– Отлично, рад. Как ма… в семье? – Ей показалось, что он смотрит на нее слишком пристально, словно пытается до чего-то доглядеться, но слишком поздно: маску Надя надела и снимать не собиралась.
– Хорошо. Спасибо, что спросил! – А потом не удержалась: – Тебя на физре не было.
– Да, ходил к директору по поводу доклада.
– И что?
– О, ученый, привет! – Около них неожиданно вырос Дима. Надя и Паша вздрогнули. – Стал прогуливать? Ну и правильно, я бы тоже носа не сунул в мае в спортзал, если бы не пять двоек. Не для того я спасал аттестат от исторички, чтобы испоганить его физрой.
– Я у директора был, – повторил для Димы Паша, – по поводу доклада. Кстати, раз вы оба тут, напомню, что вы еще на один вопрос не ответили. Давайте в столовой закончим с этим, ладно?
Дима поднял бровь:
– А ты что, собираешься все-таки доводить эксперимент до логического конца?
– Конечно! Конечно, собирается, – холодно сказала Надя, откидывая волосы назад и выпрямляя спину, хотя хотелось, сгорбившись, плакать. – Он же ученый. Смотри, какие интеллигентные очки. Ученые на полпути не сдаются. Идут до конца. Настоящий ученый! – еще раз повторила она и зашла в кабинет.
– Паш, очки у тебя, конечно, интеллигентные, – сказал Дима, глядя Наде вслед, – но какой-то ты дурак.
Глава 16
Назови три черты, которые, по-твоему, есть и у тебя, и у твоего партнера.
Очередь в столовой двигалась медленно.
– Давайте сядем и закончим с вопросами, – сказал Паша. – Хочу сегодня доклад дописать вечером. Еду потом купим.
Дима пожал плечами:
– Я-то не против, это Наде вдруг захотелось чаю.
– В горле пересохло, – сказала Надя, не поворачиваясь к мальчикам, – я никуда не пойду без чая!
– Надь, – начал Паша и увидел, как ее подбородок упрямо взметнулся вверх.
– Хочу чаю! – Надя удивилась своему капризному тону, но ничего не могла с собой поделать. Пашино равнодушие заставляло ее вести себя подобным образом просто в знак протеста.
Так и остались стоять дальше. Прошло по меньшей мере еще десять минут молчания, вызванного недосказанностью, которое Дима усердно пытался разбавить забавным рассказом о недавнем клиенте, которому он привозил еду и у которого на плече сидел попугай, а на глазу была повязка. Перед Надей в очереди остался всего один человек, когда Дима закончил: «И, представляете, связи с банком в подъезде не было, а у парня этого налички вообще нет. А попугай как заорет: «Полундра!» Люди из квартир стали выскакивать. Я поздно вечером еду привез. Думали, пожар и сирена такая. Смеху было!»
У Паши зазвонил телефон. Он сказал:
– Я отойду. Можете мне взять какую-нибудь булочку? Без изюма только, я его не ем.
И он вышел из шумной столовой.
– Чего вам? – спросила продавец.
– Чай черный, пожалуйста, – заговорила Надя, – и булочку… – Она задумалась, немного помедлила и все-таки сказала: – У вас есть с изюмом? А изюма в ней много? Дайте две! Изюм же внутри, да? Отлично. Спасибо.
Дима покачал головой:
– И за что ты ему мстишь?
Они дошли до пустого стола.
– Мщу? Я купила ему еду!
Паша вернулся через несколько минут.
– Давайте быстренько все сделаем, до звонка всего ничего. Кстати, в беседе написали, что мы сейчас идем в актовый зал вальс репетировать.
– Вальс? – удивился Дима.
– Да, тебя не было, нас по парам расставляли. Ладно, давайте. – Паша вытащил из портфеля уже порванный в некоторых местах и изрядно помятый лист. – Вот, Дим. Этот вопрос.
– Ладно. Так, Надежда, назови три черты, которые, по-твоему, есть и у тебя, и у меня. Общие, короче, наши черты. Давай, – Дима поднял уголки губ, – возвысь меня до себя.
– Ты должен понимать, Димочка, – сказала Надя, делая глоток чая, – что три золотые рыбки среди целого моря обычных пескарей еще не делают водоем чудом света.
– Ах, какая глубокая метафора. Отбрила так отбрила. Я уязвлен.
– С осознания своего несовершенства начинается путь к идеалу.
Паша наблюдал за как-то по-особенному мурлыкающей Надей и Димой, развалившимся на стуле, и уговаривал себя, что решение, которое он принял утром, верное. Нужно оставаться в стороне. Потом все пройдет, а пока просто терпеть.
– Ребята, – сказал Паша вслух, – шпильки потом, ладно? Надь, ответь, пожалуйста. – Он взял булочку, покрутил ее в руках и, поймав задумчивый Надин взгляд, удивился. «Булочка ее так манит, что ли?» – подумал Паша, а потом предложил: – Будешь?
Надя покачала головой и сказала, уже глядя на Диму:
– Так, общие у нас с тобой черты: амбициозность…
– В точку, – кивнул Дима.
– …умение добиваться цели, если очень хочется…
Дима снова кивнул.
– …и, – Надя нахмурилась, размышляя, а потом как-то по-детски наклонила голову к плечу, – доброе сердце.
– Да я почти бог, не находишь? – улыбнулся Дима. – Может, поменять имя? Буду не Димой, а Зевсом или Аполлоном. Аполлон Михайлович – как вам?
