халатик и приходи на кухню. Я тебе травяной чай сделаю, там еще эклеры есть, папа купил. Полакомишься! Ничего не будет с тобой от двух эклерчиков, совсем худенькая стала.
Когда дверь за мамой захлопнулась, Надя скинула с себя одежду и посмотрела в зеркало: «Действительно, а где жизнь в моем теле?» – подумала она, потом зашла в душевую кабинку. Включила горячую воду и села в кабинке на пол. Пустым взглядом смотрела, как вода утекает в слив.
На кухне Надя появилась хоть с покрасневшими после душа щечками, но все же какая-то неживая, как призрак.
Папа поцеловал ее в лоб:
– Температуры нет. Но, может, тебе стоит отдохнуть, дочь?
– Да ладно, скоро последний рывок, – сказала Надя, садясь за стол, – осталось немного. А эклерчики где?
Мама слабо улыбнулась и достала пирожные из холодильника.
– Может, Надюша, мы с тобой фильм какой-нибудь посмотрим? Хороший, – предложил папа, садясь напротив.
– У меня куча заданий!
– Да ничего не случится, если ты отдохнешь один вечер. Давай так, я телефон выключу, – папа демонстративно нажал на кнопку, – а ты сегодня на вечер отключишься от всех дел. Видно, что ты на последнем издыхании. Загонишь себя, я вот из-за чего волнуюсь… Так что?
Надя вспомнила, сколько заданий ей задал репетитор, а потом – сколько часов сегодня ее руки были напряжены и сколько прыжков у станка она сделала, потом посмотрела на папу и устало улыбнулась:
– Какой фильм?
Папа казался счастливее всех на свете после ее слов:
– Да какой хочешь!
– Тогда, может, что-то из старого, французского, с Жераром Депардье и музыкой Косма?
Папа кивнул.
– Мамулечка, ты с нами? – спросила Надя.
– Нет, я порисую. Хочу до рождения малыша закончить картину, а то потом пару лет не смогу.
Надя с улыбкой смотрела, как мама ласково провела по животу. Вся семья очень ждала этого ребенка. Вчера Надя придумывала имена и думала, что обязательно привьет братику, если там, в животе, конечно, братик, манеры мистера Дарси.
Они с папой почти досмотрели фильм, когда в гостиную медленно, как будто она спала и ходила во сне, вплыла мама. С каким-то странным спокойствием она подняла руку перед своим лицом, когда Надя и папа обернулись к ней, и показала окровавленную ладонь. Надя перевела взгляд на ее брюки – по ним расплывалось красное пятно.
В пятницу Паша смотрел не на учителя, а на Надю, сидящую в соседнем ряду. Ничего особенного в ней сегодня не было: аккуратно лежали волосы, отлично сидела школьная форма, на щеках алел румянец. Все как обычно, но Паша не мог избавиться от чувства, что Надя не в порядке, иначе почему она на всех уроках сидит, уткнувшись в свою парту, и то и дело проверяет телефон.
– Все нормально? – спросил он ее в столовой, когда они втроем, как обычно, сидели за столом.
Надя поджала губы. Она не понимала, нужно ли говорить мальчикам такие вещи и, что еще важнее, – хотят ли они об этом знать.
– Даже не знаю!
– Что-то серьезное? – расспрашивал Паша. Дима сидел напротив, но молчал.
– Я не знаю. У меня братик или сестренка будет.
– Ну круто же! – улыбнулся Дима.
– Но уже не факт, что будет.
Дима тут же перестал улыбаться.
– У мамы вчера кровь пошла, в общем, не из пальца. Папа ее увез в больницу. Еще не звонил, был там с ней всю ночь. Пока ничего не понятно.
– Ты папиного звонка ждешь? – спросил Паша, показав на телефон в ее руках.
Надя кивнула.
– Сил что-то совсем нет, – сказала она, закрыв лицо ладонями, – ума не приложу, как буду завтра выступать…
– Как-как? Как птица! – улыбнулся Паша и со смелостью, которой от себя не ожидал, поправил ей волосы, обнажив ушко, в котором в этот раз не блестела золотая сережка.
Дима задумчиво смотрел на них и молчал.
Надя оперлась руками о туалетный столик и посмотрела в зеркало. Ни одна прядка не выбивалась из ее пучка, волосы блестели, заполированные лаком. Губы и глаза неестественно ярко для жизни, но идеально для сцены, выделялись на ее лице.
За Надиной спиной царила суматоха. Девочки бегали, кто-то кричал: «Дайте тональник!», другие не могли отыскать свои пуанты, у третьих не получалось закрутить волосы так, чтобы прическа была именно там, где нужно: не ниже, не выше.
А Надя смотрела на себя в зеркало и глубоко дышала, пытаясь успокоиться. Ольга Николаевна поставила с ней сольный фрагмент. Сегодня могло решиться многое: ее могли пригласить в какой-нибудь театр, может быть, даже за границу.
«А мамы в зале нет, и папы нет, никого нет. Никому я не нужна…» – эта грустная мысль точила сердце весь день. С тех пор как папа позвонил и сказал, что врачи сумели остановить кровотечение и оставили маму в больнице на несколько дней, чтобы понаблюдать за ней, страх из Надиной груди исчез, а на его место пришла жалость к себе. Надя позволила себе расклеиться буквально на минуту перед выступлением, затем в который раз глубоко вздохнула, расправила плечи, проверила, хорошо ли завязала пуанты, натянула на лицо широкую улыбку и встала посередине сцены. Занавес начал подниматься…
Уже после, в гримерной, девочки, взбудораженные выступлением, громко кричали от восторга, обнимали друг друга, вспоминали, как прекрасно станцевали, и даже пускали слезу из-за того, что занятиям пришел конец. Надя сняла пуанты и теперь растирала болевшие стопы. Она распустила волосы и искренне отвечала на поцелуи девочек. В дверь гримерной постучали. Девочки, наполовину раздетые, тут же завизжали, и только Настя Салахова догадалась высунуть голову в щелочку и спросить: «Да-да?» – «Надю Строгановскую позовите, пожалуйста». По гримерной тут же пронесся шепоток: «Надю… Надю…» «Надь, тебя!» – наконец сказал кто-то громко. Надя удивилась. Она почти собралась, уже смыла косметику и собрала волосы в высокий хвост. Осталось только натянуть джинсы и сунуть ноги в кроссовки. Эту обувь Надя признавала только во время занятий спортом, но после танцев надевать туфли на каблуке просто не осталось сил. Еще раз со всеми расцеловавшись на прощание, она вышла из гримерной и с удивлением увидела две знакомые фигуры на полу у стены.