– А вот резко отличающиеся черты, – тут же сказала Надя, – балагурство, завышенная самооценка…
– А почему завышенная самооценка – отличие?
– Потому что я вижу свои реальные достоинства, а ты приписываешь себе вообще все достоинства, которые существуют в мире.
– Какой выпад! – Дима прижал руки к сердцу. – Я ранен и почти убит.
Надя улыбнулась и снова отпила из граненого стакана чаю.
– Я еще одну у нас общую черту вижу, – сказал Дима все еще с улыбкой на губах, но как-то непривычно серьезно, – гордость. Очень мы с тобой не любим, когда она бывает уязвлена.
Надя не ответила, она опустила голову и смотрела в стол, но Паша кашлянул, эти звуки заставили ее поднять голову и посмотреть прямо на него. Он морщился и с отвращением смотрел на надкушенную булочку, которую до этого вертел в руках.
– Она с изюмом! – сказал он с набитым ртом. Хотел выплюнуть, но вдруг подумал, что на него смотрит Надя, и проглотил. – Дима!
– О, поверь мне, это не я.
– Ой, извини, – сказала Надя таким тоном, что любой ребенок понял бы, что раскаяния в ней нет ни грамма. – Надеюсь, ты простишь меня? Мы же друзья.
Она посмотрела на него прямым холодным взглядом. Прозвенел звонок.
Домой Надя вернулась разбитая. День, который она так ждала, оказался неожиданно тяжелым.
Доконала ее репетиция вальса. Мальчик, который был с ней в паре, явно мыл голову раз в две недели, а одежда его была настолько неряшливой, что Надя подумала: «Ну почему, почему люди не хотят становиться лучше! Выглядеть лучше! Казаться лучше!» Она старалась держаться от него как можно дальше, но хореограф постоянно делала замечания: «Так, дальняя пара, вы что, на разных берегах находитесь? Вальс танцуют, находясь близко друг к другу!» Надя ее игнорировала.
Во время большого квадрата она корила себя за то, что бросает взгляды в ту сторону, где танцевали Паша и миловидная девочка. «Веду себя так, как будто у меня гордости нет. И булка эта с изюмом. Какой позор! Ты ему не нужна, значит, и он тебе не нужен!» – уговаривала себя Надя и чувствовала себя несчастной.
Из маминой мастерской доносились всхлипывания. На цыпочках Надя подошла к двери и приоткрыла ее. Мама сидела спиной в комбинезоне, в котором всегда рисовала и на котором не осталось свободного места от краски. Она водила по холсту большой кистью, покрывая его полосами разного цвета, плечи ее тряслись. Надя так и застыла. Немного поколебавшись, она поспешила в папин кабинет:
– Пап!
– Что, Надюша? – Он сидел за столом и проверял чертежи.
– Там мама…
Он поднял голову и нахмурился.
– Что-то с мамой не в порядке, – еще раз сказала Надя.
Казалось, он только сейчас понял, что она пытается ему сказать, поднялся и, обеспокоенный, быстрым шагом вышел из кабинета. Надя не стала подглядывать. Только когда кралась на цыпочках в свою комнату мимо мастерской, расслышала, как мама говорила:
– Мне сегодня приснилось, что нас четверо. Не могу!
Надино сердце сжалось: ей хотелось забрать всю боль себе, только бы мама так не убивалась.
– А утром она смеялась, – сказала Надя папе вечером, когда мама легла спать и они остались на кухне вдвоем.
– Ну, ведь никогда не знаешь, что на душе у человека. Боль все переживают по-разному.
«Да, но многие ли могут чувствовать так же глубоко, как моя мама? Была бы она более поверхностной, тогда ей было бы проще», – подумала Надя, делая глоток уже остывшего чая.
Пашины дни летели быстро. Все вечера и ночи он проводил работая над докладом, даже не готовился к экзаменам, только помогал Диме с историей. Надя иногда присоединялась к ним и за компанию тоже зубрила что-то свое. Но все-таки это было редко. Чаще она отнекивалась или приходила аккурат к тому моменту, когда Паша собирался уходить. Паша ее отстраненность замечал и прекрасно понимал (не без ощутимой боли в сердце), что избегает она только его. С Димой Надя вела себя совсем иначе: улыбалась, смеялась над его шутками. Паша замечал, что они тесно общаются: могут вместе приходить в школу, слушать музыку, поделившись наушниками, гулять вместе. Как-то Паша увидел их в школьном дворе. Надя шла по бетонной возвышенности, которая отгораживала клумбу от детей, и когда она, возвышенность, закончилась, Дима помог Наде спуститься, как помогают в романтических мелодрамах рыцари даме спрыгнуть с коня. Они тогда еще долго стояли напротив друг друга и о чем-то говорили.
Паша уговаривал себя: «Все правильно, вопросы все заданы, ответы получены. Они влюбляются. Все правильно. Ты молодец, эксперимент удался…» Но вечером, дома, дописывая последние страницы доклада, он вдруг с силой ударил кулаком о стену. Костяшки покраснели, а он не чувствовал боли, только злость и какое-то странное, выматывающее отчаяние.
А выпускной неумолимо приближался.
– Красиво у вас, – сказал Дима, оглядевшись.
– Спасибо! – из глубины квартиры послышался голос Веры. – Правда, мне кажется, что как-то музейно, ты не считаешь? Мне не хватает уюта, это папина новая пассия ремонт делала. Чувствуй себя как дома, не стесняйся. Чай будешь?